Сталинград. Десантники стоят насмерть - Владимир Першанин

Переправу немцы бомбили, но не слишком удачно. «Юнкерсы» не могли снизиться из-за сильного огня зениток. Бомбы взрывались в воде и на прибрежном песке. Огромные воронки с шумом водопада мгновенно заполнялись водой. Одна из авиабомб угодила в скопление машин на западном берегу, вверх взметнулись обломки. Доска кружилась в воздухе, словно листок бумаги, затем с громким плеском шлепнулась в воду. Огонь охватывал другие машины. Полупустые баки взрывались с сильным треском, выбрасывая горящий бензин.

Люди метнулись на понтоны, хлипкое ограждение не выдержало. Десятки бойцов свалились в воду, однако некоторые добрались до нашего берега быстрее, чем толпа на переправе, люди мешали друг другу. Красноармейцы плыли вдоль моста, передвигались в воде, уцепившись за тросы. Рискованно, так как течение затаскивало людей под понтоны. Одни исчезали навсегда, другие выплывали, хоть и без винтовок. Впрочем, оружия валялось на берегу достаточно. Кто хотел, подбирал его.

Патрули пытались навести порядок, но толпа опрокидывала их и, обтекая, двигалась под укрытие пойменного леса. Невольное восхищение вызвал красноармеец, который переплыл Дон, не спеша выжал обмотки, перебросил тяжелые ботинки через плечо и спокойно зашагал дальше. Винтовку он тоже не бросил. Красноармеец шел по песку, не обращал внимания на самолеты. Такое хладнокровие поражало.

— Не разевайте рот, копайте! — поторопил взвод старшина Шмаков.

Он сильно нервничал, и было от чего. Позиция, которую нам указали, располагалась напротив обрыва. В любой момент туда могли прорваться немцы, расстояние составляло менее километра. Тогда бы мы оказались под огнем, а стрелять в нашу сторону сверху вниз — одно удовольствие. Все понимали, что роем окопы в таком паршивом месте не от хорошей жизни. Батальон снова затолкали в стык двух пехотных полков, считая боеспособным подразделением. Несмотря на царившую повсюду неразбериху, подогнали повозки с оружием и боеприпасами. Мы взяли с Ваней Погодой ящик гранат РГД-33 на двоих.

Распределяли противотанковые ружья, связываться с ними никто не хотел. При отступлении их часто оставляли, попробуй бежать с двухметровой железякой. Утеря оружия оборачивалась суровыми разборками. Старший лейтенант Рогожин лично указывал, кому взять противотанковое ружье. Получил такую команду и я.

— Товарищ старший лейтенант, я в них не разбираюсь.

— Ничего, Иван Погода поможет.

Мы получили новенькое ПТРД с ватной подушечкой на прикладе и цинковый ящик остроносых патронов, калибра 14,5 миллиметра. Ружье не казалось мне надежным оружием. Оно позволяло вести эффективную стрельбу по танкам на расстоянии ста метров, а с такой дистанции еще более эффективно действуют танковые орудия. Я поймал в прорезь прицела противоположный берег. Триста с чем-то метров, догорающие остовы машин у переправы. Прямо напротив меня у воды стоял красноармеец и размышлял, что делать дальше. Я прицелился в обрыв и сделал выстрел. Тяжелая пуля обрушила небольшой известняковый уступ. Люди шарахнулись от обрыва прочь, а Шмаков одобрительно заметил:

— Метко стреляешь.

Ружье также получил командир отделения Борисюк. Их выдавали проверенным бойцам. Очень быстро решили вопрос с пополнением. Комиссар привел сто человек, задержанных возле понтонного моста. Из них в очередной раз сформировали вторую роту, ставшую самой многочисленной в батальоне. Какое-то количество людей получила и наша рота. Больше всего в тот момент нас интересовала еда. В батальоне появилась новая полевая кухня. Повар в настоящем белом переднике размешивал черпаком горячее варево, пахнущее бараньим жиром. Старшина Шмаков приказал мне заняться доставкой обеда. Я это сделал с большим удовольствием, захватив в помощь беззубого Анкудинова.

Пока ждал, когда допреет каша, получил от повара кусок баранины на косточке. Я забыл про войну и все наши беды, вцепившись в мясо. В степи даже ограниченный запас продовольствия нередко пропадал из-за отсутствия воды. Здесь воды хватало. Вплотную к песчаной отмели подступал лес, где располагались тылы. Обе батальонные полевые кухни стояли в тени огромных тополей, на нижних ветках висели подсушенные ветром бараньи туши. Повар выдал нам также по черпаку каши. После пшеничных колосьев, которые мы жевали в сухом виде, пшенка с мясом показалась необыкновенно вкусной. Обвешанные котелками, вернулись во взвод и съели за компанию с ребятами еще котелок.

Наши позиции выглядели уютнее (если можно употребить это слово), чем линия окопов в голой раскаленной степи. Мы без труда вырыли ячейки в мягкой песчаной почве, скрепленной корнями ивняка. Кое-где кусты росли так густо, что напоминали небольшой лес. Мы соединили окопы ходами сообщения, получились траншеи. Ваня Погода, увлекшись, вырыл окоп два метра глубиной. Я знал, как коварен песок. Человек, которого привалило всего по пояс, становился беспомощным. Приказал ему сгрести часть песка обратно.

Даже в самые сложные моменты люди быстро находят островки для короткого отдыха. Все мы понимали, что наши позиции весьма уязвимы и недолговечны. Сражаться выгоднее на высотах правого берега. Там весь день не смолкала стрельба, изредка прилетали шальные снаряды. Это происходило в десяти-пятнадцати километрах от нас и могло закончиться мощным немецким прорывом. Стрельба к вечеру затихла, устали от непрерывной работы и мы.

Впервые за долгое время нас накормили полноценным обедом, а спустя три часа — ужином. Снабженцы торопились пустить в дело мясо, пока оно не испортилось. Ужин мы съели с не меньшим удовольствием. Выползли на теплый песок и курили, развалившись как попало. На взводных брустверах торчали два противотанковых ружья и три ручных пулемета, вполне приличная защита. Однако меньше всего в такой вечер хотелось думать о войне.

Заходящее солнце высвечивало изломы в известняковых холмах, голубая река казалась неподвижной. Песок скрипел под босыми ступнями и щекотал пальцы. Он казался лекарством для ног, превших многие дни в горячих сапогах. Я едва не подскуливал по-щенячьи, толкая пятки в песок. На это обратил внимание дядя Захар и сообщил, что речной песок лечит от многих болезней, в том числе от грибка между пальцев ног.

Он сидел вместе со взводным Шмаковым и беззубым Анкудиновым. Три бывалых солдата обсуждали важные вопросы: отчего заводятся вши и где взять солидол для смазки сапог. Ваня позвал меня искупаться, и я недослушал рассуждения Анкудинова, что вши заводятся от тоски. Побрели по хрустевшему песку к Дону. Командиры нас не дергали, все слишком замотались, кроме того, мы считались вторым эшелоном. В воде моя истлевшая рубашка расползлась в клочья. Кальсоны я лишь прополоскал, так как не рискнул надевать прохудившиеся брюки на голое тело, просвечивали бы всякие места. Бойцы копошились в заводях, кто-то тащил огромного сома. Ваня предложил набрать рыбы для ухи и вызвался сплавать.

— Не надо. Скоро ночь, возиться неохота.

Мимо проплыл мертвый красноармеец, белая нательная рубаха колыхалась парашютным куполом. На мосту навели хоть какой-то порядок. Те, кто не надеялся на скорую переправу, сидели под обрывом и смотрели на нас. Мы глядели на них. Всего двести метров, но расстояние, как между жизнью и смертью. Мы заняли позиции, получили еду и определенность на ближайшие дни. Хотя бы могли рассчитывать на спокойный сон. Бедолаги на правом берегу не знали, что будет с ними даже через час. Их могли сгрести и снова бросить в безнадежный бой на высотах. Людей, отбившихся от своих полков, оказалось великое множество, они сидели группами, целыми взводами. На разостланных шинелях лежали винтовки.

Старшина Шмаков рассказывал о своей жизни.

— Я ведь на Рождество родился. Деревня Шорнино Вятской губернии.

— А мой хутор Острожки называется.

Но Павел Кузьмич, погруженный в воспоминания, не слышал меня.

— Говорят, кто на Рождество родился, тот счастливым будет. А я чегой-то большого счастья не видел. В наших краях морозы под сорок заворачивают, а в конце августа дождь идет. Земля бедноватая, зато лес всех кормит. Работать с десяти лет начал, до того надоело, что в армию с удовольствием шел. С января сорок второго воюю. Все мои дружки пропали, а я четыре месяца в госпитале отлежал. Осколок в колено угодил.

— Не похоже, прыгаешь, как козел, — засмеялся я.

— Пока молодые, все заживает. Когда под Ростовом в госпитале лежал, чайник вина купили на последние деньги. Сидели выпивали, никому не мешали, а к нам один лейтенант прицепился. С нами капитан вместе был, простой мужик, тоже раненый. Он не выдержал и лейтенанта чайником огрел.

— Пустым огрел?

— Конечно, не полным. Кто бы ему позволил вино изводить?

Замолчали. Каждый думал о своем. Не такой уж Шмаков невезучий. С января на фронте, а живой. Гришка Черных и лейтенант Кравченко месяц всего провоевали. Бывалые солдаты завели разговор про женщин, а я вспомнил, что мы остались без шинелей, побросали их во время спешного отхода. Ночи уже стали прохладными. Спать в гимнастерке на голое тело, да еще на песке, показалось малопривлекательным. Я вежливо перебил старших и объяснил ситуацию. Шмаков согласился, что без шинелей спать холодно, особенно на песке. За ними надо отправляться на другой берег, а для этого требуется разрешение ротного или даже комбата. Такое разрешение я получил. Маленький лейтенант Суслин, с которым мы подружились после разведки, попросил захватить шинель и для него. За это он угостил меня табачком.