Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

Отец Розмарин и брат Макарий промелькнули, словно тени, через пустые коридоры и очутились у двери, где хранилась монастырская казна. Монах вынул связку ключей, долго подбирал нужный ключ и, наконец, скрылся за тяжелой дверью. Брат Макарий попытался последовать за ним, но, прежде чем он успел сделать шаг, дверь за настоятелем с шумом захлопнулась. Минуту спустя отец Розмарин вернулся и тщательно запер за собой казнохранилище.

– Сколько тебе нужно, брат мой? – хитро прищурившись, спросил он.

Квестарь задрал голову и стал считать:

– Десять, двадцать… значит, преподобный отче, понадобится локтей тридцать, чтобы вышло одеяние, достойное небес.

– Ты что, брат, все небеса хочешь шелком покрыть?

– Иначе они подумают, что я какой-нибудь мещанин, а не святая особа.

– Хватит и пятнадцати! – решил отец Розмарин и сунул квестарю несколько монет.

Брат Макарий почувствовал в руке приятный холод металла и не стал спорить. Пряча деньги за пазуху, он заметил:

– Обойтись кое-как можно, только одеяние-то будет очень скромное.

– Ну, иди, брат мой, и пусть тебе озаряет путь наше святое дело. – Отец Розмарин размашисто благословил квестаря. – Да возвращайся скорее, а то терпение нашего ордена будет подвергнуто суровому испытанию.

Брат Макарий рысцой пробежал коридор и остановился лишь около ворот. Там его уже поджидал отец Поликарп.

– Чем это ты, брат, так доволен? – спросил он, подавая квестарю пустой мешок.

– Пребывание в нашем святом монастыре наполняет меня огромной радостью, – ответил квестарь, забрасывая мешок за спину. – Теперь иду с важным поручением, а чем труднее дело, тем больше радости: я ведь обеспечиваю себе вечное блаженство.

Отец Поликарп хлопнул его что было силы по спине.

– Иди, да женского пола не трогай: женщины наполнены пометом дьявольским, как твой мешок сухим хлебом и жалкой милостыней. Квестарь, услышав эти слова, даже перекрестился.

– Что ты, что ты, я женщин обхожу за версту. Каждая богомолка скупее королевского подскарбия[20].

К ним подошел отец Лаврентий. Услышав, о чем идет беседа, он добавил:

– Избегай, брат мой, женских чар, они навлекают на нас гнев господень.

– Благодарю тебя, отец мой, за предупреждение, – ответил квестарь, – теперь я ни одну женщину не решусь ущипнуть за ляжку даже затем, чтобы выяснить, хорош ли на ней бархат.

– И не вздумай щипать: сон потеряешь. У меня в этом кое-какой опыт есть, – прошептал отец Лаврентий, поднимая палец.

– Одна мещаночка, отец мой, хвалила тебя как отличного исповедника, – так же шепотом ответил квестарь.

– Хвалила, говоришь? – изумился отец Лаврентий. – Да, чтобы другим грехи отпускать, надо их познать самому. Однако ты, брат, мужчина видный, гляди, как бы тебя бес не подцепил за нос. А жаль тебя – человек ты умный и стоящий. Ты, как и я, можешь еще понравиться, а языком мелешь не хуже любого проповедника.

– Да ну, где уж мне понравиться. Августин Карфагенский сказал: «Больше всего ценю я в себе то, что не нравлюсь самому себе». И я целиком с ним согласен. Вот этот прыщ на носу охраняет меня от любых соблазнов.

Отец Лаврентий рассмеялся, и рот его при этом стал похож на широко распахнутые Флорианские ворота в Кракове.

– Ох, братец, нос у тебя действительно паскудный, да еще с таким украшением…

Напутствуемый божьим словом, брат Макарий двинулся в путь. Отойдя от монастыря на почтительное расстояние, он затянул веселую песенку, то и дело обмениваясь поклонами с прохожими, спешившими на ярмарку.

В конце Славковской улицы около какой-то богатой кареты столпился народ, но гайдуки, не жалея ударов и ругательств, стали разгонять собравшихся. Брат Макарий задержался и осведомился у одного из зевак, что случилось. Никто, однако, не знал, чей это возок и почему он вызвал на улице такое волнение. В толпе были и итальянские, и французские, и фламандские купцы, но ни один из них не смог добиться толку у гайдуков, охранявших карету и бросавшихся на всех, как цепные псы. Вскоре появились блюстители порядка с алебардами и сразу же принялись наводить порядок. Они это делали так ретиво, что толпа быстро поредела, а многие из зевак побежали домой приложить медяк к полученному синяку. Какой-то нищенствующий студент сболтнул, будто сам дьявол по имени Велиал приехал на Вавель[21] за чьей-то душой. Эта весть немедленно облетела весь город. А так как грешки в те времена водились за многими, в особенности за купцами, которые, торгуя сукнами и полотном, обмеривали покупателей, то двери во многих лавках с грохотом закрылись, а их владельцы как можно скорее побежали домой, чтобы прочитать покаянную молитву.

Брат Макарий, не привыкший прыгать по булыжнику, которым были выложены улицы, выпачкался в грязи по пояс и, обессилев, начал искать местечко, где бы можно было отдохнуть и наполнить чем-нибудь брюхо после монастырского поста. Но на рынке было столько лавок и палаток, а выставленные товары так привлекали взор, что, поборов свой аппетит, он отправился бродить по ярмарочной площади. А там было на что посмотреть: искусно выделанные кожи из Москвы и Молдавии, лучшие шелковые материи, которые, казалось, впитали в себя синеву итальянского неба, разнообразные фрукты, спелые и сочные, да такие яркие, что в глазах рябило от их вида. Кованого железа для воинских и хозяйственных надобностей было такое количество, что и не сосчитать, а предметов роскоши, от румян и белил до серебряных гребней и браслетов, было вынесено столько, что если бы жители города собрались идти в Вавельский замок, то украшений хватило бы на всех. Гуще всего народ толпился у лавок с готовым платьем. Там были турецкие казакины, подбитые дорогим мехом, тончайшие женские плащи из самых лучших материалов, платья из ворсистой шелковой ткани, доломаны, куртки и жупаны. Простонародье рвало друг у друга из рук суконные кафтаны, простую ткань на женские платья. Кругом стоял такой шум и гам, что собаки, поджав хвосты, метались, как ошалелые, из стороны в сторону. Студенты знаменитой Краковской академии шатались в толпе, пытаясь подработать на миску супа или на кусок хлеба тем, что помогали донести покупку или давали совет нерешительному покупателю, какой товар выбрать. На ярмарке было полным-полно плутов и мошенников, которые ухитрялись выманивать кое-что у растерявшихся мужичков, а иногда и украсть, что плохо лежало.

Брата Макария такое зрелище утомило. Ему так хотелось полакомиться восточными сладостями, от которых гнулись столы, что просто челюсти сводило, но ряса и мешок за спиной напоминали ему о его квестарских обязанностях. Поэтому он решил уйти подальше от соблазна, чтобы не слышать аромата, которым был наполнен воздух, но, не выдержав, вновь возвратился и жадно вдыхал этот воздух, пытаясь хоть таким образом насладиться вволю. У него так и чесались руки упрятать в мешок какой-нибудь заморский фрукт, ярко окрашенный солнцем, восточную сласть, липкую и такую привлекательную, что при одном ее виде слюна текла по бороде, или же рассыпчатое печенье с цукатами и корицей. Квестарь топтался среди обилия этих лакомств, вертел головой по сторонам, причмокивал, вознося очи кверху, хватался за сердце, облизывал губы и громко чавкал: уж больно соблазнительны были выставленные лакомства.

Один из купцов, турок или татарин – черт их там разберет с их тарабарским наречием, – зазвал брата Макария в свою будку, где, размахивая руками и вытаращив глаза, принялся восхвалять свой товар. При этом он что-то говорил, да так быстро и непонятно, что квестарь даже прикрыл глаза и отряхнулся, как вылезшая из воды собака. Купец прикладывал большой и указательный пальцы к губам, делая вид, что пьет, расплывался в дружеской улыбке, но желания пожертвовать хотя бы кусочек своих лакомств не проявлял.

– Пусть меня на куски режут, – пробормотал квестарь, – если я понял хоть слово из этой проповеди.

Но вдруг он почувствовал такое желание вкусить этих сладостей, что сразу попал в плен к неверному. Басурман схватил его за рукав, притянул поближе и начал подставлять прямо под нос самые роскошные лакомства. Кучка зевак, собравшихся возле палатки, громко издевалась над купцом, нашедшим себе такого выгодного клиента. Попутно доставалось и квестарю.

– Чем же ты, братец, будешь платить? Разве только молитвой или обещанием вечного блаженства? – издевался башмачник из соседней лавки.

– Так вот где ты добываешь хлеб насущный для монастырской братии, – подтрунивал какой-то семинарист, шутовски подмигивая брату Макарию.

– Разве в вашем монастыре нет больше небесных сладостей, что ты их у басурмана покупаешь? – выкрикнула какая-то толстая женщина, пыжась при этом, как наседка.

– А платить-то ты чем будешь? Талерами или золотом из алтаря? – рявкнул проходивший мимо солдат.

Толпа отвечала взрывами смеха. Брат Макарий отмахивался от назойливых шутников, а купец, не понимавший, в чем дело, радостно тараторил, скаля зубы.