Кощеевич и Смерть - Алан Григорьев

Другой бы покрылся пятнами от зависти, но только не Лис, Он не любил собак, потому что всё детство провёл бок о бок с Кощеевыми огнепёсками. Спасибо, те хоть не летают. А симарглы, значит, ещё хуже! Брр…

Он уже представил себе, как бесславно может закончиться вылазка, если его поймают и принесут царю в зубах, как вдруг раздался недовольный девичий голос:

— Ми-ир, опять твой пёс птиц гоняет!

И какой-то мальчишка вздохнул:

— Вьюжка, очень тебя прошу — фу!

Симаргл тут же перестал лаять и убрал лапы с подоконника.

— Зачем вообще брать его с собой на пир? — не унималась девица.

— Но ему же скучно одному.

— Ничего, пусть поскучает. Невоспитанный он у тебя!

— А вот и нет!

— А вот и да!

— Отроки, ведите себя прилично! — вмешался незнакомый женский голос. Низкий, бархатный. Из таких, которые даже не крикнут, не шикнут, а всё равно послушаешься. — Радмила, ты же старшая. Не задирай брата.

Княжич немного покружил над двором, подождал, пока сердце перестанет так сильно колотиться, и спустился. На этот раз сел на ставню — подальше от всяких там лающих-кусающих.

Что ж, спасибо этой неизвестной Радмиле, что вовремя спохватилась. Кстати, а хороша девица-краса, золотая коса. Не так уж и мала: ещё немного — и на выданье. А братец её — примерно ровесник царевича, такой же белобрысый и краснощёкий, только без веснушек. Похоже, дети каких-то важных людей. Иначе с чего бы их матери сидеть рядом с царицей? Ещё держится так, что Голуба по сравнению с ней блекнет. И голос властный. Никак вторая жена? Ах, нет, у дивьих же только одна супруга бывает, а полюбовниц за стол не приглашают… Значит, советница или чародейка. А может, и то, и другое разом.

— Это же дети. Они всегда бранятся меж собой, Ладушка, — царица поджала губы.

Царевич поймал укоризненный взгляд матери и сделал вид, что изучает узор на скатерти.

А Лис с удовольствием ещё поизучал бы эту Ладушку — словно чуял, что напал на верный след. Но тут в пиршественную залу ввалился старый знакомец — богатырь Ванюша. Единственный смертный человек среди дивьих. А для Лиса — настолько верный враг, что уже даже почти друг.

Княжич уж думал, что больше никогда им не свидеться… помнится, в последний раз они разговаривали аккурат в ночь Кощеевой смерти, и Ванюша сказал, мол, не желаю больше царю Ратибору служить, хочу домой, в Дивнозёрье, к жене любимой. Обычной жизнью жить станем, хватит с нас войн.

Выходит, не ушёл? А казалось бы, все условия ему создали!

Настоящие герои — те, что уток-зайцев переловили да Кощееву смерть нашли, — от своей славы отказались в его пользу. Ныне все на свете думали, что Ванюша в одиночку Кощея одолел, только его там даже не было. Правду знали четверо: Лис, Май (куда ж без него?) да ещё дивий чародей Весьмир с воительницей Отрадой — та самая парочка героев, пожелавших остаться неизвестными.

— Здравствуй, Иван, — ласково сказал царь. — Присаживайся, милдруг, избавитель ты наш! Отведай-ка разносолов. Огурчики вот, крепкие, хрустящие, как ты любишь…

Но не успел Лис мысленно попенять богатырю, что тот слова не держит и чужой славой почём зря наслаждается, как румяное Ванюшино лицо исказила гневная гримаса:

— Не пировать я пришёл! Скажи, царь, когда обещание выполнишь?

Тут Лада встрепенулась, в ладоши хлопнула:

— Так, отроки, а ну идите поиграйте в саду. И Вьюжку с собой заберите. У взрослых — дела.

Царь дождался, пока дети выйдут, нетерпеливо вертя в руках серебряную ложечку, и только когда за наследником закрылась дверь, елейным голосом молвил:

— Куда ты так торопишься, Вань? Всему своё время. Разве будут тебя в Дивнозёрье печёными лебедями потчевать? А мёдом сладким хмельным? Давай победу отпразднуем, потом потолкуем. Чего стоишь как не родной?

— Дык который месяц ты мне уши конопатишь? — вскипел Ванюша. — Всего одну награду я просил, и ту не даёшь. Сперва, мол, подожди, Иван, седмицу-другую — а вдруг война возобновится? Потом, мол, подожди, пока дивьи воины домой вернутся, а то столицу охранять некому. Вот, вернулись — и снова: подожди, Иван, пока мировую не заключим с Навью. Дык заключили. Серебряный лес вернули даже. Чего мне ещё ждать?

Музыканты перестали играть, гости заахали, зацокали языками. Царь нахмурился, ложку в руке сжал, будто бы раздавить её хотел, поиграл желваками и сказал уже чуть менее дружелюбно:

— Скоро только коловерши родятся, а прочие дела с толком да расстановкой вершить надобно. Разве ты не заслужил отдых? Попируешь денёк-другой, в баньку сходишь, косточки попаришь, а мы пока тебе даров соберём, проводим с подобающими почестями. Сам понимаешь: коли уйдёшь, вернуться в наши края уже не выйдет.

— Не хочу даров, — богатырь покачал головой. — Только яблоко молодильное. Своё я лишь потому съел, что ты мне второе обещал для жены моей, Даринушки. Сколько лет война длилась, а? Люба моя, небось, вся седая уже. А мне кажный день вдали от неё — мука адская.

Ратибор наклонился и через голову царицы Голубы о чём-то пошептался с Ладушкой. Помрачнел лицом, покивал, а потом выпрямился, словно аршин проглотил, и заявил:

— Прости, Вань, не могу я тебя сейчас отпустить. Времена опасные, мир шаткий. Случись опять война с Навью, как мы без богатыря останемся? Лютогор, Кощеев сын, замышляет недоброе. — Тут Лис чуть было не закашлялся, но вовремя опомнился — не каркать, не каркать! — Чует моё сердце, коли уйдёшь — непременно быть беде. Прошу тебя, друг, останься ещё хоть ненадолго.

— Это на сколько? — скривился Ванюша.

— Да сущий пустяк. Лет на пять-шесть. Зато потом у вас с любимой Даринушкой будет вечность на двоих.

Так вот как, значит, царь уговаривал Ванюшу всё это время. Василиса сказала бы: на шею сел, ножки свесил. Лихо Одноглазое точно так делает: прилипнет — не отвяжешься. Было у Ратибора