Роман лорда Байрона - Джон Краули

Али, чья юная душа сохраняла один лишь ребяческий изъян — ей слишком трудно было поверить в порочность окружающих и, следственно, сделать правильные, то есть худшие выводы из их поступков, — только теперь уяснил свое положение, а равно и то, в каком оказалась его мать. «Так выходит, вы понимали, — обратился он к отцу, — что обрекаете ее на смерть».

«Ба! Откуда знать, куда заведет приключение? Но довольно с нас этой старой истории».

«Вы понимали, что опозорили ее супруга и он должен будет лишить ее жизни — а она, если бы не ваше принуждение, могла бы жить и по сей день!»

«Твои сожаления неуместны, — ответствовал лорд Сэйн. — Там это мало что значило. В среде твоих соплеменников женщины почитаются наравне со скотом; не умри она в тот день, и очень скоро заработалась бы до смерти: беспросветный труд — вот все, что ее ожидало. — Он осушил бокал и добавил: — Если рассказ паши правдив, то мой "брат" собственноручно перерезал ей горло».

Али, словно движимый невольным порывом, схватился за меч паши, висевший на поясе, — не снимать этот меч во время долгого путешествия на Север через края, по-прежнему разбойные, ему настойчиво велел отец, — и, сверкнув глазами, стиснул рукоятку.

«Вы мне угрожаете, сэр? — Лорд Сэйн поднялся с места, и гнев в его голосе странным образом мешался с довольством. — Это так? Что ж, давайте! Видите, в руке у меня только палка, но если вы на меня нападете, я вас сокрушу!»

Долгую, нескончаемую минуту оба они стояли недвижно, впившись глазами друг в друга через разделявший их стол — могучий, тяжеловесный лорд и его стройный, худощавый сын; не смели пошевелиться в дверях ни лакей с камердинером, ни служанка.

Как же теперь он поступит, наш юноша? Ясно видя свое положение — рожденный в Грехе, сопряженном с Убийством, оторванный от дома, привеченный одним-единственным человеком, который стоял теперь перед ним, полный такой же готовности его уничтожить, с какой взял под свой кров, — что мог он поделать? Не говоря ни слова, хотя и не склонив головы, Али убрал руку с эфеса и принял спокойную позу. Он подчинится просьбам и даже приказам: в эту минуту у него нет выбора, однако он не признает за собой более никакого долга перед человеком, стоящим напротив.

«Позволь мне назвать тебе подходящий час, — проговорил Сэйн, в полном осознании своего торжества. — Ее светлость рано ложится в постель и поздно встает. Лучше всего, если ты отправишься к ней прямо сейчас. Она будет ждать тебя. — Кивком он подозвал камердинера, который степенно приблизился к Али, чтобы его сопроводить. — Можешь передать ей мои наилучшие пожелания, но не обещай, что я ее навещу, и даже не намекай на это. Ни сегодня вечером, ни завтра утром».

Итак, Али покинул зал вместе с сумрачным фактотумом, проследовал за ним через покои, а затем по лестнице наверх, На площадке слуга остановился, чтобы зажечь свечу в фонаре, а затем двинулся вверх по ступенькам; у расписной двери он обернулся к Али и как будто собрался заговорить — губы его искривились и в сонных глазах мелькнул огонек, — однако вместо того он постучал в дверь и в ответ на голос, которого Али не услышал, ступил за порог и тусклым шепотом возвестил о госте.

Комната, куда вошел Али, казалась пустой. Здесь, по сравнению с другими комнатами и галереями, которые он только что миновал, обстановка сохранилась полнее — на окнах висели шторы, обои на стенах не были покрыты водяными разводами, ковры на полу не изъела моль, и над огромной кроватью, застеленной постельным бельем, сохранился балдахин. Из недр постели до Али донесся слабый голос, и одновременно дверь позади него захлопнулась.

«Ты тот самый мальчик?» — повторил свой вопрос неясный голос, и Али, шагнув в сумрачную глубину спальни, различил сквозь драпировку простертое на постели обширное белое очертание, бледностью лица почти неотличимое от простыней: рука поднялась не то в знак приветствия, не то в попытке робкой защиты — Али так и не разобрал.

«Мадам», — произнес он, склонив голову, как на глазах у него это делал отец.

«Лорд Сэйн прислал тебя ко мне, — заговорила леди (ибо это была она — или же ее огромный призрак), приподнимаясь на подушках. — Чтобы я дала тебе свое благословение».

«Буду рад этому», — ответил Али.

«Подойди ближе — хочу увидеть, что у меня теперь за сын. Ближе, сюда».

Али повиновался и встал у постели леди Сэйн: вблизи она оказалась, при всей бледности и неопределенности облика, особой улыбчивой и оживленной, со множеством кудряшек, выбивавшихся из-под сетки для волос.

«Как тебя зовут?»

«Али».

«Али! Так разве он не дал тебе христианского имени?»

«Нет, мадам, хотя советники лорда побуждали его меня окрестить — так это называется? Лорд Сэйн другого мнения. Его — как он выразился — потешит, если его сын всегда будет носить имя, данное ему при рождении»

«А он был добр к тебе? — спросила леди так, словно имела основания думать иначе. — По меньшей мере, обеспечил ли он тебя всем необходимым?»

«Мадам, — ответил Али, — я получил от него все, о чем просил».

Тут леди ненадолго умолкла, верно, призадумавшись, какой смысл вложил Али в эти слова. Затем, скорее с удивлением, нежели с протестом, заключила: «Итак, теперь у меня сын — турок».

«Нет, мадам, — возразил Али. Он впервые увидел свою причудливую судьбу с комической стороны, а нынешнее положение нашел смехотворным. — Нет, я не турок. Если рассказ отца правдив, то наполовину я англичанин, а наполовину принадлежу охридскому народу, истребившему немало турок. По сути, никто; часть того и часть этого. И все же не думаю, что состою из частей, — считаю себя цельным и единым — или стану таким».

При этих словах постельные покрывала вокруг леди Сэйн заволновались наподобие пенистых океанских валов, взбаламученных подводными течениями. Она отняла голову от подушек, глаза ее — юные и кроткие как у фавна, к восхищению Али, — расширились и пристально оглядели юношу. «О да, конечно же, дорогое дитя, — выговорила она. — Ты сам по себе, единое целое. И все же, — тут леди Сэйн задумчиво коснулась подбородка, — если ты не турок и у тебя нет христианского имени, христианин ли ты?»

«Нет, не христианин. Я только-только начал изъясняться по-английски и носить английскую одежду — но другими свойствами англичанина не обладаю».

«Что ж, — кивнула леди Сэйн, — я не считаю, что быть христианином — это свойство английское (тем более, что сейчас ты не в Англии), но ведь у тебя есть душа, не так ли?»

Али не знал, какой дать ответ: по-видимому, его спрашивали о том, что таится у него внутри, помимо плоти, — о том, что было или быть могло его истинной сутью, им самим. «Наверное, да», — ответил он.

«Тогда ее можно спасти. — С этими словами леди Сэйн взяла с прикроватного столика книгу в черном переплете, которую любой из нас — живущих по сю сторону Средиземного моря — узнал бы немедленно. Леди протянула книгу Али — не для того, чтобы он ее взял, но только лицезрел: как многие из тех, кто глубоко чтит Книгу Книг, она верила, что благодать проистекает из нее, открыта она или нет, — возможно, даже легче и действенней, если закрыта. — Подойди ко мне, и мы будем читать вместе».

«Мадам, но я не умею читать».

«Так научись, — оборвала его леди, приподнимаясь в постели. — Нет спасения для того, кто не умеет читать и слушать».

«Спастись?» — переспросил Али, удивленный повтором слова, столь насыщенного значением — или даже значениями, многообразными и противоречивыми. Леди Сэйн положила ладонь на покрывало, указывая, где присесть на широкой постели, и, когда Али не без трепета устроился рядом, всмотрелась в него слезящимися глазами. «Я вижу, тебе нужен друг, — сказала она, — и мне тоже; давай же уговоримся поддерживать друг друга и защищать».

«Если вы так желаете», — со всей сердечностью отозвался Али. Он понятия не имел, как эта дама может его защитить — и чем он сможет ее отблагодарить — чего, вероятно, она и потребует; однако защитник ему и вправду был необходим, тем более что других не появлялось и не предвиделось — рассчитывать он мог единственно на свою душу, хотя и не отваживался всецело на нее полагаться. Произнося задушевное обещание, Али взял леди за руку — упитанную, как ощипанная перепелка, и столь же холодную — и пожалел мачеху, как никогда не пожалел бы себя. Вскоре леди Сэйн отослала его, пообещав, как только почувствует себя крепче, позвать его к себе снова.

Вот так Али попал в ученики к леди Сэйн, дабы усвоить смысл значков и символов, с какими впервые познакомился в обществе Округлого Наставника на борту военного Брига, что доставил его на берега Альбиона. Известие, что сын получил от супруги приглашение проводить с ней так много времени, восторга у лорда Сэйна не вызвало: он окинул Али пристальным взглядом сонной рептилии — однако не возразил ни словом — и вскоре покинул родное гнездо, если только это скромное, но дорогое сердцу именование применимо к Дому, в котором он проживал. Лорд провел там всего лишь месяц: прикармливал и дразнил обитателей своего Зверинца — днем предавался бешеной скачке по полям несчастных Арендаторов или вел споры с Управляющим — ночами же распивал рейнвейн и Кларет из собственного погреба, сшибая горлышки бутылок кочергой: усилия, связанные с вытаскиванием пробок, он почитал низменными, а вызов камердинера — трудом слишком обременительным. «Довольно!» — вскричал он однажды, велел готовить Карету своему звероподобному Кучеру, рослому словно патагонец (тот один мог справиться с отборной четверкой вороных), — и отправился на Юг к Злачным Местам и желанной компании.