Россия в зеркале уголовных традиций тюрьмы - Валерий Анисимков

Многие из обычаев были весьма суровыми, если не сказать свирепыми. Самый жестокий – месть предателю. Любая измена, в какой бы форме она ни выражалась, влекла за собой смерть. Например, того, кто выполнял чужую работу или брал на себя преступления других арестантов («сухарника»), но вдруг взбунтовал – отказался выполнять имеющийся договор, обязательно убивали («пришивали»), если не в одной, так в другой тюрьме. Убивали также и того, кто уличил своих соучастников по уголовному делу, всех лиц, помогавших представителям правоохранительных органов в расследовании преступлений («язычников», «доносчиков»). Избежать возмездия редко кому удавалось, так как по всему тюремному миру, от Киева до Владивостока, ходили записки, сообщавшие о «преступлении» какого-либо арестанта и настаивавшие на его убийстве.

Приговоренного к смерти чаще всего закалывали, и убийца поворачивал нож в ране, что подчеркивало жестокую непримиримость представителей преступной среды к «отступникам».

Вечными правилами криминальных элементов в местах лишения свободы также оставались: преклонение перед «иванами», подчинение им всех других категорий осужденных, обязанность последних покрывать противоправные действия криминальных «авторитетов». Утверждая себя в качестве своеобразных «князей» арестантского мира, поддерживая друг друга, «иваны» с выгодой для себя руководили артелью заключенных, занимая все «хлебные» и «доходные» места. Зачастую они безнаказанно совершали преступления, перекладывая вину на других. Хорошо организованная «бродяжня» помещалась всегда на нарах, а остальные ютились большей частью под нарами, на голом полу, в грязи, темноте и холоде.

Непременным атрибутом арестантской жизни были традиционные развлечения: «охота на клопов», «соревнование вшей», «репетиции судов», «игры в кости», «ложки», «жгуты», «утка». Многие из этих игр связаны с причинением физической боли и издевательствами.

К примеру, вот как описывает С. В. Максимов игру «утка»: «Делающему быть общим посмешищем и получить за то, смотря по обоюдному договору, пятачок серебра или гривенник арестанты связывают обе руки веревкой и таким образом, чтобы между ладонями можно было укрепить сальную свечу. Свечка эта зажигается. Нанятый шут обязан, не погасивши огарка, ползти на брюхе с одного края казармы до другого и по такому грязно-скользкому полу, каков, например, в тюрьме Нижне-Карийского промысла, где эта игра в большом употреблении. Прополз потешник на брюхе, не погасивши свечки, он получает договоренную монету; погасил на дороге – даром все труды пропадают»[100].

Особое место занимали карточные игры, которые меняли весь строй, весь быт тюрьмы, вверх ногами переворачивали все отношения. Старую формулу – «приговаривается к каторжным работам без срока» – обитатели мест лишения свободы заменяли своей – «приговаривается к бессрочной карточной игре». Во время игры кто-то обязательно должен был наблюдать за территорией тюрьмы («встать на вассере или шухере»), чтобы своевременно предупредить играющих о приближении представителя тюремной администрации. В карточной игре были свои узаконенные общиной правила: так, нельзя было, например, проигрывать в карты хлеб. Или тот, кто допускал обман в игре в карты и был уличен в этом, считался проигравшим и подлежал наказанию. Карточный долг назывался «долгом чести» и его следовало выплачивать своевременно. Право разбирать конфликты, возникающие между игроками, принадлежало хранителям уголовной субкультуры. Они же обеспечивали и выплату карточных долгов. Невыплативший долга объявлялся несостоятельным человеком. Суровый «приговор» выносился незамедлительно.

При таком своевластии «иванов» особенно тяжело приходилось тем, кого впервые осудили к каторжным работам или к тюремному заключению. Всякий новичок, поступая в острог или тюрьму, обязан был внести известное количество денег, так называемую «входную». Деньги предназначались для поддержания всех арестантов и делились поровну. Проводились обряды посвящения в «арестантство». Каждый из вновь прибывших подвергался проверке, терпел различного рода оскорбления, пытки и унижения. После этого новичку определялось место в среде заключенных, присваивалась кличка. В его жизнь, независимо от того, кем он был и как он жил на свободе, органически вплетались тюремные порядки, язык-жаргон и прочие атрибуты пенитенциарной субкультуры.

Таким образом, жизнь «тюремной общины» подчинялась неукоснительному соблюдению «законов» и иных неформальных правил уголовного мира, требовавших от «истинных арестантов», чтобы они были людьми твердого нрава и несокрушимого характера, были преданы общине, ловки на проступки и умели «концы хоронить», никого не задевая и не путая, не давали бы никаких уступок начальству, преследовали бы его на каждом шагу, насколько это возможно в их тюремных средствах, и вымогали от него всякими средствами льготы[101].

В это время правительство не могло противостоять преступности. Отсутствовал надежный механизм борьбы с нею. Массовая изоляция лиц, нарушающих закон, только осложняла ситуацию: тюрьмы, каторги переполнялись и становились неуправляемыми. «Тюрьма старого времени, – подчеркивал С. В. Познышев, – не преследовала, да и не могла преследовать никаких исправительных целей. Она должна была сохранять в своих стенах преступника впредь до востребования его властью, а иногда и всю жизнь; она должна была являться достаточным средством устрашения других, дабы им было неповадно подражать преступнику. Вот те несложные цели, достижение которых требовалось от тюрьмы»[102].

Государственные учреждения для правонарушителей с неизбежностью превращались в «школы преступного мастерства». Иными словами, сама тюрьма создавала преступный мир, который черпал в ней все новые, потребные для своей деятельности силы. Администрация исправительных учреждений в таких условиях была не в состоянии нейтрализовать негативное влияние субкультурных установлений и правил на поведение арестантов. Тюрьма, вместо того чтобы исправить правонарушителя, еще более отдаляла его от других людей. В государстве не уделялось должного внимания и освобождаемым из мест заключения лицам. Е. Станчева писала: «Когда преступник выходит из тюрьмы, – для него закрыто всякое честное общество и ему остается только общество разбойников и воров»[103].

Стоит заметить, что в рассматриваемый период не наблюдалось массового распространения криминальных традиций в обществе. Во всяком случае, публикации того времени об этом не говорят. Преступное ремесло являлось уделом небольшой части населения (на 100 тыс. населения лишенных свободы приходилось около 100 человек)[104]. Однако страну ожидали большие перемены.

§ 2. Преступный мир в первые годы советской власти. Возникновение сообщества «воров»

Цели Октябрьской революции 1917 г. ясно подтвердили позиции большевиков по отношению к государству, праву, религии и морали, изложенные в работах классиков марксизма-ленинизма, и сводились к следующим основным положениям: уничтожение (слом) старой государственной машины с ее правовыми и моральными атрибутами, организация всемирной социальной революции, открывающей общество немыслимого (курсив наш. – В. А.) равенства.

Теорию разрушения прежнего и фанатичного созидания коммунизма большевики на практике возвели в степень «фундаментальной истины». Они преподнесли и реализовали разрушение как нечто положительное само по себе, оправдывая, таким образом, и все служащие ему средства. Существенно отрицательным образом это сказалось на предупреждении преступности и ресоциализации осужденных.

В рассматриваемый период уголовная и уголовно-исполнительная политика приобретают рекламно-идеологический и классовый аспекты, сформулированные в работах В. И. Ленина. В «Конспекте раздела о наказаниях пункта программы о суде» он указывает на то, что коммунистическая партия должна стремиться к окончательной замене системы наказаний системой мер воспитательного характера.

Данное теоретическое положение об отношении пролетарского государства к наказанию незамедлительно было реализовано на практике. Деятельность карательных органов началась с сокращения тюрем. К 1 января 1921 г. закрывается 144 пенитенциарных учреждений и вместо 550 тюрем, находившихся в царской России на территории, вошедшей позднее в состав РСФСР, на 1 января 1921 г. осталось 273 места лишения свободы[105].

Однако развитие событий приостановило названную тенденцию.

В условиях революционных преобразований, гражданской войны власть проявила особую твердость и решительность в борьбе с контрреволюцией. На массовых репрессиях того времени лежит печать мести противникам мировой революции. В августе 1918 г. студент Канегисер застрелил видного чекиста Урицкого. В связи с этим убийством Дзержинский выступил 5 сентября 1918 г. на заседании СНК с докладом, по результатам которого было принято следующее решение: «Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной Комиссии[106] по борьбе с контрреволюцией и о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью». Венцом заседания СНК явилось постановление о «Красном терроре». В нем определялась необходимость защиты Советской республики от «классовых врагов» путем изоляции их в концентрационные лагеря. Решение СНК поддерживается постановлением ВЦИК от 17 мая 1919 г.