Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар

9 августа. Какую прекрасную роль мог бы играть сейчас Малерб. "Мощь слов нам показал, стоящих на своем месте!" И в мусорный ящик все другие слова, дряблые, как мертвые медузы!

25 августа. Некто бросается в пропасть, оставив на краю ее туфлю, чтобы себя обессмертить.

Но этой туфли так и не обнаружили.

* Я был спасен, должно быть, оса ужалила перст моей судьбы.

И мгновенно судьба отдернула от меня свой перст.

5 сентября. И все же я видел, видел, как пронеслось мимо меня счастье, там, на горизонте, в экспрессе.

* Как передать то неяснейшее, что происходит, когда радужная муха садится на цветок? Слова тяжелы и обрушиваются на образ, как хищные птицы.

* Показать, что, в сущности, для того, чтобы преуспеть в бакалейном деле, нужно не меньше ума, чем для успешных занятий литературой.

* От заходящего солнца, перерезанного морем, остается сначала кардинальская шапка, потом розовый огрызок ногтя.

* Нужное слово - вот что такое стиль. Все остальное - не важно.

6 сентября. Государственному деятелю объявили:

- Ваша супруга скончалась.

Он спросил:

- Это из официальных источников?

* - Если я выйду замуж за плешивого, - говорит молодая девушка, - я буду целовать его повсюду, только не в темечко.

* Кажется, что между нами навалена целая куча иголок. Каждую минуту мы на них натыкаемся. Это не слишком больно, но кровь все-таки выступает.

Как мы счастливы, если у нас есть такая семья, где мы можем пожаловаться на свою семью.

* Если уж иметь иллюзии, то пожирнее, - по крайней мере, легче их прокормить.

15 сентября. Сжимайте, сжимайте крепче ваше перо. Стиль выскальзывает. Фраза вырывается, как бешеная. Она вас опрокинет.

19 сентября. Критики достойны снисхождения - они все время говорят о других, о них же никто не говорит.

* Пишущие для тех, у кого нет словаря Ларусса.

21 сентября. Стиль - это то, что заставляет редактора сказать об авторе: "О! Это, конечно, он!"

30 сентября. Уголок мира.

Видел открытый хлев. Там было темно. Должно быть, заброшенный. Соломенная подстилка превратилась просто в навоз. Корова ушла и бродит одна по полям.

Видел бедную старуху. Она сидела у порога, уставилась в одну точку незрячими бельмами. Не слышно было не только жалобы, но и дыхания. Она не шевелилась, и все-таки руки казались еще более неподвижными, чем все тело.

Видел кошку, которая одним прыжком пересекала дорогу. То есть говорю, что видел кошку, но не совсем уверен: слишком уж грязным и помятым показался мне этот зверь.

Дым не подымался из труб, не хлопала ни одна дверь.

Видел раскидистый орешник. Он тихонько шелестел под ветром. Иной раз два-три листка - при полном молчании прочих - что-то шептали друг другу, и вдруг заговорила вся листва. Кто знает, уж не вобрал ли в себя этот орешник все живое дыхание деревушки, потому что лишь он один чувствовал, потому что ему одному было свойственно чувство глухого ужаса или тоски.

Если он и лишен мысли, он мыслит все-таки больше, чем люди.

9 октября. Верлен называет правкой корректур вычеркивание запятых, вообще поиски блох в тексте.

10 октября. Вчера вечером Швоб и я были в отчаянии. И мне на одно мгновение показалось, что мы сейчас вылетим из окна, как две летучие мыши.

Мы не можем ни написать романа, ни заниматься журналистикой. Успех, которого мы достойны, у нас уже был. Неужели снова и без конца успех? Похвалы, которые были нам приятны, теперь оставляют нас холодными. Если бы нам сказали: "Вот деньги: удалитесь куда-нибудь года на три и создайте шедевр, - а вы можете создать, если захотите", - мы не захотели бы. Так что же? Неужели нам так и топтаться на месте до восьмидесяти лет?

Этот разговор чуть было не поверг нас в черную меланхолию.

Швоб поднялся и сказал, что уходит. И он сказал также, что на свете реже всего встречается доброта.

- Уважаемый господин редактор, - сказал он, - если вы все еще не решаетесь взять мою статью, вообразите на минуточку, что я умер.

Швоб рассказывает: Анри Монье был приглашен на похороны. Он опоздал, вошел в пустую уже комнату покойного и, надевая перчатки, спросил слугу: "Итак, никакой надежды?"

И еще:

Какой-то господин, участник похоронной процессии, обратился с вопросом к соседу:

- Вы не скажете, кто покойник?

- Точно не знаю. Думаю, что как раз тот, что едет в передней карете.

Использовать где-нибудь остроту Демерсона, который после пятидневной самовольной отлучки, чуть было не объявленный дезертиром, толкнул меня ночью в бок и осведомился: "Кто-нибудь заметил мое отсутствие?"

Д'Эспарбес:

- Я-то человек сильный! У меня-то вон какие мускулы! Я-то человек грубый! Я-то не интеллигент какой-нибудь! Но у меня нюх, инстинкт, и я, сам того не ведая, пишу прекрасные вещи.

- А что поделывает Луи де Робер?

Докуа:

- С тех пор как он старается не подражать вам, ровно ничего хорошего он не написал. В ожидании лучших дней он сервирует десяток новелл и хочет выпустить их отдельной книгой под названием "Нежный".

14 октября. Зачем говорить: у него есть талант, у него нет таланта? Что бы ни говорили, доказательств все равно не существует.

Но как все сразу находят общий язык и как все воодушевляются, когда, вместо того чтобы говорить об искусстве, начинают говорить о доходах, которые оно приносит.

Кто-то рассказывает, что Золя зарабатывает четыреста тысяч франков в год, и что одна газета предложила ему десять тысяч франков за статью раз в неделю, и что Доде, вероятно, взбешен, и что Вандерем, вышколенный Капюсом, теперь уже может зарабатывать сколько захочет. Вот это ясно и увлекательно!

15 октября. "Рыжик" - драматические диалоги.

Первый акт: Рыжик уходит.

Эжени:

- Но я так счастлива. Скажи, Рыжик, ты молился?

Рыжик:

- Нет.

Эжени:

- А я молилась. Я обедала и т. д. И я счастлива.

Рыжик:

- А что для тебя важнее - молиться или обедать?

Действие первого акта происходит во дворе. На лестнице появляется мадам Лепик:

- Что это за разговоры?

- Мама, Рыжик хочет уйти.

- Пусть убирается!

Родители уходят. Рыжик говорит: "Ну и черт с ними! Наконец-то я свободен. Ухожу! Ухожу!"

Второй акт.

Рыжик, хмельной от счастья, встречает мальчишек.

- Я свободен! Свободен!

Мальчишки собираются идти за ним.

- Нет, не надо! Не ходите за мной! Вы ведь не свободны.

Встречает крестьянина, тот хочет отвести его обратно к матери, встречает нищего, который отказывается поделиться с ним краюхой хлеба, встречает собаку, которая хочет его укусить. Встречает отца.

- Уж лучше собака.

Господин Лепик:

- Не видали вы, дядюшка, моего сына?

Крестьянин:

- Вашего сына, господин Лепик? Вы его, значит, потеряли? Да он где-нибудь здесь гуляет.

26 октября. Составить сборник новелл, чтобы каждая последующая была короче предыдущей, и назвать его "Воронка".

27 октября. Какой нужно иметь талант, чтобы писать в газетах!

3 ноября. Эти кусочки льда, которые наши отцы именовали "сладострастной живописью".

- Но все-таки, все-таки...

- Да, да, все-таки.

4 ноября. Гонкур жалуется на нынешние времена.

- Сейчас надо делать по крайней мере по шедевру в год, чтобы публика тебя не забыла. Вот я и решил переиздать отрывки из своего "Дневника", но не те, что касаются меня лично, хотя это было бы очень интересно. Приходите ко мне в воскресенье. Я буду весьма рад.

Мы прощаемся, и, так как нам обоим надо идти в одном направлении, мы идем каждый по своей стороне тротуара, и, боясь, что мы все-таки еще раз встретимся, я жду, чтобы пропустить мэтра вперед, а ходит он не быстро. В наши дни старые и молодые разделены мрамором.

7 ноября. Ее скорбь уже вызывала во мне жалость, но она вдруг вскинула руки и закричала:

- Я проклята!

И снова я стал холоден.

* Мозг должен быть чистым, как воздух в холодный зимний день.

8 ноября. Судьба, нельзя ли без резкостей? Бери меня добром. Меня можно исправить даже самыми мягкими мерами. Я способен понимать твои полуупреки с полуслова. Не надо злиться, брось. Прибереги свои лучшие удары для тех, у кого голова покрепче моей.

11 ноября. Тайад бросал свои увядшие шуточки о семье Доде, о Сарсе, о русских и, ничем не рискуя, щеголял своей храбростью; волосатый Руанар кричал: "Гнусные буржуа"; бледный Карэр, наш молодой интересный трибун, восклицал: "О ты, опьяненный народ!" - и, двигая рукой, как плавником, призывал вселенную к спокойствию. И все говорили: "Вот это, по крайней мере, искусство!"

Слово "свобода" возбуждает всех этих рабов, и они Кричат: "Да здравствует анархия! Да здравствует социализм!", "Да здравствуют избранные!" (Какие это избранные? Должно быть, мы, избранные зрители.) Но среди них нет ни одного, кто, выйдя на улицу, мог бы пройти мимо полицейского без вежливой дрожи.

12 ноября. Тристан Бернар встретил похоронные дроги:

- Эй, свободен?

22 ноября. Дуэль двух рассеянных.