Чеченский угол - Ольга Тарасевич

Лика поправила стягивающий волосы черный платок. В миллионный раз изучила протянутую в салон, как руку за подаянием, благоухающую ветку. Желание задать вопрос не проходило.

– Простите, Бекмураз, но… если вы так негативно настроены, почему вы в милиции, а не в горах?

– Наша семья еще до войны переехала в Москву. Я юрфак там закончил. Родственники в Чечне остались. Конечно, мужчины воевали. Брата отца тяжело ранили, его жена пошла к полевому командиру, просила помочь с деньгами на операцию. А он – тот еще отморозок. Говорит: «Как ты меня нашла?» Она растерялась, и – командир ее из «Стечкина». Кровь у нас всегда смывали кровью. Но мало кто знает, что за женщин принято мстить вдвойне. Ладно, не будем об этом. Что тебя еще интересует?

Лика спросила про подробности убийства в Дагестане руководителя операции Сергея Соловьева, но чеченец лишь развел руками:

– Это разные уголовные дела, у меня свое направление и информацию я собираю только по нему. По Дагестану местная прокуратура ведет производство, я совершенно не в курсе, что там произошло. Понимаешь, военным начальникам на этой земле вообще не сладко…

Неспроста спарываются погоны, мало-мальски значимого офицера окружает охрана, вертолетчики и милиционеры никогда не козыряют своими профессиями. В Чечне они – всегда под прицелом.

– Припоминаю еще два случая, – продолжил рассказ оперативник. – Одного генерала взорвала шахидка. Ее – в клочки, он еще три дня в госпитале умирал, обожженный, израненный. И еще один случай был. Выстрел в голову, скончался на месте. Никого не нашли…

Бекмураз выразительно посмотрел на часы, и Лика рассыпалась в благодарностях, попрощалась. Напоследок его взгляд еще раз обласкал Вронскую, что вызвало крайнее неудовольствие собровца.

– Умеешь ты мужикам нравиться, – ворчливо заметил он, заводя двигатель.

Лучше сразу расставить все точки над i. Зачем провоцировать напрасные надежды?

– Знаешь, я замужем. У нас гражданский брак, но штамп в паспорте – дело десятое. Я чувствую себя замужней женщиной со всеми обязательствами этого статуса, – призналась Лика.

– Догадываюсь. Но мне показалось…

– Тебе не показалось. Только это ничего не меняет.

Он чему-то заулыбался, приосанился, засвистел бодрую песенку.

И – как удар под дых:

– А вдруг меня завтра убьют? Ты как, свой отказ – переживешь?

Вронская нахмурилась.

«Это шантаж, – подумала она. – Но я сойду с ума, если он окажется прав».

Как неправильно она жила. Как мало радовалась тому, что окружало. Даже в боли таится счастье. Их семья разбита, раздавлена, уничтожена и оскорблена. Но счастье все равно есть. Оно – в сурово поджатых губах матери, в тихонько раскачивающейся из стороны в сторону Заре, в полуразрушенном доме, зеленой улочке, по которой можно пройтись. Просто пройтись. Пара шагов – такая радость. Глоток приправленного свежим ветром воздуха – это все…

Малика не помнила, сколько времени провела в своей комнате, с равнодушными глыбами гор за окнами. Границы времени стерлись, дни перекатывались волнами, унылыми, однообразными.

Хотелось вырваться из тесной темницы.

И очень не хотелось умирать.

Мадина, хозяйка дома, где ее оставила Айза, приоткрыла дверь комнаты, поставила на невысокий потрескавшийся столик стакан молока и лепешку, неодобрительно покачала седой головой. Она принесла ужин – а завтрак и обед остались на столике в целости и сохранности, пленница не съела ни крошки.

Но, как обычно молча, Мадина тихо выскользнула за дверь. Айза запретила ей общаться с Маликой, и девушка, на первых порах пытавшаяся завязать разговор, отказалась от своих попыток, осознав их бесполезность.

Губы Малики шепчут слова молитвы. Умиротворение и покой, прежде наполнявшие сердце, исчезли.

Коран выучен наизусть. Его суры всегда с Маликой.

«И сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте, – поистине, Аллах не любит преступающих!

И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн – хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними у запретной мечети, пока они не станут сражаться там с вами. Если же они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверных!» – гласит Священная книга.

Но есть в ней и другие строки: «И расходуйте на пути Аллаха, но не бросайтесь со своими руками к гибели и благодетельствуйте, – поистине, Аллах любит добродеющих!»

Замкнутый круг. Противоречия. Убивать неверных – выходит, долг. Убивать себя – грех.

Внезапно Малика замирает, пораженная догадкой. А что, если все это – впитанная с молоком матери вера, проповеди и молитвы – если все это… неправда? И после того, как ее тело разнесет бомба на кровавые клочки, все закончится? Аллах не может быть так жесток. Значит, ничего нет – ни рая, ни шайтанов, ни души?

Заколотившееся в груди сердечко пикирует в пропасть страха. Какие грешные мысли приходят в голову. Да как она только посмела усомниться, проявить слабость, возроптать…

«Господи, прости, – шепчет Малика, смахивая слезы. – Аллах всемогущ, все в его власти, на все его воля. Но только бы еще пожить. Выйти за Аслана, нарожать детишек. Да пусть хоть эта тюрьма – лишь бы все не закончилось. Иншаллах».

– Это хорошо, что ты молишься, – довольным тоном произнесла Айза. – Молитва придаст тебе сил на священном пути джихада.

Малика недоуменно посмотрела на наставницу:

– Айза… Не слышала, как ты вошла. Тебя давно не было, почему?

Та присела на краешек стула, расправила юбку на коленях. Лоб разрезает скорбная складка.

– Наши братья-моджахеды попали в беду, – отрывисто говорит Айза. – Мы не хотели проливать кровь заложников. Нас вынудили это сделать. Шурави не нужны переговоры. По их вине погибли заложники. И наши братья. Тебе выпала честь – ты должна отомстить.

Из груди рвется крик. За что мстить? Не хочу, не могу, отпустите меня, нельзя умирать, зачем меня выталкивают из жизни, куда?!

Но Малика молчит, пытаясь сдержать охватившую тело дрожь. Об этом нельзя говорить с Айзой. Никаких изменений не будет, но Айза рассказывала, что происходит с теми девушками, которые отказываются стать невестами Аллаха.

Когда получилось разжать склеенные ужасом губы, Малика спросила:

– Отомстить… Но кому и за что?

Айза усмехается. Понятно, что мстить надо уж никак не за погибших в больнице людей. Они по сути своей – рабы. С их молчаливого согласия осуществляется уничтожение чеченского народа. Нет в России мирных жителей. Есть невооруженные военные. Поэтому совершенно справедливо, что война наполняет горем их дома. Ведь они не сделали ничего для того, чтобы на земле Ичкерии прекратилась кровавая бойня.

– А… что они могли сделать, Айза?

Ее лицо вспыхивает гневом, ненависть делает почти красивыми непропорциональные черты.

– Они могли, – Айза задыхается, – не посылать своих сыновей разрушать наши города и села. Они могли заставить своих правителей дать нам свободу. Сколько той Ичкерии, Малика! Меньше 20 тысяч квадратных километров. Шурави отдают намного больше спорных территорий! А это наша земля, мы веками за нее боролись, она пропитана кровью нашего народа. Неужели мы не заслужили права жить на своей родине?! Жить, а не умирать! Но русские делают вид, что здесь – пристанище бандитов и террористов. С их молчаливого согласия уничтожается наш народ. Ты должна знать: по законам шариата соучастие карается как преступление! Мы будем бороться, и будем мстить. Ты, Малика, унесешь с собой жизнь тех собак, которые убили наших братьев в Дагестане. Они просили одного – дать нам свободу. В ответ на них ночью направили шакалов, вооруженных до зубов. Пора, Малика! Завтра ты будешь в раю.

В голове девушки лопается шар. Яркий свет режет глаза, боль пронзает мозг, а тело исчезает, растекается, только стук подогнувшихся коленей бьет в затылок.

– Не надо… Айзочка, пожалуйста, пощади меня, – прошептала Малика, подползая к женщине, в отчаянии вцепившись в подол черной юбки. – Я жить хочу.

Айза подхватила под мышки невесомый стенающий комок, швырнула на кровать. Достала из сумки шприц, щелкнула по стеклянному усу ампулы.

Укола Малика не почувствовала. Безразличие и покой стали частью плоти. Как мягкая перина, теплая, скрывающая, сберегающая. Нет злых людей. Все вокруг – братья. Конечно, она сделает то, о чем просит Айза.

– Сегодня вечером за тобой приедет машина. В Грозный тебя отвезет Вахид. Помнишь Вахида?

Малика хочет кивнуть, но нет сил оторваться от подушки. Такое сложно забыть. Ей показывали кино на маленьком экране видеокамеры. Поседевший мужчина на фоне груды камней, бывших когда-то его домом, перечислял имена своей семьи, поглощенной артиллерийской могилой: отца, сына, невестки, внуков. Дикий вой объявляемого чира. Следующий кадр заставляет отвернуться. Извиваясь на земле, кричит окровавленный человек. Острый нож медленно срезает полоски кожи.