Заговор против Сталина - Тамоников Александр

– Постараюсь вас не задерживать, быстро введу в курс дела. Итак. Вы Романов Павел Сергеевич, тысяча девятьсот десятого года рождения, уроженец Ленинграда… Тогда еще, разумеется, Петербурга. В Гражданской войне по понятным причинам не участвовали. С тысяча девятьсот двадцать девятого по тысяча девятьсот тридцать второй годы проходили срочную службу в РККА, потом поступили в только открывшийся в Москве институт по подготовке дипломатических и консульских работников, – Абакумов оторвал голову от текста и с любопытством воззрился на собеседника, – куда в те годы активно набирали выходцев из рабоче-крестьянской среды. Но вы ведь у нас из другой среды… – Абакумов замолчал, как бы предоставляя слово собеседнику.

– Да, это так, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга. – Майор снова закашлялся, затем продолжил уже твердым голосом: – Я был единственным ребенком в семье. Отец и мать много лет провели на дипломатической службе. Отец работал с товарищем Воровским. В двадцать третьем году, когда Воровского убили в Лозанне, отец находился рядом с ним, он входил в число делегатов Лозаннской конференции. Супруга Вацлава Вацлавича умерла от потрясения, моя мама до последнего находилась рядом с ней. Я еще был мал, понимал немного. Отец работал в дипмиссии в Германии – тогда еще в Веймарской республике. Мама трудилась секретарем в посольстве. Потом мы переехали в Прагу, затем в Лондон. Отец быстро продвигался по карьерной лестнице. В Лондоне я посещал советскую школу при посольстве. Когда мы вернулись в Союз, отец преподавал в институте и мама работала там же. Я поступил в институт под их давлением – не испытывал тяги к дипломатической службе. Проучился два года и… решил не продолжать. Но иностранные языки родители в меня вбили.

– Прошу прощения, какими языками вы владеете? – перебил майора Абакумов. – Здесь указаны немецкий, английский и французский.

– Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга. С детства обладаю способностями к языкам. Английским и немецким владею в совершенстве, французским хуже, но изъясняться могу… Отчислившись из института, я окончил офицерское училище. Потом работал в Особом отделе НКВД по Ленинградскому округу. Позже окончил школу особого назначения НКВД и получил звание капитана… Родители, к сожалению, погибли в тридцать шестом году – поехали в отпуск в крымскую Ливадию, взяли лодку, чтобы покататься, и далеко заплыли. Внезапно начался сильный шторм, лодку унесло в море… Потом ее нашли, перевернутую…

– Сочувствую, майор. Сергей Аркадьевич Романов – фигура известная в дипломатических кругах, преданно служил делу партии, был верным ленинцем. Но давайте про вас. С июня тысяча девятьсот сорок первого вы находились в действующей армии, служили в Особом отделе на Западном фронте, проявили себя с самой лучшей стороны. Когда в батальоне не осталось командиров, вы подняли людей и личным примером повели их на прорыв. Вы пробились через кольцо окружения и вывели сто человек. Впоследствии вас перевели на Ленинградский фронт, вы получили звание майора и возглавили Особый отдел стрелкового полка. Затем вас направили в город и бросили на борьбу со шпионами и диверсантами. У вас хороший послужной список, вы успешно выполнили все задания… Вы женаты? – вдруг задал Абакумов неожиданный вопрос.

– Никак нет, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга. Так сложилось, что в данном направлении я успехов не добился.

– Ничего, за это не наказывают, – сухо рассмеялся Абакумов. – Семья – ячейка социалистического общества, но иногда ее лучше не иметь, чтобы потом не было мучительно больно… Как же так вышло, майор, с товарищем Нечаевым? – Абакумов иронично прищурился.

Холодок снова заструился по спине. Начальник Главного управления был дьявольски умен (иначе не сидел бы седьмой месяц в своем кресле), и невозможно было понять, что у него на уме. Абакумов вел себя подчеркнуто вежливо, интеллигентно.

С товарищем Нечаевым вчера произошел конфуз. Второй секретарь Василеостровского райкома партии, весьма шумный, бесцеремонный, в тяжелые блокадные зимы отсиживался в Костроме и появился в городе три месяца назад. С продуктами стало легче, интенсивность обстрелов снизилась в разы, отпала необходимость бороться с холодом в связи с началом летнего сезона. Вышли на него чисто случайно. Оперативный отдел отрабатывал шпионско-диверсионную группу, заброшенную в Ленинград в начале сентября. Ухватились за ниточку, выявили одного из фигурантов. Личность зафиксировали – фигурант проживал в коммунальной квартире на Васильевском острове. Военный, прибыл в командировку. В соседнюю квартиру, в пустовавшую комнату, подселили Нину Ушакову – полезно иметь в группе женщину. Она выдала себя за вдову героически павшего командира зенитчиков и проследила за фигурантом. Каково же было изумление оперативников, когда они обнаружили в парке товарища Нечаева вместе с упомянутым фигурантом! Сидели на лавочке и делали вид, что незнакомы. Нечаев что-то передал сообщнику – видимо, записку с ценными сведениями. В момент задержания фигурант покончил с собой, а Нечаев орал, как оглашенный. Грозился всех упечь, ссылался на связи и на свое положение в партии. Когда ему предъявили лист бумаги с мелким текстом, стал орать пуще прежнего, что его подставляют, обещал принять решительные меры. В какой-то момент даже закралась мысль, уж не ошибка ли? Но товарища Нечаева стали раскручивать, и вскрылось такое, что у всех зашевелились волосы на голове. Первый секретарь райкома, просмотревший под носом такую гадину, попытался застрелиться, но пистолет дал осечку.

– Уверены, что поймали, кого нужно? – спросил Абакумов. – Увы, должность партийного секретаря не является залогом непогрешимости. Подобные дела следует расследовать с особой тщательностью, чтобы не очернять партию.

– Ошибки нет, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга. Нечаев свою вину признал. Немцы завербовали его четыре месяца назад. Всплыла история с родственником – директором сельского клуба, перешедшим на сторону врага. Этот факт Нечаев тщательно скрывал. Задержание не афишировали, взяли его в безлюдном месте.

– Хорошо, не буду вмешиваться в ваше расследование. Судя по всему, вы свою задачу выполнили. Передавайте дело в Следственный отдел… Вы удивлены, что находитесь в этом кабинете? Спешу убедить, это не тот случай, когда гора идет к Магомету. Мы могли бы вызвать вас в Москву, но потеряли бы тогда время – мы же все равно приехали по делам в Ленинград. Помните заговор Буревича?

Переход к вопросу случился резкий. Внешне майору удалось сохранить спокойствие, но холодок продолжал осваивать позвоночник.

Тридцатые годы не забудешь. Тридцать седьмой выдался самым драматичным. В стране объявили кампанию по разоблачению заговорщиков, вредителей и шпионов, которых вдруг стало неприлично много во всех государственных структурах, в том числе и в вооруженных силах. Троцкистские, антисоветские заговоры сыпались как из рога изобилия. Увольнения комначсостава в РККА производились по приказам НКО СССР и военных округов. В тридцать седьмом это право предоставили также военным советам округов и флотов. За увольнением следовало задержание. Аресты осуществляли сотрудники Особого отдела НКВД. Павла Романова миновала эта чаша, за что он был премного благодарен судьбе, но насмотрелся этого вдоволь. В Приволжском военном округе, где он проходил службу, представителей начсостава брали через одного. Одних арестовывали прямо на работе, за другими приезжали домой, используя специальный транспорт.

С приходом в комиссариат товарища Берии волна накрыла сотрудников НКВД. Январский пленум ЦК ВКП (б) тридцать восьмого года принял постановление об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП (б), а также о мерах по устранению этих недостатков. Многие командиры вернулись из тюрем, были восстановлены в партии и на службе. Но теперь трясли НКВД, госбезопасность. Антисоветские заговоры тоже не отменили, но к их выявлению стали подходить строже и взвешеннее.