Дислексия - Олонцева Татьяна

За окном мелькает черно-белый пейзаж.

Черные сучки на белом снегу, черное небо, белые столбы, белые морозные выхлопы от машин.

В автобус заходят молодая женщина и ее сын. Мальчик забирается на переднее сиденье с ногами, чтобы первым видеть дорогу. Ему это важно.

В автобусе его уже знают и, если сиденье занято, уступают. На другое он не садится, только на это. Встает на колени и смотрит вперед.

Саня фотографирует мальчика и постит снимок в соцсеть. Пишет: а я сижу сбоку у окна и вижу не ту же картинку, что мальчик, а более безопасную, отстраненную. мама же его всегда сидит в телефоне, она видит то, что ей показывают. в общем, каждый сам выбирает, как смотреть на дорогу из автобуса.

Буквы иногда прыгают в Саниной голове, слова путаются, но автозамена на телефоне помогает отследить и исправить.

Учительская

Школа большая, старая, в зеленом мхе, плесени, черные рамы окон — уставшие ее глаза, в них загорается свет, загорается жизнь.

Жизнь пахнет щами и туалетом. Сухим мелом и мокрыми полами. Неприкаянностью. Одиночеством раздевалок.

При входе измеряют температуру. Дежурная учительница приезжает на час раньше, стоит перед дверью с термометром и пульверизатором для цветов, в котором она развела антисептик. Эта процедура становится бессмысленной, когда за полчаса нужно пропустить пятьсот школьников и двадцать учителей.

На двери висит объявление: «Без маски не входить». Все ходят без масок.

Саня открывает дверь и попадает в прошлое.

Сегодня дежурит Ада Викторовна, с ней две пятиклашки. Они опрыскивают Саню антисептиком, словно это парфюм. Ада Викторовна подносит к Сане термометр.

Тридцать пять градусов, остываете.

Это хорошо или плохо?

Добро пожаловать в ад. Проходите, Александра Сергеевна.

Саня идет по длинному коридору, вытирает руку о куртку, трогает лоб: как понять, что ты остываешь? Саня трогает стену, подтеки зеленой масляной краски: что холоднее — стена или тело? Глаза следят за рукой. Опускаются в пол. На полу серый паркет. По такому хорошо скользить. Ад — это когда скользко, думает Саня. Когда стены красят в уродливый цвет, чтобы глаза превращались в слизь. Когда одно и то же в одном и том же для одного и того же десятки лет. Та же краска, те же полы, те же ценности, те же уловки.

Ад — это бесконечное повторение, писал Мамардашвили.

Саня тогда работала на ТВ, у нее были ночные смены, и она запоем читала.

Когда с нами что-то происходит, а опыта мы не извлекаем, прочитала тогда Саня, это повторяется бесконечно. Если ничего не изменилось, значит, событие не произошло, его нельзя считать произошедшим. И оно будет повторяться, и повторяться, и повторяться. Мысль, которую теперь часто произносят на разные лады политические блогеры.

Саня идет в школу, а попадает в прошлое. В неистребимый СССР. Запах щей, тюремный коридор, черные окна, портрет вождя, доска почета. В месте, где создаются уроки, уроков не извлекают.

Школа большая, старая. Два крыла, три этажа.

На первом — учительская, кабинет директора, столовая, спортзал, началка. На втором — математика, история, информатика, география, русский, кабинет завуча. Второй самый шумный. На третьем — литература, английский, здесь пусто и тихо, и хорошо. Иногда Саня приходит сюда на перемене — постоять.

Саня идет по длинному коридору. Вот золотая табличка «Директор», вот серенькая «Учительская».

В учительской Саня снимает куртку, надевает сменку.

В учительской всегда кто-то есть. Всегда обсуждают ту, которая там, за скользкой стеной.

Иногда та, которую обсуждают, оттуда приходит сюда. Черная шуба, красная шляпка. Не раздеваясь, начинает атаковать.

Александра Сергеевна, вы у нас человек молодой, современный, взяли бы на себя кружок художественного мастерства.

Саня поднимает голову от телефона, старается смотреть на Веру Павловну, но глазам невыносимо трудно, все время хочется отвернуться.

Пал Алексеич обещал разобрать подсобку, там старые сломанные парты, много мусора, там и собирайтесь с детьми.

Простите, а художественное мастерство — это что?

А знаете, как дети рисуют! Пейзажи наши дудиновские, озерцо, палые листья. Дети талантливые, прекрасные дети.

Она улыбается. Ее голос становится елейным, заманивающим.

Саня чувствует прикосновение паутины.

Два-три раза в неделю после седьмого урока. Берите инициативу, а? Что вам, вы все равно одинокая, домой спешить не надо, что вам дома делать?

Почему одинокая? У меня есть семья.

Да вы что? Вы разве замужем?

Я?

Почему я не знала?

А почему вы должны знать? Это моя личная жизнь.

Значит, у вас муж, он что, с вами переехал? А почему я не знала?

Вера Павловна снимает шляпу, вешает шубу. На Саню она больше не смотрит. Сани здесь больше нет.

Ладно, идите работайте.

И уходит, хлопнув дверью.

Сане хочется провалиться в сугроб, как пешеходы, уйти под снег, как забор.

В учительской столы стоят буквой П, есть шкаф, старый диван, картины с цветами. Цветы на подоконнике. Большая фотография в рамке, надпись «Наш педколлектив». На снимке учителя молодые, в кринжовых нарядах. Вера Павловна держит флажок со звездой. Все натянуто улыбаются.

Саня уходит вглубь кабинета, отворачивается к окну, листает соцсети.

В учительской Саня занимает полочку на стеллаже. Кладет стопки тетрадей, красную ручку, учебники. Ноутбук, выданный завхозом, прячет на верхнюю полку, задвигает поглубже. Ноутбук большой, шумный, тяжелый. В нем нет вайфая, но он и не нужен. Интернета в школе нет. Презентации Саня делает дома и заливает на флешку. По учебникам учить скучно.

Небо светлеет, надуваются розовые морозные облака.

Дети идут в школу: Осипова нараспашку, Анжей перепрыгивает через невидимые препятствия, Маша в телефоне. Дэн замечает Саню в окне, машет рукой. Саня улыбается.

Заходят учителя, обсуждают здоровье, многие чувствуют хроническую усталость, у кого-то мигрень. Татьяна Васильевна из началки рассказывает про больницу: ей назначили стационар, но она не может лежать, ей надо учить детей.

Поймите вы, кричит она, я не могу уйти на больничный сейчас, у нас диктант на носу! — Она достает из сумки шприц и ампулу: вот, назначили колоть, Нина Ивановна, поможете?

Они отходят в дальний угол к стене, Татьяна Васильевна приспускает колготки, опирается руками о стол. Саня видит в окне ее отражение, химическую завивку, задранную юбку, размытые пятна на стене.

Саня закрывает глаза.

В учительскую входит запах сладких духов. Наталья Власовна расстегивает молнии высоких сапог, поправляет прическу у зеркала. Она никогда не говорит о здоровье, никогда об учениках, всегда о муже: какой он смешной, завтрак готовит, сумку проверяет, ничего ли не забыла.

А однажды я вместо телефона принесла в школу пульт от телевизора, хохочет она, так он прибежал в школу, посмотри, говорит, что ты взяла.

Саня открыла статью на «Медузе»[2], третий раз перечитывает предложение, но ничего не понимает. Она не помнит, когда в последний раз читала «взрослую» книгу.

Она каждый день читает учебники за пятый и седьмой классы. Детские книжки тоже читает, Дину Сабитову, Нину Дашевскую. Детские сочинения — сначала она их не понимала, не могла найти логику и смеялась, но потом привыкла, научилась смотреть на детали, не требовать цельности.

В институте Саня писала эссе. «Зачем я пишу» — такое было название.

Чтобы преодолевать свое косноязычие, отвечала Саня, расставлять буквы в таком порядке, чтобы слова что-то значили.

А еще Саня хотела написать работу по Шаламову. Шаламов ее завораживал.

Тот, кто был там и вернулся. Кто видел ледяной карцер, вырубленный в скале, и провел в нем какое-то время.

Создал урок, записал его для нас и вышел из круга.

А Саня, наоборот, вошла. «Что я видел и понял», сорок шесть фактов.