Я — «Дракон». Атакую!.. - Евгений Савицкий

Станичка не раз одерживала победу в жарких боях. Ходили мы и на Нахаловку, и на Стандарт, где парни считались самыми бесстрашными и сильными в городе. Так что не по возрасту высокий, физически здоровый, я готов был при случае принять бой.

Когда я уже проходил территорию казарм, на плацу между пристройками увидел бесприютную группу гревшихся у костра ребят. Возможно, все бы и обошлось тихо-мирно: слухи-то об этих полураздетых, полуголодных бедолагах были явно преувеличены, Но вот от костра пахнуло печеной картошкой, чем-то еще жареным и вкусным, и ноги мои сами понесли меня на эти запахи.

Мое появление насторожило лихую братву. Все притихли, словно спрашивая: зачем пришел? Когда же я попросил кусок хлеба, орава дружно засмеялась. Я не уходил. Тогда от группы отделился крепыш по кличке Зуб, подошел ко мне, глянул с вызовом и со всего размаха ударил меня в живот.

Помню, как перехватило дыхание, но я удержался. Кто-то крикнул:

— Дай ему, Зуб, еще! Хлеба захотел!.. Зуб стоял рядом и ухмылялся, не трогая меня. Ко мне же довольно быстро вернулось дыхание, и тогда, по всем правилам кулачного боя, я двинул противнику в челюсть. Удар был сокрушительным. Что началось потом — трудно вообразить! Лупили меня пацаны от всей души. Кое-кому, конечно, перепадало и от меня, но силы оказались слишком неравны, и победные трубы уже готовились возвестить о триумфе одной стороны, поражении другой, как вдруг раздался зычный голос:

— А ну, шпана, прекрати!..

Будто из-под земли передо мной вырос человек, и в первое мгновенье я даже растерялся: он действительно был где-то внизу, у самой земли, потому что вместо ног у него торчали обрубки, прикрученные к деревянной площадочке, а в руках он держал колодки, которыми отталкивался при движении. Незнакомый человек, по пояс голый, с сильными мышцами на груди, спокойно, но строго спросил, кто я такой.

— Женька Савицкий. Иду на базар добывать жратву, — кратко отрекомендовался я, и тогда очередь удивляться наступила за безногим:

— Это как добывать? — снова спросил он, приподнялся на руках, отчего вся мускулатура на них заиграла.

Я ответил, что пока еще не знаю, как, и, держась за глаз, который заплыл в синяке, опустил голову.

— Эх ты-ы, ду-ура… — душевно протянул человек без ног. — А воровать-то умеешь?

Нет, воровать я не умел, и за это упущение в своей жизни мне почему-то вдруг стало стыдно перед безногим, которого здесь, по всему видать, слушались и которому беспрекословно повиновались.

— Все ясно, — буркнул он, распорядился дать мне хлеба, банку гороха и подкатил поближе к дымящемуся копру.

Через минуту-другую я уже сидел в компании беспризорников, с наслаждением жевал мягкий и вкусный белый хлеб, невольно отмечая про себя, что дрался вроде неплохо: у двоих были синяки под глазами, у одного рассечена губа. Это отметил и безногий, но тут же спросил:

— А вот ужом бегать умеешь?

Бегать я конечно, умел, но что значит «ужом» — не представлял, и чем откровенно и признался.

— Ладно, — заключил мой новый приятель. — На базар пойдешь со шпаной. Иначе голодным останешься.

И тут мы начали знакомиться друг с другом. Меня расспрашивали, есть ли отец, мать, другая родня. Я рассказал о себе и узнал, что вся эта беспризорная братия — из Поволжья. Были ребята из Саратова, Сталинграда, Астрахани. Тот, который меня ударил первым, считался в компании за вожака, звали его Николаем, а прозвище Зуб он получил от своей фамилии — Зубарев.

Настоящим же вожаком беспризорников был безногий мужчина по кличке Хмель. Хмель предложил переименовать меня, что тут же исполнили — четко, без всякой волокиты и лишних формальностей.

— Будешь Совой! — решили единогласно. Так и осталось — Сова. Иногда добавляли Женька Сова.

Ну а обязанности свои я усвоил довольно быстро. В первый же день знакомства вся моя новая компания разделилась на четыре, так сказать, бригады. Двум предстояло работать на базаре, а остальным — в хлебных магазинах. Я попал в группу под командованием Зуба, и, не тратя времени попусту, мы отправились на дело.

— Будем тянуть сулу, — поставил нам задачу Зуб, — ее там много…

Сула — это соленый вяленый судак. Если ее там много, рассуждал я, конечно, не грех какую-то часть и позаимствовать. Ведь есть же все хотят…

До базара добрались довольно быстро. И тут я заметил, что и торговцы и покупатели при виде нас как-то занервничали, засуетились. Я на беспризорника пока что не был похож: одежда моя хотя и в латках, но вид еще сохраняла чистый, не прокопченный. И вдруг!.. Идущий со мной рядом Зуб молнией метнулся в сторону прилавка, схватил четыре рыбины — и бегом вдоль базара!..

— Держи вора! Держи!.. — полетело вдогонку ему, но поймать Зуба было не так-то просто. Он ловко обошел десятки рук, затем передал рыбу стоящему уже наготове приятелю, тот рванул в другом направлении, передал по цепочке дальше. Все! Заиграли сушеных судаков…

К вечеру мы вернулись в казармы с добычей. Все, что удалось достать съестного, прямо скажем, не самым учтивым путем, Хмель принялся делить поровну.

— Это — вам на обед. Это — на ужин. А это — мне… — раскладывал он по кучкам хлеб, фрукты, рыбу. — Ночью работать не будем. Отдыхайте.

Тут Хмель задержался взглядом на мне и спросил:

— Ну а как Сова?..

— Зеленый еще, растерялся, — прокомментировал Зуб. — Под пижона сработал: за чистого сошел.

— И то ничего, — примирительно заключил Хмель. Для начала…

Вместе со всеми я ночевал на первом этаже бывших царских казарм. Ночью стало холодно, однако спалось спокойно, крепко. Впереди была еще долгая жизнь, и сны мне не виделись в то время ни цветные ни черно-белые…

Вскоре я усвоил все правила поведения и хорошей тона беспризорной компании. Помню, что категорически запрещалось воровать друг у друга. Ценилась взаимовыручка. Если кто-то заболеет — ему приходят на помощь: и накормят, и напоят, и спать уложат заботливо. Строго очень судили обманщиков. Как правило, за обман лишали еды. Словом, какие-то стихийные наметки нравственных начал в нашем разбойничьем коллективе просматривались. Больше того, Хмель временами проводил с нами и нравоучительные дидактические беседы. Помню, вытащит из-за широкого кожаного пояса финку — а она была настолько острая, что ею наш предводитель умудрялся даже бриться, — покрутит в руках, поиграет — мы притихнем, и тогда он начинает: «Воровать, шпана, нужно уметь, Это — целая наука. И дело это не ваше…»

Действительно, все наши предприятия, лихие наскоки на базар заключались только в добывании пищи. Конечно, ловили ребят, и доставалось в таких случаях крепко. Но находились и защитники. Те нас понимали и где-то даже оправдывали: мол, голод не тетка.

В народе по этому поводу еще и так говорят: «Голь на выдумки хитра». Насколько точное замечание, судите сами: я расскажу один эпизод, который, как говорится, имел место быть на углу улицы Серебряковской, у булочной богатого нэпмана Изи Нахимовича. Кстати, сейчас там неподалеку мой бюст — как дважды Герою Советского Союза.

Эх, и чего только в этой булочной не выставляли на лотки да витрины! И огромные-то караваи пшеничного хлеба, который хоть садись на него — поднимется непокорно; и белые-то обсыпанные мукой калачи — от одного запаха дух захватывало! — и французские булочки, этак подрумяненные в печи; и сладкая сдоба — вензелями; и еще булочки, которые выпекали Только для лотков Изи Нахимовича — пышные, пахнущие ванилью, всегда теплые, — за ними сходились со всего города. Эти булочки привозили прямо из пекарни в ящиках. В строго определенное время появлялась пролетка, ящики выгружали, и тут же с лотка вам хозяин быстро расторговывал товар, дышащий Теплом русских печей.

Нам, беспризорникам, к булочной Изи практически даже приблизиться было невозможно. Грязные, все в лохмотьях, как правило, босые, еще издали мы вызывали настороженность обывателей города: барышни морщили носики, брезгливо отворачиваясь от нас, мамаши их начинали нервно теребить свои сумочки, придерживать их на всякий случай двумя руками.

А нас будто магнитом тянуло к распахнутым дверям булочной — ну хотя бы мимоходом вдохнуть удивительные запахи хлеба. В эти минуты порой до слез обидные наши прозвища: «Шпана! Жулики! Блатные!..» — похоже, даже не доходили до слуха голодных ребят.

Но вот однажды, когда терпение беспризорных новороссийских мальчишек лопнуло, родился план бесстрашной операции. Успех операции решали точность, быстрота, отвага. Ошибки при ее выполнении исключались — провал грозил бы определенными мерами наказания виновных. А замысел в общем-то был прост. Одному из нас, проходя мимо булочной Нахимовича, предстояло поравняться с лотком, выбить из-под него ножки и, когда сдобная продукция нэпмана окажется на тротуаре, завершить операцию стремительным захватом всего, что бог пошлет.