Я — «Дракон». Атакую!.. - Евгений Савицкий

Во втором раунде уже не дал противнику налететь на себя так неожиданно. Рванул после гонга навстречу ему — сошлись мы посредине ринга, а в ближнем бою, вижу, не так уж и силен этот мужик. В какой-то момент, правда, словно чем-то резануло меня по лицу. Судья остановил нас, сделал замечание: удар был нанесен запрещенный — открытой перчаткой. Негр раскланялся вежливо, что-то проговорил: согласен, дескать, — и опять запрыгал. А я все заметнее начал уставать. Дышать было трудно, ноги отяжелели, как-то все безразлично стало. Подумал: «Скорей бы уж кончилось все это…» И тут чувствую — лечу!..

Какое-то мгновение вертелись круги перед глазами, Кто-то бубнил над ухом: «…два, три, четыре, пять…» В сознании пробежало: это судья, ведет отсчет, был сильный удар в голову, надо встать, скорей встать на ноги!.. Я поднялся, но тут ударил гонг, и мы снова разошлись по углам.

Толпа болельщиков неистово и беспрерывно кричала. Мой тренер, подозвав судью, показал на мое лицо — оказалась рассеченной бровь, но тот счел возможным продолжить бой, и через минуту я опять кинулся к центру ринга. Негр снова нанес мне серию сильных ударов: хук, апперкот, вновь прямой в голову… Казалось, все. Больше не выдержу. Но вдруг в гудении, свисте, криках людей, неясных для меня возгласах я услышал:

— Женька! Сова! Ну дай же ему!.. — И этот крик ворвался в меня, перевернув всю мою душу и словно отбросив в казарму беспризорников, где безногий моряк разнимал нас с Витькой Принцем: «Спокойно. Ешьте. После скажу, что делать…» Мне даже показалось, что это был его голос. И тогда я замер. Остановился посреди ринга, прекратив всю эту суету, это прыганье. Негр по инерции еще продолжал подскакивать: влево — вправо, влево — вправо. Но вот наши глаза встретились, и я заметил, что противник мой на мгновенье отчего-то растерялся — улыбка, с которой он дрался все раунды, сбежала с его лица, а дальше произошло то, что мало кто, наверное, ожидал. Я ударил. Вложил в этот удар все, что мог собрать в себе, — и негр рухнул…

Меня поздравляли, трясли за руку, обнимали. «Вэри мач!..» — орал какой-то матрос. Но победа почему-то не радовала. Я быстро собрался, ушел из интерклуба и у себя в общежитии заснул в тот вечер тревожным сном.

Прошло еще трудных полгода жизни. Окончив все-•таки курсы шоферов, я получил назначение на строительство Новороссийской тепловой электростанции. Стройка эта по тому времени была грандиозная. Новой станции предстояло обеспечивать электроэнергией город, порт, элеватор, заводы «Пролетарий» и «Октябрь». Набирали на стройку рабочих со всех предприятий города.

Меня определили тогда шофером легкового автомобиля «мерседес», который полагался начальнику строительства. Но старый питерский рабочий, коммунист, наш начальник не любил эту положенную по номенклатуре технику и часто говорил мне: «Женя, езжай на завод один. Я пешком пойду. Ни к чему мне такая роскошь…»

На стройке собралось около четырехсот комсомольцев. Думаю, что была в городе самая большая комсомольская организация. И снова меня здесь ребята избрали секретарем, понятно, неосвобожденным. С начальником строительства, предпочитавшим обходиться без автомобиля, времени у меня хватало на многие дела, так что с комсомольской нагрузкой я справлялся. Как шоферу, мне тогда выдали спецодежду — кожаное пальто, кожаные брюки, но, главное, кожаные перчатки-краги! По тем годам такой парень смотрело» ну примерно как нынешний космонавт. Порой даже неловко становилось — от зевак не было проходу.

А стукнуло мне в ту пору уже восемнадцать лет. Я отъелся после полугодового поста во время учебы, окреп, раздался в плечах.

Бывало, начищу черный «мерседес» до блеска, заведу мотор — а работал он у меня безукоризненно, — и выезжаю из гаража торжественно, не торопясь, словно сорокапушечный фрегат. А уж по Серебряковской — центральной улице — летел на всех парусах! Купил специальные очки для шофера, которые никогда не использовал — чаще для красоты на шлем натягивал, а ездить любил всегда — чтоб ветер в лицо. Руку в кожаной перчатке этак небрежно на борт, другую — на баранку и гоню — дух от гордости захватывает! Что там нэпманы со своими колбасными да капустными шарабанами… На стройку летим! Дорогу!..

В Новороссийске, в общем-то пролетарском городе со своими революционными традициями, оставалось еще немало буржуев. Не хватило на всех пароходов, чтобы удрать за границу после гражданской войны, вот и остались, осели в городе да на побережье Черного моря. Часть белых офицеров и казаков, которые не приняли Советскую власть, организовались в мелкие отряды так называемых бело-зеленых и ушли в горы. Они разбойничали — грабили села, при случае убивали партийных, советских работников.

Однажды меня вызвали в ГПУ.

— Сможешь подобрать сильных и смелых парней? — спрашивают.

— Отряд создается.

Что еще за отряд — толком я не понял, выяснять не стал, думаю, разберемся — ГПУ видней, что создавать.! А ребят надежных, конечно, подобрал.

Два раза в неделю по вечерам с нами стали заниматься. Мы изучали винтовку, наган, ходили в тир, который располагался прямо во дворе ГПУ. Были и полевые занятия. В эти дни нас хорошо кормили — это тоже вполне устраивало.

И вот как-то уже осенью всех вызвали, ничего не объясняя, выдали винтовки, по две обоймы — на каждого десять боевых патронов, затем посадили на подводы и куда-то повезли. Уже за городом мы узнали, что едем в район Кабардинки — есть такое село неподалеку от Новороссийска, на берегу моря. Не доезжая километра два-три, остановились. Нас всех собрали, построили в две шеренги, и старший — сотрудник ГПУ — объявил:

— Вчера бело-зеленые совершили набег на Кабардинку. Они ограбили село, убили четырех человек, в том числе двух коммунистов, и ушли в горы. Через час со стороны Геленджика начнется облава. Наша задача — прочесать лес. — И он показал участок от подножия горы до Лысой сопки.

Затем сотрудник ГПУ объяснил, как нам следует идти, как задерживать, если кто попадется. И вот с винтовками наперевес мы двинулись в гору. Началась облава.

Я шел ближе к левому флангу. Сквозь колючие кусты пробираться было тяжело, но обходить их стороной — значит, пропустить мимо себя бандитов. Так прошло часа три-четыре. Команды на отдых нет, а ребята уже устали без привычки-то. Немного погодя на правом фланге нашей цепи раздалось несколько выстрелов. Потом началась сильная перестрелка. Мы остановились, приготовились к бою. Но стрельба внезапно стихла и, вскоре последовала команда собраться всем на правом фланге.

Когда мы подтянулись, на небольшой полянке, окруженной вековыми дубами, увидели такую картину. На земле лежали четыре убитых бандита, а рядом стояли еще шесть человек под охраной ребят, которых я подобрал по просьбе работников ГПУ. Задержанные все были в полувоенной форме, выправка у каждого чувствовалась военная. В стороне от них винтовки, наганы, пулеметные ленты с патронами, какие-то мешки.

— Товарищи, — обратился к нам командир группы. — Боевую задачу мы выполнили. Банда ликвидирована. Большое всем спасибо за помощь!

Связав пойманным руки, мы начали спуск с горы. До Кабардинки банду доставили без происшествий и сдали в ГПУ. Это была наша первая облава на бело-зеленых. Потом нас еще раз вызывали на подобные дели, и мы уже действовали уверенней, хотя бандиты больше и не попадались — их брали другие группы.

В память о борьбе с бандами бело-зеленых у меня долго хранилась справка, в которой сообщалось, что с такого-то по такое-то число я принимал участие в их ликвидации под Новороссийском, что органы ГПУ объявляют мне благодарность за оказанную помощь в охране революционных завоеваний. Я гордился этим документом, но в годы войны справка где-то затерялась, как почти и все мое скудное имущество. А жаль. Сейчас с удовольствием прикоснулся бы к реликвиям отшумевшей нашей молодости…

Глава третья.

Зима в Новороссийске, как правило, теплая, если не задуют норд-осты. Скорость таких ветров нередко доходит до двадцати — двадцати пяти метров в секунду, и, как говорят знающие люди, дуть они могут три дня, могут и шесть дней, могут и двенадцать, но в конце концов обязательно перестанут. Мы, бывшие беспризорники, хорошо знали эту особенность норд-оста: прятаться от него приходилось и в подвалах, и в канализационных туннелях.

В такой вот ветреный день, где-то в конце 1929 года, меня вдруг вызывают в горком комсомола, и я спешу туда, теряясь в догадках — с чего бы вдруг?

В горкоме встретил знакомого матроса со спасательной станции — оказалось, его тоже пригласил первый секретарь.

— Костя, для чего все-таки вызвали? — не терпе лось выяснить мне.

Невозмутимо спокойный, всегда очень выдержанный, Костя только пожал плечами и односложно ответил: