Полуденные сны - Петр Проскурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тимошка вспрыгнул на скамейку и сел рядом, плотно прижимаясь к теплому боку Васи, сухая горячая рука Васн тотчас легла Тимошке на голову. Летом по утрам они встречались так почти всегда, и, пожалуй, это были лучшие минуты в Тимошкиной жизни, он словно погружался в древний сладкий мрак, исходивший из чуткой и всеобъемлющей руки Васи, и перед ним смутно проносились сны жизни. И еще Тимошке передавалось Васино настроение, он мог играть с Дашей или Олегом, купаться с ними в озере или приносить закатившийся теннисный мяч, но Васино настроение продолжало жить в нем, получая свое, часто неожиданное, развитие и завершение.
Прижавшись головой к плечу Васи, Тимошка закрыл глаза. Почесывая его за ушами, Вася молчал. И тут Тимошка, еще в состоянии блаженства и забытья, уловил чтото новое, и это новое было передавшееся от Васи неосознанное чувство страха, что-то переменилось. Открыв глаза, Тимошка потянулся и озабоченно лизнул Васю в жесткий подбородок. Если раньше эта его нежность перерастала в шумную и веселую возню, то сейчас Вася остался молчаливым и неподвижным, и только глаза его сузились и повлажнели. Тимошке не понравилась такая сдержанность, он обиженно соскочил со скамейки и уселся на узких мостках, опустив голову, он стал глядеть в темную воду, полную смутных теней, движения и жизни. Вода и ее таинство всегда притягивали Тимошку - его слабость подолгу сидеть на, мостках и глядеть в воду в доме знали и уважали.
И все уже заметили, что Тимошка приходит на мостки и глядит в воду чаще всего чем-то обиженный, огорченный, и хотя вода никогда не была одинаковой, она действовала на него успокаивающе. Вот и сейчас Тимошка первым делом увидал большую лягушку, поднявшуюся со дна и просунувшую между широкими листьями кувшинок свою пучеглазую, вечно удивленную морду. Пахнущая тиной и стоячей водой, лягушка была из другого, враждебного и холодного мира, она всегда неприятно озадачивала, и, даже встречая ее на берегу, Тимошка не проявлял к ней никакого интереса, лишь брезгливо морщился и, стараясь какнибудь на нее не наступить, обходил стороной.
Не упуская из-под контроля лягушки, Тимошка в то же время видел все озеро, потому что его ни на секунду не покидало чувство опасности, и он был прав - в любую минуту из своего жилья могло вынырнуть самое отвратительное существо на свете - Чапа. Если еж Мишка всегда предупреждал о своем появлении издали резким запахом, то Чапа появлялась бесшумно и неожиданно. За это свойство Тимошка особенно ее не любил. И хотя он знал, что Чапа больше всего любит ночи, она иногда появлялась и днем, вызывая у Тимошки совсем уж безрассудную ненависть, от бешенства он терял голову и однажды даже пытался нырнуть за неуловимым водяным существом.
Привлеченные тенью от Тимошкнной головы, приплыли рыбы, с мостков им бросали корм, и они решили, что дети уже проснулись я принесли им крошек. Тимошка внимательно следил за неслышно скользящими длинными очертаниями рыб, едва-едва шевеливших плавниками, и опять новые и новые подробности не давали ему пригреться на солнышке и задремать. Деловито наискось со дна до поверхности прочертил глубь озера под мостками черный жук-плавунец, быстро помахивая своими ножками-веслами, не задерживаясь, тем же путем он отправился обратно.
Рыб стало больше, но вот сверху, медленно кружась, на воду опустился отпавший почему-то от дерева дубовый лист. Поверхность воды от падения на нее листа пошла мелкой-мелкой рябью, и рыбы мгновенно исчезли. Когда вода успокоилась и опять стало видно ярко поросшее различной водяной зеленью дно, Тимошка увидел двух пиявок, вертикально ввинчивающихся в самую поверхность воды, и ему показалось, что это продолжается один из его снов и он сам уже давно живет в озере вместе с лягушками, пиявками и жуками и стремительно гоняется за бесшумными рыбами. Лапы у него задергались, он ошалело привстал, осмотрелся и теперь уж сконфуженно, не оглядываясь на Васю, плашмя лег на мостки.
Утро разгоралось, давно уже незаметно поднялся и рассеялся туман над водой. Теперь березы и молодые дубки, окружавшие озеро со всех сторон, четко опрокинулись в воду и потянулись вершинами к единственному облачку в небе, отраженно заполнившему прохладную глубину озера, и Тимошка, как зачарованный, не отрываясь, глядел на фантастические картины слияния неба и воды. Опять, не нарушая стройный порядок соединившихся в оптическом обмане пространств, приплыли к мосткам рыбы, но дну побежали бесформенные, переменчивые тени. Тимошка продолжал завороженно следить за призрачной игрой в глубинах озера, но вот что-то толкнуло его изнутри. Он мгновенно оглянулся и увидел, что Вася сидит все так же неподвижно, раскинув руки по спинке скамейки, а по неподвижному лицу его ползут слезы.
Тимошка в два прыжка преодолел расстояние до скамейки, встал на задние лапы, передние положил на грудь Васи и жарко дохнул ему в лицо, тут глаза их встретились, и Вася очнулся.
- Тимошка, Тимошка, - сказал он, и лицо его начало оттаивать от недавней окаменелости. - Что ты, пес, а? Глядишь, глядишь, ах ты, лохматый философ! - Внезапно ок ухватил Тимошку за тяжелые лапы и подтянул ближе к себе, к лицу. - Я ведь давно замечал, ты все знаешь, только сказать не умеешь. Так оно и есть, Тимошка, переехали они меня, совсем, напрочь переехали... И даже ты, чувствилище мира, не скажешь, что делать. Никто не знает.
А ведь мне всего тридцать семь лет, мы с тобой, Тимошка, в самом расцвете. Страшно, а? Такова жизнь, не смог, не удержался, пропадай.
Внезапно нагнувшись, Вася оттолкнул от себя Тимошку, припав к земле, сильно ударив по ней передними лапами, Тимошка залаял и, отчаянно мотая ушами,.с азартом вступил в игру, ударяя лапами по земле, он всякий раз броском перескакивал на другое место, на лице у Васи появилась слабая улыбка, Тимошка схватил его за штанину и стал легонько теребить.
- Понимаю, пора купаться, - сказал Вася. - Хочешь вместе поплавать. Да? А что, Тимошка, прекрасная ведь мысль!
Разговаривая с Тимошкой, Вася с недоверием прислушивался к себ.е, боль в висках, в темени и в затылке, мучившая его ночью, не исчезавшая даже в короткие мгновения забытья, вплоть до последней минуты, когда Тимошка схватил его за штанину, исчезла. Тело, хотя в нем и ощущалась слабость, не чувствовалось больше отдельно, не тяготило. Вася недоверчиво потряс головой, действительно, боль исчезла, он обрадованно подмигнул, испустил угрожающий "рык" и неожиданно бросился к Тимошке, целясь схватить его за передние лапы. Но Тимошка только и ждал этого, в то самое мгновение, когда Вася уже, казалось, был у цели, Тимошка отпрянул в сторону, словно его отбросила из-под рук Васи какая-то посторонняя сила, и БОТ, распластав уши по земле, он притаился уже метрах в пяти, под старой яблоней, сплошь усыпанной зелеными, мелкими, величиной в грецкий орех, твердыми яблоками.
Вася сделал вид, что его совершенно не интересует Тимошка, и принялся углубленно отслаивать и обирать отставшую кору давно уже болевшей груши, выждав момент, он неожиданно повторил свой маневр, но Тимошка был начеку, и у Васи опять ничего не получилось. С легким головокружением Вася опустился под куст рябины, Тимошка тотчас подскочил к нему, преданно заглядывая снизу черными плутовскими глазами, горячо лизнул влажную руку, Вася потрепал его по спине. От Тимошки шло здоровое, ровное тепло, и Вася, захваченный одной мыслью, одним желанием, чтобы ночная боль окончательно ушла и больше не повторялась, чтобы можно было опять, как прежде, бегать с Тимошкой по саду наперегонки, валяться в траве, резко опрокинул Тимошку на спину, мешая ему вскочить на ноги, с наслаждением ощущая ладонями его крепкое мускулистое туловище, мерно сотрясавшееся от басовитого, угрожающего рычания.
- А-а, попался, - говорил Вася. - Ты как думал? Теперь подрыгай, подрыгай лапами! Ага! Ага!
Еще раз опрокинув Тимошку, Вася с победным криком подхватился с земли, бросился к озеру, на ходу срывая с себя пижаму. Тимошка только на минуту задержался на берегу, заливаясь оглушительным нарастающим лаем, как только голова Васи показалась на поверхности, Тимошка тяжело плюхнулся в воду, подняв тучу брызг, и поплыл к хозяину, бешено работая передними лапами и неестественно высоко задирая треугольную морду, плотно сжав пасть и от этого став очень деловитым. Вася брызнул в него водой и засмеялся, суровая озабоченность Тимошке никак не шла, ведь по натуре своей он был добрым, легкомысленным и веселым существом.
День с утра обещал долгое и жаркое солнце, с берез в озеро низвергались зеленые водопады листвы, сейчас застывшие и все-таки таящие в себе неустанность движения, пышными, изумрудными купами они отражались в бездонном призрачном мире, не имеющем границ и законов реального. И еще Васе казалось, что эта лохматая голова с обожающими глазами движется откуда-то из другого, потустороннего мира, ведь в реальном давно не осталось такой доброты и преданности. Перевернувшись на спину, Вася положил руки под голову и стал глядеть в небо, на сомкнувшуюся зелень, сквозь которую рвалось разгоравшееся с каждой минутой солнце. От внезапной сверлящей боли в затылке у него перехватило дыхание, усилием воли он с трудом заставил себя удержать мутившееся сознание, и тут кто-то насмешливый словно коснулся его сердца, и Васе стало хорошо. Что же, пусть так, сказал он себе. Он сам всего лишь зыбкое отражение непонятных сил, всего лишь мгновенная проекция какого-то всеобъемлющего чудовищного опыта, а поэтому бесполезно сосредотачиваться на себе, даже если уже предопределено последнее и самое загадочное. Удивительно, удивительно, успел подумать Вася, не отрываясь от затягивающей, начинающей нежно звенеть глубины неба, человек и не предполагает, что начинает жить полновесной жизнью только где-то у самой крайней черты, может быть, это и есть завершающее дыхание космоса, вот когда человек по-настоящему ощущает и себя, и жизнь, и страдание, и любовь. И все, что было до этого, оказывается лишь бледным оттиском пережитого. Он раньше думал, что жил, а это была всего лишь игра в жизнь, где все было в одну сотую истинной силы. Он любил, страдал, боролся, в нем рождались опустошающие все его существо идеи. Высшим наслаждением для него было устанавливать видимые только ему закономерности, ощупью пробираться в их кричащей абсурдности, в кажущейся совершенно алогичной очевидности, вырванной, казалось, у самого хаоса и отодвинутой за черту дозволенного. То, что происходило потом, его мало интересовало, чаще всего уже кто-то другой выуживал одно-другое драгоценное зерно, а то вдруг натыкался и на целую золотоносную россыпь, но все это уже мало интересовало Васю, каким-то образом его мысли становились достоянием других, более ловких, умеющих прочнее устроиться в жизни. Ему многое полагалось по статусу таланта-премии, деньги, престижный жизненный уровень в виде первоклассных медицинских учреждений, представительство в выборных органах, но он не успевал воспользоваться плодами своего труда в короткие передышки отдыха, самому ему лично почти ничего не было нужно, и потом, слишком велико было повседневное напряжение, он слишком уставал, а желающих было всегда больше, чем благ. Пока он вынашивал очередную проблему и с головой нырял в нее, эти силы окончательно утверждались в необходимости своего руководства процессом жизни вообще, не говоря уже о науке п каких-то жалких идеях, от всех жизненных благ ему выпал лишь этот запущенный сад, все больше захватываемый лесом и оврагом, кусок озера и старый, все больше ветшающий дом. Да и случилось это давно и как-то совершенно случайно, когда никто из этих вездесущих сил не мог и предположить о его беспомощности, об отсутствии у него этих. самых элементарных необходимых навыков, кан любила в моменты наибольшей отчужденности говорить его жена Татьяна Романовна, дочь видного кибернетика Романа Адриановича Святухина. Возможно, Татьяна Романовна и права, и ей не повезло с мужем, она могла выбрать кого-то более достойного, но что делать, жизнь набело не проживешь. Когда-нибудь и Татьяна Романовна поймет главный смысл и назначение человека, как понимает сейчас он, и все образуется. Ведь и он не предполагал раньше, что главное-вот в этом утреннем купании, в теплом, не остывшем с ночи озере, восхитительно пахнущем тиной в этой облегченности тела, когда за далекие горизонты отодвинулась вся ненужная суета, сжигающее честолюбие и бешеная жажда снова и снова удивить мир неожиданным поворотом кажущейся уже исчерпанной до конца идеи.