Рыцарь. Еретик - Константин Калбазов

— Не признаю я тебя. А стало быть и обязанным мне ты быть не можешь. Почто в это дело-то ввязался.

— Так уж и не обязан?

— И места эти знаешь, как свои пять пальцев, — продолжала она свои размышления, — а я ведь в округе села всех знаю, почитай все ко мне обращались. Ну и чем ты мне обязан, милок.

— Так тем, что жив и дышу, тем и обязан.

— Я всех помню кого пользовала, даже тех кого единожды видела, — твердо возразила бабка. — А вот тебя и не помню.

— А и не удивительно. Помнишь, Джона Крысолова?

— Как не помнить. Душегуб был редкий. Сколько годов от стражи бегал, сколько народу извел изверг.

— Изверг. То верно. А только когда горе у него приключилось, то не оставила ты его и помогла.

— Не помогала я ему, хвала Создателю. Вот бабе его, было дело, помогла. Она тогда от бремени разрешиться не могла, дите не правильно лежало, так и померла бы. Погоди, погоди…

— Ага, бабушка. Теперь признала? Я это, я. Ты тогда не побоялась помочь разбойнику лихому, хотя тогда он еще лихим-то и не был, и мамку мою сберегла и мне помереть не дала. Так я долги всегда возвращаю и добрые и недобрые, всем сполна воздаю.

— Знать с отцом лихим делом промышлял, коли места эти так хорошо знаешь?

— Ходил с шайкой, не без того, да только какой из меня лихой-то. Мальцом десяти годов был, когда отца моего со старухой обвенчали. А мамка померла раньше. С обрыва однажды сорвалась да шею сломала. Когда отца осудили, остался я на улице. Подобрал меня один умелец, Стилетом прозывался. Знатный был убийца. Не слыхала?

— Нет.

— Ну оно и понятно, он по городам хаживал.

— И что же, он тебя своему ремеслу обучил?

— Было дело.

— И людишек ты со свету сживал?

— И до этого едва не дошло, да Бог миловал, — вздохнув проговорил парень. — Жизнь-то она переменчивая. Сложилось так, что оказался он по другую сторону.

— Это что же в стражники пошел?

— Не. В стражники он не пошел. Стал он дознавателем святой инквизиции.

— А ты?

— А я так с ним и остался, чином оно конечно помладше. В помощниках я.

При этих словах, брезгливое выражение укоренившееся было на ее лице сошло на нет, и теперь на парня взирали наполненные страхом глаза.

— Э, э, бабушка Ария. Ты это брось. Что же по-твоему, как инквизитор, так и сразу на костер вознесу. То что ты колдунья никак не доказано, и в пособничестве нечестивцам ты не уличена, а то, что староста с молчаливого одобрения падре там наговорил ни о чем не говорит. Горе у человека, вот он и распалился.

— Значит, добром решил отплатить?

— И да и нет.

— Как это?

— А вот так. Отплатить-то за добро это стояще, но вот только есть еще и закон Божий. Если бы было проведено дознание и вина твоя была бы доказана, то это одно, а вот так без суда, это совсем другое. А какое дознание там можно было провести? Все кипят как вода в котле, никто рассудка слушать не хочет, падре в сторонку отошел. Да объявись я там хоть трижды инквизитором, то слушать меня никто не стал бы, оно конечно если бы я тебя колдуньей нарек, то тогда, да. А как захотел бы дознание провести, то меня самого чего доброго на костер вместе с тобой определили бы.

— Значит, ты за справедливость?

— За справедливость. В том клятву Господу нашему давал, за то и на смерть пойду.

— Странный ты.

— Ага. Сын душегуба. Сам душегуб. А стою за правду. Да только мне повстречался человек, который мне глаза сумел раскрыть и путь истинный указать.

— И кто же?

— Падре Патрик, он потом еще и епископом Йоркским был.

— Это тот которого в еретичестве обвинили, а потом на божьем суде оправдали?

— Он бабушка. Ты не представляешь, какой это человек. И ведь сам Господь за него. Я тогда на площади был и все видел. Шел себе человек прохожий, взял да откликнулся на зов падре, никто ничего еще и понять не сумел, а поединщик, что инквизицией выставлен был, уже лежит мертвый, в честном бою убитый.

— И как же у тебя рука поднялась на столь тобой любимого человека, донос написать?

— А ты откуда…

— Поживи с мое, еще не то узнаешь. Так, что? Так было?

— Не у меня, — потупившись, пробормотал инквизитор. — У брата Адама.

— Это Стилет который? — Парень только кивнул. — А ты что же, в сторонке решил отсидеться?

— С ним я был. Да только, падре такие вещи говорил, что в поперек учению Церкви выходило.

— Знать понял ты, что ошибался.

— Понял.

— А Стилет твой?

— Брат Адам он, не Стилет больше. И он понял. — Он еще некоторое время растерянно смотрел на рдеющие еще угли костра, которые уже начали подергиваться серой дымкой золы, но потом взбодрился и обернулся к бабке. — То дела прошлые. Ты лучше скажи, что там на самом-то деле приключилось?

— А тебе не рассказали, разве?

— Все как есть рассказали и не как инквизитору, я там и не назывался, а как человеку стороннему. Но долг обязывает меня все стороны выслушать.

— Ишь ты. Долг обязывает. Ну, так слушай. Остались бы живы и ребенок и мамка его, если бы они дуралеи меня послушали. Ребенок у нее не правильно лежал, да как лежал так и пошел, а перевернуть его у меня ни как не выходило, в пуповине он запутался. Предложила я им взрезать живот мамке, да и достать мальца, а потом и живот сшили бы. Оно конечно шрам остался бы, да только жива была бы, и с ребеночком сейчас тетешкалась. А дуралеи эти на меня в крик. Я им, мол со скотиной такое уже делали, когда она падала, так хоть теленочка спасти получалось, а девка здоровая, оклемается, вон воины какие раны подчас получают и выживают. Погнали меня со двора.

— А как померла бы девка?

— А она не померла? — Гневно зыркнула старуха в его сторону. — Вон мамка твоя выжила и ты вон какой вымахал, и она так же могла.

— Так со мной так же было?

— Так же, так же. Да только отец твой долго думать не стал. Сказал чтобы делала что следует, нужно мол голову отрезать и назад пришить, делай, да только если с ней и ребенком что случится он меня сразу и порешит.

— Что потом-то было? Ну, с невесткой старосты.

— А что было. Погнали меня. Бабы сами стали по своему разумению роды принимать, да только роды то не простые, а они как заведено. Ребеночка достали, да только удавили пуповиной, а ее бедняжку так порвали, что кровью она изошла. Вот и вся правда.

— Сходится все.

— Что сходится-то.

— Да все сходится. Ладно, бабушка Ария, давай собираться. Лошадка отдохнула, а внучка твоя, да и ты в телеге поспите. Ехать надо.

— А куда ехать-то?

— Ну, назад тебе нельзя, хотя и нет на тебе ни какой вины. Знаю я одно место, где тебе будут рады.

— Ишь ты, прям таки и рады.

— Ты не насмешничай. Раз говорю, значит, знаю о чем.

Странное это было село. Странное и большое. Все дома как по линеечке выстроены, заборы аккуратные, переулочки не вкривь и вкось, а тоже ровнехоньки. Дома сами тоже непривычные, аккуратные и все как один одинаковые, как их люди не путают. При домах огородики с грядками, Деревья плодовые, да молодые, видно, что не так давно высажены, может два года, может три, но не больше, и так во всех дворах. Были во дворах и постройки для скотины, да других нужд, и тоже все аккуратно так сделано, добротно, где-то что-то пристроено, а так тоже видать один в один построено было. И опять и дома и постройки новенькими выглядят. Молодое село получалось, но больно уж большое.

А улица та и вовсе удивила, потому как вся была отсыпана речной галькой с песком. По такой улице в самую распутицу можно и пешком пройти и на телеге проехать и не потонуть по колено в грязи, а по краям дороги канавы, которые при въезде во дворы были перекрыты дощатым настилом, чтобы вода могла беспрепятственно стекать. Посредине села просторная площадь, на которую главная улица выходит, а там церковь большая, настолько, что могла вместить не одну сотню прихожан.

Ария смотрела по сторонам и не могла насмотреться, до того все здесь было необычно и ладно устроено. Когда они подъехали к церкви села Пограничное, как назвал его инквизитор Сэмюэль, он спрыгнут на землю и попросив ее подождать скрылся в здании. Вскоре он появился с седым священником, среднего роста, но весьма округлых форм. Толстячек священник ей сразу понравился, лицо у него было покойное и одухотворенное, а вместе с тем доброе и приветливое, такие сразу располагают к себе. Вместе с ними появился и служка, который тут же юркнул в сторону, торопясь куда-то по своим делам.

— Все бабушка, приехали, — произнес Сэмюэль. — Падре Иоанн о вас позаботится.

Она с внучкой прошли вслед за священником, который проведя их в свои покои озаботился скромной трапезой, Но Ария есть не стала, внучка же с детской непосредственностью набросилась на скромную еду, кусок сыра с хлебом, да кружка воды. Вскоре к падре заглянул не высокий крепыш, с появившимися в волосах серебряными нитями седины, и окладистой бороде, с той же редкой сединой.