Сёстры Строгалевы (сборник) - Владимир Ляленков

— Чего ж ты, Семён, вернулся, аль худо стало в городе?

— По вам, чертям, соскучился…

— Тут-то!

— Вы же здесь как квочки без гнезда.

— Чего ж ты, надолго? Аль погостить?

— Жените — останусь.

Бабы прыскали на манер молодых. А Семён, осмотрев работу, уходил согнувшись, чтобы дождь не попадал за шиворот.

— Чего бежишь-то? — неслось вслед. — Семён, не сутульсь, иди, погреем!..

Тётка Катерина по субботам и воскресеньям подавала постояльцам солёные грибки к картошке. Эти же студенты жили у неё и прошлой осенью, но она всё путала их.

— Ну помните, вы ещё сердились на Вовку, белый такой, он ещё чугунок разбил! — подсказывал кто-нибудь из студентов.

Хозяйка про чугунок знала хорошо, но кто разбил — не помнила.

Звали её студенты по имени и отчеству, и ей нравилось с ними разговаривать.

— А много трудодней у вас за это лето?

— Эво, трудодней! А что толку в них? Был бы толк, тогда и разговор другой…

— И всё босиком ходите, Екатерина Петровна?

— А отчего же? Так-то легче.

Перед сном Семён и студенты вели беседы. Тётка Катерина многого не успевала понять. Улучив минуту, бежала к бабам и сообщала:

— Собирается теперь Семён в район за своими пожитками… Вроде бы жить хочет у нас совсем. А одет-то бедно! Что солдат… Привёз чемодан да солдатскую сумку. В чемодане инструмент, и всё. Да книжки… И не пьёт…

— Вчерась председателя ругал, во как! — судачили, качали бабы головами и расходились.

Дни в Подлесах катились, как и всегда, тихо и неспешно… И вдруг случилось одно событие.

Однажды в воскресенье тётка Катерина, готовя завтрак, возилась у печи. Студенты спали в другой комнате. Спал и Семён. И вот с печи слезла заспанная Зина и по привычке, не одевшись, стала бродить и мурлыкать. Тётка Катерина хотела усовестить её, что, мол, люди проснутся и увидят её в открытую дверь, как вдруг охнула и даже села…

— Пухлая! Господи, Зинка, от кого это?

С испугом и изумлением она показала пальцем на Зинкин живот. Та сразу сгорбилась и стала быстро одеваться. Тётка зашипела и заплевалась. Если б не было в избе посторонних, она бы нашла, как выспросить, узнать.

Зина убежала.

Поспешно закончив стряпню, тётка Катерина поскакала к соседке. Там всё выложила, и уже в две головы стали гадать — кто виновник.

Сам факт её мало тревожил. Пришла Михайловна, прибежала, невесть откуда узнав новость, свинарка Пелагея. Зинку не ругали, известное слово — девка! Но кто он? Косой Серёга? Васька-тракторист?

— В январе ужо разродится, — говорила тётка Катерина, и глаза её, удивлённые и быстрые, беспомощно моргали.

Поохали бабы, повздыхали и наконец по одной отправились в избу Катерины.

Студенты уже ушли. Зина была дома, однако, как ни допытывались, как ни подъезжали к ней бабы, ничего она не сказала. Пришла крёстная и тоже просила и грозила, но всё напрасно. Зина сидела на лавке растолстевшая, держала на коленях свои маленькие руки и сонными глазами смотрела в пол. Кто соблазнил, кто чего обещал и теперь скрывается — ничего не сказала. Бились, бились вокруг неё бабы и разошлись.

К вечеру все на деревне знали о случившемся и гадали: кто повинен в этом деле? Но опять же

Зину не винили. Вспомнили, что весной ушёл в армию Зверякин Павка, а Новкин Алексей, Васькин брат, приезжал из части на побывку. Но тут же согласились, что никогда не видели их с Зинкой. Студенты же приехали позднее…

Так и остались подлесовцы в неведении. А Зина всё молчала. Её молчанию удивлялись и придавали ему какое-то особое значение. Молодые ребята похихикивали вслед. А Зине хоть бы что: ходила работать на скотный двор, вечерами у студентов пела песни — как будто сплетни и разговоры вовсе её не касались.

А бабам всё больше хотелось знать, кто отец ребёнка, чтобы выдать Зинку замуж. На Серёгу щурились, но тот только хохотал в лицо.

Васька в разговоры не встревал и думал: «Действительно, кто бы это мог?»

Но так как он был молчаливым, то некоторые бабы всё чаще обвиняли его. Однако доказательств не было, а Зинка всё молчала, как будто не знала ни лица, ни имени виновника.

Жена бригадира стала подозрительно посматривать на мужа и ночью старалась подслушать и понять, что он бормочет. Но тот кашлял во сне и шептал что-то о лошадях и трудоднях.

Так прошёл месяц, за ним второй. Студенты давно уехали, забыв три пары сапог, фуфайку да ещё новый ножик. У Екатерины остался один Семён Сыромятников. Он по-прежнему много работал и зачем-то начал часто бывать в сельсовете. Неизвестно, какими путями узнали подлесовцы, что Семён опять и очень сильно ругался с председателем. Ездил с ним даже в район.

Пелагея, свинарка, рассказывала:

Маруська-то Федькина говорит! «Он, Семён-то, как хватит кулаком по столу да как крикнет: я, мол, тоже книжицу такую имею, я приехал не кур щипать, а жить. Не мне, а бабам иди крутить мозги!»

— Чего ж это он?

— Электричество, свет хочет провести. Мастер он на все руки.

— И Васька с ним, какое-то дело затевают.

Парни что-то говорили, что-то решали. Ходили к Семёну на дом, оттуда к председателю.

Бабы не знали: ворчать им на Семёна и парней или хвалить. Может, намутят, намутят, потом Семён-то уедет и всё останется по-старому. Стали ждать.

Приезжали на машине важные люди, чего давно не было в Подлесах. Сыромятников с Васькой Новкиным водили их по деревне, по заболоченному полю…

А там побежали резвые дни. Морозец пристукнул грязь, снежок её прикрыл, и стало светлей и веселей на дворе и в избах. В ноябре снегу уже было много и сугробы росли до окон. В лесу тоже навалило снегу, и оттуда по ночам доносились волчьи голоса.

Однажды ночью, под песни волков, Зина родила мальчика. На другой день вся деревня прибежала смотреть — давно здесь не отмечали такого события. Ребёнок был здоровый, тяжёлый и кричал очень громко. Успокаивался он только тогда, когда Зина давала ему круглую белую грудь. Мальчик затихал, и мать смотрела на него как-то удивлённо и чуть виновато.

Когда Зина бывала дома, тётка Катерина не подходила к ребёнку; когда же оставалась с ним одна, подбегала к малютке, тянула к нему корявые пальцы, трогала пухленькое тельце и охала радостно и счастливо. После этого часто плакала, вспоминая своего сына Митю, умершего во время оккупации.

Семён Сыромятников привёз мальчику соску и игрушек на скорое будущее.

В деревне провели электричество. Васька с помощью ватаги подростков, под руководством старшего механика МТС, протянул провода по старым столбам, поставленным лет пять назад. А немного позже, с разрешения председателя, ставшего как — то добрей и вежливей, заняли под клуб избу, что числилась за скотным двором. В этой избе хранили раньше семенное зерно. Теперь зерно перетащили в амбар, который покрыли новой крышей. А баб всё не покидало желание найти ребёнку отца. Искали в своей деревне и в соседней парней и мужиков, на которых был бы похож мальчик. У Мити — так назвали малыша — были голубенькие глазки, вздёрнутый носик и ещё какие-то приметы, которые непременно перешли от отца. Всё напрасно: нигде не попадалось похожих глаз, а это решало всё. У Зины они были карие. Только Васька-тракторист походил глазами, но на него не очень метили: всё же молод ещё, а Зине какой годок? Здесь мужик должен быть!

Однажды тётка Катерина сидела у окна и чесала шерсть. Зашёл Васька, поздоровался и сел на лавку. Он последнее время часто заходил к Зине по клубной работе. Митя лежал на Зининой кровати, гукал и не моргая смотрел на тётку Катерину. Тётка подняла голову, посмотрела на

Ваську и чуть не вскрикнула: Митино лицо! И глаза такие же голубые, и нос такой же, с шишечкой…

Васька не дождался Зину и ушёл. Бабы сразу поверили тётке Катерине, а те, что раньше заметили сходство, стали даже хвастать. Быстро собрались шесть баб, договорились и в тот же вечер привалили к Ваське домой. Самого Васьки дома не оказалось, а мать сначала рассердилась:

— Да что вы, бабы, он малый ещё!

Но доводы подействовали, и она задумалась. Васька долго шатается, поздно приходит. А что, если он? Дождались Ваську.

Растерявшегося парнишку уговаривали сознаться и признать себя отцом. Хором хвалили, обещали просить председателя о новой избе. Васька сидел весь красный, утирал пот на лбу кулаком и не знал, куда деваться от стыда. Клялся и божился, что неповинен.

Тогда бабы перешли к угрозам. Вспомнили, что Васька комсомолец, и обещали куда нужно заявить.

— Да вы у неё спросите! — кричал Васька, уже совсем остервенев, не зная, что делать и куда деваться. Стыдно было глядеть в глаза матери.

— Я с ней ни разу и не гулял, у кого хотите спросите! Мам, не трогал я Зинку никогда.

Мать, может, и верила сыну, ко молчала. Остальные не отступали. Тогда Васька взял да и выгнал баб из избы.

Мать растерялась.