Прости меня, незнакомка. Рассказы и зарисовки - Дмитрий Красавин

Дзин-н-нь!

– Только шииты – истинно правоверные мусульмане, ибо они признают Али ибн Абу Талиба и его потомков единственно законными наследниками и духовными преемниками пророка!

Дзин-н-нь!

– Только сунниты – истинно правоверные мусульмане, ибо они признают духовными преемниками пророка первых четырех халифов – Абу Бакра, Умара, Усмана и Али!

Дзин-н-нь!

– Православие – единственная истинная церковь, обладающая полнотой и чистотой церковной истины в Духе Святом. Остальные христианские церкви ущербны и неполны, так как откололись от церковного единства.

Дзин-н-нь!

– Монархия – единственная богоугодная форма государственного правления, республика – «выдумка дьявола», поэтому в либерально-демократических странах происходит размывание понятий добра и зла.

Дзин-н-нь!

– В странах с либерально-демократическими формами правления закон превалирует над прихотями правителей. Экспорт демократии и либерализма путем явной или скрытой поддержки освободительных движений – нравственный долг свободных граждан перед угнетенными народами других стран.

Дзин-н-нь!

Камни рикошетят, попадают вместо одной цели в другую, иногда ударяют по тем, кто их метнул.

Чего кажется проще – поднимись по лестнице, посмотри в зеркало с правой стороны, потом брось взгляд слева. Если простое стекло может одновременно вмещать бесконечное число различных изображений, то неужели в человеческом обществе многообразие взглядов, мнений, желаний, религий, культур, государственных устройств, обычаев, укладов жизни непременно должно означать наличие непримиримых противоречий? И всего-то дел – признать многообразие нормой, гарантией от скуки и застоя, достоянием человечества… Разве это не так?

Но камни летят и летят.

Сколько их еще припрятано за пазухами? Когда же мы все поумнеем и поумнеем ли вообще?

Весенняя притча

Под крышей полуразвалившегося сарая лежал камень.

Он был большой и мудрый. Лежал, как и положено камню, всю зиму на одном месте, взирая на окружающий мир через призму проносящихся над ним тысячелетий.

Пришла весна.

Над камнем поселилась хрупкая и капризная сосулька.

То ли камень не тем боком повернут был, то ли еще что не так, но он ей сразу не понравился.

Ухватившись покрепче за кусок старого рубероида, сосулька вытянулась своим длинным носом к его центру и стала капать.

Вначале изредка, прицеливаясь и как бы стараясь насладиться произведенным эффектом.

Камень не реагировал.

Он ее просто не замечал!

Она стала капать чаще…

Еще чаще…

Дальше – больше. Ближе к полудню капли слились в беспрерывный ручеек, и… сосулька вся на воду изошла.

Камень лежит как прежде – чистый, безгрешный – и нежится в лучах теплого апрельского солнышка. Как будто никто на него и не капал.

Все сиюминутное подобно тающей на солнце сосульке. Кто осознал это, тот в любой ситуации чист, безгрешен и поэтому способен наслаждаться жизнью. Даже если на него капают.

Язык, на котором разговаривают сердца

Помнишь тот вечер, когда ты сказала, что хочешь серьезно поговорить со мной касательно наших отношений и вообще?

Мы довольно долго сидели на скамейке рядом с солнечными часами.

Потом бродили по аллеям парка.

Ты все говорила и говорила.

Ты произносила много слов.

Их можно было потрогать, взвесить, растянуть, сжать…

Ты говорила очень логично и убедительно.

Мы спустились к берегу моря.

Около воды лежала оброненная кем-то веточка сирени.

Я поднял ее, окунул в сиреневый запах свое лицо. Потом одной рукой обнял тебя и обвел веточкой два круга над нашими головами.

– Я в чем-то не права? – отклонившись от меня, обеспокоенно спросила ты.

Я не ответил. Положил веточку на песок и, запрокинув голову вверх, стал смотреть на океан звезд.

Ты замолчала и тоже запрокинула голову вверх.

Я нашел твою руку.

Взявшись за руки, мы слушали дыхание моря, отдаленный шум города, шепот звезд – и молчали.

Помнишь тот вечер?

Мы тогда впервые научились понимать друг друга. Потому что единственный язык, на котором разговаривают сердца, – молчание.

Если хочешь поговорить по душам – давай и сейчас немного помолчим.

Осенние листья

Как пчелы, собирайте мед из каждого события, каждого момента и двигайтесь дальше.

Шри Шри Рави Шанкар

Я нажал на педаль тормоза. Машина послушно остановилась перед светофором.

Тотчас же о ветровое стекло ударился сморщенный желтый лист, чем-то напоминающий удивленное человеческое лицо, и, раздираемый любопытством, принялся бесцеремонно разглядывать пассажиров на заднем сидении. Затем затрясся, задрожал, скользнул вправо, сделал круг по периметру стекла, резко взмыл вверх и спикировал на стоявшего во втором ряду опеля.

Несколько секунд, замерев на одном месте, он пристально всматривался в лица сидящих там людей. Потом что-то более привлекательное вновь заставило его подняться в воздух и устремиться на красный свет через перекресток к противоположной стороне дороги…

Зажегся зеленый. Я выжал сцепление, нажал на газ.

То ли старый знакомый, то ли новый листик судорожно чиркнул по стеклу.

Неожиданно подумалось: «А чем осенние листья отличаются от людей? Не подобны ли вихри наших бессчетных желаний осеннему ветру? И носимся мы, гонимые ими по всему свету».

«Вот оно – нашел! Нет, не то. Этого я не хочу. Надо туда. Нет, лучше туда».

Нам кажется, что мы свободны, что сами выбираем, как и куда лететь. Но разве человек и его мимолетные желания – одно и то же? Разве человек по своей сути не является чем-то большим?

Природа1 подарила нам этот мир, это тело и все необходимое для жизни. Каждый миг бытия исполнен совершенства. Надо лишь погрузиться в него всем своим существом, не пройти мимо, не упустить его красоты.

Но гонимые ветром желаний, мы судорожно высматриваем что-то большее в будущем, упуская саму жизнь – настоящее. Как будто не доверяем Тому, Кто нас создал, считаем себя обделенными.

И эта философия обделенных, обманутых, а потому неблагодарных, завистливых существ почти повсеместно доминирует.

Разве я не прав?

Но ведь свобода не в том, чтобы тащиться по миру на поводках бесчисленных, постоянно меняющихся желаний, а в том, чтобы в любых условиях и при любых обстоятельствах оставаться собой, выражать свою суть.

Понимание своей бесконечной, вневременной сути называется мудростью.

Мудрость рождает благодарность.

Благодарность – мать радости и бескорыстного служения.

Жизнь – это праздник, если она вращается по орбитам мудрости. Когда человек живет, отыскивая мед даже в самых горьких моментах бытия, то все, в чем он нуждается, приходит как бонус к главному – любви и благодарности.

Ветер играет над дорогой осенними листьями – швыряет вверх, собирает в стаи, разбрасывает по сторонам…

Бабочка

…деревья, ветер, все существа общаются с вами.

Шри Шри Рави Шанкар

Над лугом порхала бабочка.

Легкие, напоминающие по форме лепестки розы, крылышки нежно переносили ее с одного цветка на другой.

В этом воздушном танце невозможно было уловить никакой последовательности, никакого смысла.

Она не помнила, откуда прилетела.

Не представляла, куда полетит в следующее мгновение…

Она жила своим танцем, соединяя его с дуновеньем ветра, ароматом луга, покачиванием травы.

Потому, что не отделяла себя ни от этого мира, ни от его Творца.

Устав кружить, она присела на полураскрывшийся бутон колокольчика и замерла.

Осторожно сняв с головы шляпу, я подкрался к бабочке.

Еще мгновенье, и…

Не знаю, что меня остановило.

Откуда-то вдруг пришло понимание, что этого делать нельзя.

Я присел в траву на расстоянии вытянутой руки от нее.

Она пошевелила усиками, расправила крылья – на сочном багряном фоне четыре темно-фиолетовых глаза, по два на каждом крылышке.

– Ва-а-у… – прошептал я и сложил ладони перед грудью: —

Намасте2.

– Намасте! – сложила она в ответ крылышки за спиной.

Тотчас вновь раскрыла и, отдаваясь воле легкого ветерка, устремилась к небу.

Птичка в клетке

Соседскому мальчику подарили птичку в большой клетке с позолоченными прутьями.

Неделю или две он наслаждался общением со своим пернатым другом. Но, в конце концов, из чувства сострадания решил выпустить птичку на свободу.

Он поставил клетку на балкон, открыл в ней дверку, а сам вернулся в комнату и стал через стекло наблюдать, как его друг будет прощаться со своей позолоченной тюрьмой.

Вначале «друг» долго и придирчиво осматривал балкон и распахнутое над клеткой небо, потом несколько раз опасливо высовывал наружу голову, суетливо вращая ею во все стороны – нет ли во всем этом непривычном для него окружении какого-либо подвоха, и, наконец, вот он долгожданный миг – выпрыгнул через дверку на пол балкона, взмахнул крыльями и взвился в небо. Но не тут-то было.