Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Параболоид,— последовал иронический ответ, рассчитанный на мое невежество.

—Инженера Гарина? — решил поставить ее на место.

—Простой фонарик.

—А для чего он?

—Освещать себе дорогу.

—Какую дорогу? Сейчас день да такой, что в пору надевать солнцезащитные очки.

—Я всегда гуляю здесь допоздна. А ночи теперь безлунные.

—А где так испачкалась?

—На совхозном дворе поскользнулась и упала.

—А ну давай в расположение гарнизона,— приказал я.— Там разберемся.

—Какой гарнизон?

—Тут недалеко, метров сто. Прямо на макушке горы.

—Но здесь никакого гарнизона не было.

—Не было, а теперь есть.

—Ну ладно, показывайте свой гарнизон.

«От чертова девка,— подумал я.— Задержана как подозрительная личность, а держит себя, как принцесса, которую нужно сопровождать».

—А когда вы сюда пришли?

—Сегодня, то есть,— спохватился я,— это вас не касается.

Девушка засмеялась и уточнила мое «то есть».

—Военная тайна, да?

—Какая теперь это военная тайна,— ответил ей, досадуя на свою болтливость.

Возле каземата я встретил Демидченко и доложил ему:

—Товарищ старшина второй статьи, в районе расположения гарнизона задержана гражданка, которая пыталась бежать,— а на ухо шепотом добавил: — Я, может, и не связывался бы с ней, да вижу, сильно испачкана, и фонарик. Это показалось мне подозрительным.

—Фамилия? — спросил командир.

—Хрусталева.

—Имя?

—Марина.

—Где проживаете?

—В Балаклаве.

—Почему оказались здесь?

—А это мои любимые места прогулок.

—Так,— многозначительно произнес Демидченко.

Последовала пауза. До этого Марина, казалось, держалась просто, независимо. Ей задавали вопросы, она отвечала. Как в школе. Но стоило паузе немного затянуться, как девушка заволновалась: то отведет тыльной стороной руки прядь волос, то переступит с ноги на ногу, то поправит под платьем тесемку лифчика. Любопытная психологическая ситуация. Пока человек занимает хотя бы относительно активную позицию, до тех пор в нем сохраняется какая-то уверенность в себе. В состоянии же неопределенности эта уверенность постепенно утрачивается. Особенно угнетающе действует на человека внезапный переход от лучшего к худшему. Я где-то слышал, что такая резкая перемена состояний способна вызвать настоящий психологический шок. Демидченко, кажется, понимал, что в душе девушки творится неладное, и поэтому намеренно затягивал молчание. А пауза становилась все более невыносимой. И еще эти сверлящие взгляды молодых парней. Пять пар глаз. Впечатление такое, что человека раздевают и ему становится мучительно стыдно. Демидченко улыбался, а Марина, глядя на его улыбку, кусала губы и ждала, как избавления от пытки, следующего вопроса. Я только сейчас обратил внимание, что улыбка у Васьки была не такая, как у других, не настоящая, в ней едва улавливался оттенок какой-то дьявольской, злой воли. Почему же не проявлялась у него эта черта раньше, скажем, на курсах радистов? Чертополох, оказывается, тоже не везде растет. И ему нужна своя, особая почва.

—А почему у вас вид такой? — спросил наконец Демидченко.

—Какой такой? Я уже говорила вашему краснофлотцу,— и она кивнула головой в мою сторону,— что поскользнулась на совхозном дворе и упала.

—Прямо лицом в лужу?

—Нет, руками. А потом уже испачкала ими и лицо.

—А фонарик?

—И про фонарик я говорила.

—А дома кто теперь?

—Мама.

—Может, это и так, проверим. Адрес?

—Севастопольская, пять.

—Краснофлотец Нагорный, сходите в Балаклаву и приведите мать этой гражданки. Да заодно и воды принесите.

—Есть!

Гремя пустым ведром, я преодолел спуск менее чем за пять минут. А ведь высоту нашей горки в сто метров, пожалуй, не вберешь. Севастопольскую, пять я отыскал быстро.

—Хозяюшка, ведерко воды дадите? — спросил я женщину, развешивавшую во дворе белье.

—Да воды нам не жалко, берите сколько нужно.

Я набрал ведро воды и спросил как давно знакомый этой семьи:

—А Маринка же где?

—Да разве она усидит дома,— и потом только поняла, что с ней разговаривает совсем незнакомый военнослужащий.— А вы откуда знаете Маринку?

—Сегодня познакомились, точнее, с полчаса назад. Командир наш попросил, чтобы вы пришли за Маринкой.

Женщина побледнела и, глотая слюну, спросила осипшим голосом.

—Что с ней?

—Да ничего не случилось. Жива и здорова ваша Маринка. Она же не знала, что мы приедем на эту гору. Вот случайно и оказалась среди нас. А командир наш строгий. Решил проверить, кто она. Вот и все.

—Вот беда-то какая. Я сейчас,— женщина унесла остаток белья в дом, а через минуту мы вместе с ней уже взбирались на гору. Хотя спутница была старше меня почти в два раза, я едва поспевал за ней. Под конец она почти побежала, и я только услышал взволнованный вопрос.

—Доченька моя, что стряслось?

—Ничего особенного, мама,— ответила Марина.— Меня задержали. Ну кто мог знать, что тут появятся военные?

Пока я ходил в Балаклаву, Маринка привела себя в порядок. Наши ребята дали ей воды, одежную щетку, и теперь девушка выглядела совсем по-другому.

—Вот теперь полная ясность,— заключил Демидченко, обращаясь к женщинам.— Вы уж извините, что пришлось побеспокоить вас. Порядок, знаете.

—Да чего уж там,— ответила мать Марины.— Мы понимаем, дело военное.

—Краснофлотец Нагорный,— ну теперь пошло, будет гонять дня два подряд. Но нет, Вася, от меня ты не дождешься того, на что рассчитываешь.— Проводите женщин, да заодно еще одно ведерко воды принесите.

—Есть, товарищ старшина второй статьи,— ответил я бодрым тоном и, вылив воду в котелки, пошел сопровождать женщин.

Они шли впереди, я несколько сзади. Мать вполголоса о чем-то говорила своей дочери, а та, судя по интонации, оправдывалась. На очень крутых участках склона горы пустое ведро цеплялось за камни и так скрежетало, что женщины останавливались и молчаливыми взглядами спрашивали: «Не ушиблись?»— «Ничего, все в порядке»,— отвечал я им. Мы вошли во двор Хрусталевых не с улицы, а через приусадебный виноградник. Мать Марины сразу же принялась щупать сохнувшее белье. Я набрал ведро воды и собрался было уходить, но хозяйка решительным жестом остановила меня и сказала:

—У нас, молодой человек, не принято отпускать добрых людей без угощения.

—Так это ж добрых людей, мама. А он, видела, как заставил тебя волноваться.

—Беды в этом никакой,— резонно заметила мать,— а для тебя наука. Да и обедать уже пора. Небось проголодались?

—Спасибо, хозяюшка. Я уже.