Партизанская богородица - Франц Таурин

Рыбы было столько, что Палашке одной бы и не донести. И несли они наполненную с верхом плетенку вдвоем. Другой рукой Корнюха придерживал перекинутые через плечо мокрые сети.

— Добрый улов! — похвалил Сергей, когда Палашка высыпала рыбу на траву, неподалеку от едва курившегося костерка.

Серебристые сорожки и ельцы, которых было больше всего, уже уснули. Нарядные полосатые окуни топорщились и подпрыгивали. Изогнувшаяся полукольцом пятнистая щука судорожно заглатывала воздух.

— Сети развесить? — спросил Корнюха.

— Неси в лодку, — ответил Сергей, — и рыбу туда же. Ты, сеструха, отбери на уху окуньков покрупнее, а остальную сложи в плетенку. Он за одним в лодку отнесет.

— Потом и унесем, — возразил Корнюха.

— Неси, пока светло. Потом темень будет. Месяц еще не народился. Да уложь там как следует. Сети в нос, рыбу в корму.

Пока Корнюха ходил к лодке, Сергей принес хворосту, взбодрил костер, а Палашка примостилась на сосновом сутунке чистить рыбу.

Уколола руку и сказала с досадой:

— До чего же этих окуней скрести муторно!

— Зато уха хороша, — заметил Сергей, достал из шалаша ведерко и пошел по воду.

Уха — круто посоленная, заправленная пером полевого лука и молодой картошкой — удалась на славу.

— Эх, ушица! — крякнул Корнюха, хватив с пылу горячей. — К этой ушице бы стакашек первачу!

— Может, спиртику? — подсказал Сергей.

Корнюха только вздохнул.

— Молодец, сеструха! — похвалил и Сергей. — Муженька наживешь, за таку стряпню на руках носить будет.

— Только за стряпню? — скромно спросила Палашка.

— Я бы... — начал было Корнюха, но Палашка тут же строго цыкнула на него:

— Ну, ты! Скажу вот Варьке, что на меня глаза пялишь, она тебе даст выволочку.

— Что мне Варька? — возмутился Корнюха. — Что есть, что нет!

— Знаем мы вас. Все такие. «Что есть, что нет!» — передразнила Палашка. — A при ней про меня так же скажешь.

— Палаша! Да я...

— Помолчи! — оборвала Палашка. — А то костью подавишься. Возись тогда с тобой.

Корнюха, наконец, догадался, что словом эту языкастую не перешибешь. Сплюнул сердито в сторону и еще старательнее заработал ложкой.

Ночь выдалась темная, как по заказу.

Потянувший с низовьев реки не по-летнему стылый ветер пригнал облака и погасил звезды.

В лодку усаживались ощупью.

— Проходи в нос! — сказал Сергей Палашке.

— Нет, братка. И я в греби. Скорей доедем, — и уже строго Корнюхе: — А ну подвинься! Ишь, разлегся!

Сергей уселся в корму, оттолкнулся гребком. Черная вода казалась вровень с бортами. Коснулся кончиками пальцев теплой воды, сказал:

— Гребите ровнее, без озорства. Запасу всего на ладонь.

Гребцы не сразу приноровились друг к другу. Потом Корнюха убавил замах, и лодка пошла ровно.

Палашка с Корнюхой переговаривались вполголоса, а Сергей, не слушая их, ушел в свои думы.

И даже не о том, как миновать выставленные карателями посты и благополучно пробраться в слободу, — это дело не так хитрое, — о том, что сейчас в слободе... и как завтра дело повернется... Один ли Роман в каталажку попал или всю рабочую дружину взяли?.. Много ли партизан подходит и хватит ли сил выбить из завода карателей?..

А Палашка с Корнюхой уже не береглись, разговаривали в полный голос.

— Хорошо на большой воде ночью, — говорила Палашка. — И страшно, и хорошо. Вот как есть в книжке читала я. «Тамань» называется.

— Что за атамань, — не понял Корнюха.

— Не атамань. «Тамань». Сочинение Лермонтова.

— Не русский?

— Русский.

— Где же русский! — заспорил Корнюха. — Всяко фамилие от прозвища. У тебя, к примеру, Набатова, от слова, значит, набат. А мое — Рожнов, от слова, стало быть, рожон. А что такое лермон?

— А что такое рожон? — не уступала Палашка.

— Ну вот... — замялся Корнюха, — говорят еще: супротив рожна попер.

Палашка фыркнула.

— Вот отчего ты такой супротивный да поперешный.

— Хватит! — тихо, но строго сказал Сергей. — Ночью по воде далеко слышно. И гребите аккуратнее.

Двое на скамье переходят на шепот. Корнюха бубнит, как потревоженный шершень. Палашкин торопливый шепоток нет-нет да и прорвется в голос.

Молодежь!.. Не обучила еще жизнь опаске...

И, подумав так, вспомнил Сергей, что и сам не стар еще, только вот успел отвоевать сполна четыре года... А один окопный за семь домашних поверстан... Уж вроде досыта навоевался, и в Мазурских болотах, и в Карпатских горах, нет, довелось еще... не отходя от дому. Только и разницы, там по нужде, здесь по своей охоте... Поди-ка по охоте. И тут по нужде. Тогда воинский начальник лоб забрил. Теперь своя совесть, злость своя человечья посылает. А это штука такая — постарше воинского начальника... Тяжело вот только, что семья рядом...

И вспомнилось, как тогда весной, когда уходил в тайгу с заводскими ребятами, страшно, не своим голосом закричала Лиза: «Убей! Убей меня! И Кузьку! Не могу я больше одна!.. Не хочу!» Ухватила руку, и пальцы ровно окостенели у него на запястье... Припала губами к руке. «Не оставляй нас!»... Гладил ее по голове, по плечам — плечи дрожь бьет, — уговаривал. Ничего не слушала. «Четыре года у смерти вымаливала! Не пущу, не отдам!»... Рванулся, а идти не посмел. По полу за ним поволоклась. Старик Денисыч подошел, молча пальцы разжал. У него в руках билась и кричала. Долго стоял в ушах ее крик...

...Выбили беляков с завода, пришел домой раненый, на костыле. Всю ночь не спала, глотала слезы. С той поры куда веселье ушло, тихая стала, молчаливая... Когда про карателей слух прошел, сама торопила уходить. Просила: «Кузьку пожалей. Не вертайся, покуда беляки здесь». Хорошо, что Палашка ничего ей не сказала...

Хорошо... а вот руку бы дал отрубить, чтобы зайти к ней, успокоить, приласкать... Нельзя!.. Бог даст, придет и наше время...

Оголовье острова осталось позади. Выплыли на главное русло. Здесь ветер гулял привольнее. Глаза привыкли к темноте, и различимы стали гуляющие по гребням беляки.

Сергей направил лодку в разрез волны. С бортов перестало заплескивать, но с носу все чаще залетали крупные брызги. В корме заплескалась вода.

— Худо дело, ребятишки, — сказал Сергей. — Купаться нам недосуг.

— Котелок есть, — вспомнила Палашка, — достань, братка!

Сергей подал ей котелок. Она осторожно встала, освобождая Корнюхе место, подобрала подол сарафана и, присев на корточки, принялась вычерпывать воду.

— Напугалась...

— За тебя, — огрызнулась Палашка. — Один красавец в заводе и тот утопнет.

— Еще и тебя вытащу!

— Были бы одни, показала б тебе, кто кого вытащит, — пригрозила Палашка.

Корнюха вместо ответа так рванул весла, что Палашка едва не опрокинулась навзничь.

— Полегче, парень! — предупредил Сергей. — Воды в реке много.

Перевалили стрежень. Укрылись от ветра под береговым откосом. Волна утихла.

— Теперь навались, — Сергей направил лодку вдоль берега, вверх по реке.

— Не туда, однако, плывем, — заметил Корнюха, — взвоз-то ниже.

— По дороге далеко, ногу поберечь надо, — возразил Сергей, — подберемся по речке до камышей.

Он не стал объяснять, что так надежнее: если лодку проводили выстрелом, вполне могли и встретить. Да и входить ночью в слободу надо не по большой дороге. По речке Камышовке можно подняться почти до заводской запруды, а там кустами и огородами пробраться к избенке Семена Денисыча.

Задами, по огородам, пробирались гуськом: впереди Сергей, за ним Палашка с тяжелой сумкой в руках, замыкающим — Корнюха с топором наготове. Уже начало светать, и Сергей корил себя, что плохо рассчитал время. Выручали высокие кусты смородины. В огороде Семена Денисыча они росли особенно густо.

«Сейчас залает, проклятущий!» — вспомнил Сергей про свирепого дедова кобеля.

Но, видно, дед догадался с вечера прибрать пса. Окно открылось сразу, после первого стука. Их ждали. Дед свесил за окно окладистую серую бороду.

— Влезешь? — спросил Сергея и, разглядев Корнюху, сказал: — Подсоби!

— И вы тоже! — махнул рукой, когда Сергей, бережно перенеся ногу через подоконник, уселся на лавку.

— Я домой, дедуня, — отозвалась Палашка.

— Говорю, влезайте! — строго сказал дед.

— Я сама. — Палашка оттолкнула Корнюху и проворно юркнула в окно.

Труднее всех пришлось Корнюхе, но и он забрался.

— Бабы наши на повети спят. Ступай к ним. — Семен Денисыч пропустил Палашку вперед и вышел за ней.

Немного погодя лязгнул засов и послышался радостный лай ластящейся собаки.

— Кобеля спустил, — сказал дед, входя в избу. — Теперь никто не подкрадется.

Но все же отвел гостей в дальний от окна угол.

— Теперь, поди, можно закурить? — спросил Корнюха жалобно.

— Кури, — смилостивился Сергей.