Энергоблок - Григорий Медведев

«Все чистенько, все новенько...» — с раздражением подумал Палин и ощутил нечто, похожее на чувство стыда. Перед кем и чем, до конца не сознавал еще. Может быть, перед этим морем, синеющим вдали, которому угрожает радиация, или перед тем давним, что глубоко сокрыто в душе и теперь просится на суд людей.

Он быстро прошел к шкафу, надел пальто, кепку и вышел из здания.

В лицо ему дунул апрельский ветер, наполненный запахами сырой, высыхающей земли, камня, ржавого железа, дымка битума, разогреваемого в огромном черном котле. В костер под котлом женщина в измазанном растворами комбинезоне и желтой каске подкладывала обломки досок.

Ветер часто менял направление, и тогда рабочий, по-особенному деловой запах стройки сменялся густым, влажным и бодрящим дыханием моря.

Палин с удовольствием и глубоко вдохнул в себя воздух, улыбнулся солнцу, небу, женщине, которая мельком глянула на него, услышав стук закрывшейся двери, далекому, искрящемуся золотом морскому горизонту.

Ступеньки и асфальтовую дорожку еще не соорудили, и Палин спрыгнул с порога на влажный песок. Подойдя к траншее, заглянул в нее и медленно, заложив руки за спину, щурясь от весеннего солнца, побрел вдоль траншеи к берегу.

На огромном, вздыбленном буграми просторе промплощадки лежали причудливые, изломанные на неровностях земли тени...

Он шел, оставляя после себя на рыхлой, влажноватой еще земле четкие рифленые следы. Грунт кое-где обвалился в траншею и засыпал трубу. Палин с досадой подумал, что в этих местах нельзя будет промерить активность сбросов.

Саднящее чувство не проходило.

«Это не просто подло...» — размышлял он, продолжая идти, чувствуя, как мягко и нежно принимает его ноги земля, уже не мокрая, но еще и не высохшая. Видел, как на взгорках отвалов она прогрелась солнцем и слегка парила. Вспомнил вдруг иную землю, черную и жирную, вот так же набиравшую тепло, но только для великой пользы, для зерна, которое вскоре должно будет лечь в нее, для жизни...

Вспомнил родные края, степную свою деревню, которую покинул двадцать восемь лет назад, уезжая на учебу в город. Сердце наполнилось тоскою...

Он не заметил, как добрел до кромки прибоя. Волны были небольшие, они шли на берег сплошной, чуть пенящейся полосой и, наползая на песок, издавали звук, похожий на вздох:

— У-ух-х!.. У-ух-х!.. У-yx-x!..

«Ишь, как тяжко вздыхает...» — подумал Палин о море, как о живом существе.

И снова вспомнил о земле, той далекой и родной с детства, когда весной, поначалу с отцом, уезжал в степь и слышал, как тот говорил с пашней будто с человеком:

— Дыши, родимушка, грейся... Скоро уж... Смачно черная вблизи, земля была покрыта вплоть до горизонта белесоватой, все более густеющей в отдалении дымкой.

Память упрямо проявляла картины и запахи той далекой поры. Палин видел перед собою исхлестанную колеями, неподсохшую еще полевую дорогу, свежий горячий навоз на ней. Ощущал запах его, смешанный с терпким духом прогревающегося и дымящегося рядом с дорогой вспаханного поля. Над огромными комьями и отвалами, лоснящимися под плугом и пронизанными желтой прошлогодней стерней, струились потоки прогретого и вздрагивающего воздуха...

Палин ложился на пашню, прижимался щекой к блестящему, очень теплому и чуть еще липкому комку чернозема, закрывал глаза и жадно вдыхал в себя теплый сырой запах впитывающей солнце земли...

Но ведь он ушел тогда и не вернулся...

Палин поежился от внезапного озноба. Встряхнул головой, будто освобождаясь от воспоминаний. Море близко, почти у ног его, хорошо просвечивалось. Волна, напоенная солнцем, была изумрудно-прозрачной, и порою казалось, что это изнутри, из самой волны, исходят свет, тепло и сияние весеннего дня.

Во всей картине просыпающейся природы на этом заброшенном пустынном берегу, выбранном людьми для того, чтобы построить здесь атомный гигант, Палин вдруг увидел и почувствовал всем сердцем столько раскрытости и доверия, и радостной непосредственности, что и сам испытал теплое чувство ответного порыва и признательности. Он ощутил, как солнце пригрело спину, расстегнул пальто, быстро пошел вдоль берега, по самой кромке волны. Легкий ветер дул ему с моря в левую щеку, Палин чувствовал его упругое дыхание, прохладное, но не холодящее, влажное, солоноватое, несущее запах водорослей и рыбы. Мышцы всего тела налились упругой и радостной силой. Но стоп... Он уже где-то видел эти блещущие чешуйки волн. Очень знакомо... Прошлое всплывало в памяти мрачным черно-белым изображением. Озеро Ильяш? Тихое?.. Целая система рек и озер. Речка Соуши. Того же названия деревня. Нет, много деревень... Порошино, Марьино, Кольцевичи... Еще!.. Радиоактивность или — минус четвертая степень кюри на литр! Рыба, люди, одежда. Все-все... Круг замкнулся. Но об этом так просто не скажешь. С тех давних пор за семью ведомственными печатями... И ведь не хотелось вспоминать, не хотелось. Думал, все — кануло в вечность, больше никогда не повторится, ч-черт... Выходит, возвращаются ветры на круги своя... Та же черная труба. И словно не было тех давних мучений и жертв...

Палин, будто споткнувшись, остановился, вспомнил, зачем пришел сюда, быстро повернулся и двинул к тому месту, где черная труба, издалека похожая на жерло пушки, взлетела с последней береговой опоры над морем. Он приблизился и увидел, что к бетонному приямку, куда предполагался сброс радиоактивных вод, подвели от насосной станции технической воды вторую трубу, через которую поток в десять тысяч кубов в час будет разбавлять сбрасываемый радиоактивный дебаланс до совершенно неуловимых, как думалось некоторым, концентраций.

«Та-ак... — глядя на черное жерло и представляя воображаемую картину в ближайшие дни, Палин прикидывал: — Горячая обкатка показала — неорганизованные протечки за счет дефектов и непредвиденных разуплотнений оборудования достигают сотен кубов в час. Но здесь был чистый дистиллят, реактор подкритичен. А завтра...»

Палин передернул плечами, глядя на черный сбросной трубопровод. Будь его воля, он бы немедленно разобрал его. Да! И сотни других по стране, через которые кто тайно, кто открыто сбрасывают вредные отходы в окружающую природу...

— Не допустить, помешать... — одержимо, как заклинание, шептал он. — Нельзя повторять Соуши, Ильяш, Марьино... Тогда делали бомбу... В прошлом это хоть как-то объяснимо, шли ощупью... Но сейчас... Тут уже не просто подлость. Кодла атомщиков гробит природу под прикрытием успокаивающих заверений академиков...

«А сам я разве не часть этой природы, и мой разум не ее разум? Я-то чего бездействую?..» — думал он, возвращаясь назад, к управлению.

Теперь его взор упирался в огромные черно-белые кубы атомного гиганта. Левее — мощный пристанционный узел, блок трансформаторов, издали похожих на вздутые желтые кули, завязанные по углам, от них линия электропередачи до подстанции, ершащейся сотнями опор, расчлененных тросами, штыри грозозащиты, и далее высоковольтная ЛЭП, идущая сначала вдоль моря, а потом круто вправо через степь в энергосистему.

Еще недавно Палин гордился этими творениями рук и ума человека, сумевшего докопаться до святых тайн микромира. Но ведь не для того же он проник в святая святых Природы, чтобы мстить ей за ее же щедрость — настоящую и ту, будущую, которую она еще таит в себе для нас? Двадцать три года отдал он напряженной и опасной работе на атомных установках, накапливая опыт и знания, чтобы теперь, когда ему стукнуло сорок три, вдруг соединить все это с впечатляющей картиной тех давних радиоактивных рек, озер, рыбы, гибнущих сел и деревень...

«Да, теперь я знаю все... От начала и до конца... И я не буду молчать... И должность моя, и совесть человека, который знает, с чем имеет дело... Я буду драться...» — Думая так и испытывая вновь нахлынувшую волну возбуждения, он вошел к себе в кабинет, скинул пальто, кепку и быстро прошел к кабинету начальника производственно-технического отдела.

«Труба началась отсюда.. — подумал он, подойдя к двери кабинета с табличкой: „Начальник ПТО Харлов И. И.“, и в этот миг его одолело сомнение: — Ведь о сбросах уже говорено на оперативках, и не раз. Хотя... Ах, как давит на нас старое, привычное мышление... А чего стыдимся? Хорошего... Правильного...»

Палин вошел в кабинет и сел напротив Ильи Ильича.

— Ты что, Владимир Иванович? — спросил Харлов, глянув на вошедшего, и поднял от бумаг большую черноволосую голову, чуть возвышавшуюся над столом, отчего казалось, будто сама эта голова в кресле и сидит. — Ты что? — повторил он, и черные прямые пряди с двух сторон съехали на виски, образовав на темени белый и ровный пробор.

— Слушай, Илья Ильич... — Палин вновь ощутил неуверенность, в нем заговорил прежний, все «понимающий» и многое оправдывающий Палин. — Неужто ты одобряешь сброс активных вод в залив?..

«Эх, не так, не так же надо все это!.. Не так!..» Илья Ильич слегка порозовел, взял своей очень маленькой, похожей на женскую, ручкой недокуренную сигарету с пепельницы, чиркнул спичкой. Пуская кольца дыма, мутноватыми черными глазами в упор посмотрел на Палина.