Опасная колея - Юлия Федотова

— Слушаю, ваше высокоблагородие! — дежурный — не утренний, сменщик его — влетел в кабинет, вытянулся во фрунт.

— Скажи, что стряслось в городе? Почему столько народу к нам?

— Так ведь эта… докладываю! Народу, ваша милость, как обычно нынче. Только все ведь к вам одному идут, вот и кажется вам, будто много.

— Ко мне одному?! — красиво изогнутые брови молодого чиновника поползли вверх. — Это с какой же такой радости, позволь узнать?

— Так ведь эта… — начинать свою речь иначе этот городовой, похоже, не умел. — Докладываю! Других-то из господ приставов нет никого! Вы один нынче на службе обретаетесь.

Один? — поразился Роман Григорьевич. — А остальные где?

— Так ведь…

— Короче!

— Слушаюс-с! Захворали все! Простыли видать, али поветрие пошло! Ото всех посыльные были, что нездоровы и в ближайшие дни явиться никак не могут. Такие у нас дела, — городовой сочувственно развёл руками. — Один вы в строю остались, ваше высокоблагородие… — и предложил участливо. — Я вам булочку горяченькую из лавки принесу? Кипяточку согрею?

— Давай, — утомлённо согласился Роман Григорьевич, поправил ворот вицмундира, небрежно откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. — И народу вели, чтоб не шумели под дверью. Голова уже кругом идёт, — он страдальчески, на манер капризной барышни, сжал пальцами виски, хотя на самом деле голова его была в гораздо лучшем состоянии, чем он стремился представить.

Увы. Не суждено было господину Ивенскому в тот день ни булочки съесть, ни горячего испить. Растолкав могучими ручищами народ, в кабинет с воем ворвалась толстая всклокоченная баба.

— А-а-а! — голосила она истошно. — А-а-а! Убили! Уби-и-или-и-и! Ваша милость, убили! А-а-а!

— Цыц, женщина! — велел Роман Григорьевич строго. — Говори толком, где убили, кого?

— Вот я и говорю, ваша милость! — баба на удивление быстро успокоилась и, принялась тараторить едва ли не радостно. — Убили! Колдуна Понурова, того, что отсюдова в недалече, на Боровой живёт! Там у него и лавка при доме своя. А я, стало быть, в лавку к нему пошла, за отворотным зельем. Для дочки, стало быть. Потому как дочка моя единственная с таким, прости господи, обормотом связалась, что не знаю, как и разлучить их! Ну, соседка и надоумила: ты сходи, говорит, к колдуну Понурову, он хоть и дорого дерёт, сказывают, зато…

— КОРОЧЕ! Пошла ты к колдуну…

— Ага! Пошла я к колдуну. Захожу в лавку-то — нет его, хоть и отперто. Я звать — не откликается. Тогда я через заднюю дверь прямо в дом к нему проникнула, а там — батюшки! Лежит! Весь как есть неживой! Убитый! Ну, я подол подхватила, и скорее к вам! Потому как страшно до ужасти!

Роман Григорьевич нехотя поднялся с места. Уж он чуял, что придётся выходить на мороз. А так не хотелось!

— Да ты хорошо ли смотрела, женщина? Может, он просто уснул крепко, утомлённый колдовскими трудами, а ты вломилась без спросу? Или пьяный валяется?

Баба замахала руками.

— Какое там уснул, ваша милость, когда горло от уха до уха перерезано, и кровищи вокруг море разливанное — едва подол не замочила! Убитый, как есть убитый! Чем угодно поклянусь!

— Ну, пошли, поглядим, какой он убитый, — обречённо вздохнул Роман Григорьевич. — Далеко, ты говорила, до места?

— Квартал-другой, ваша милость! — услужливо подсказала баба.

— Дежурный! Вели лошадей подать! — ну, не желал он мёрзнуть пешком по казённой надобности.

— Так ведь эта! Докладываю! Возчик наш тоже захворал!

Что ж, одно к одному…

— А тут к вам ещё одно лицо, ваша милость! Просют принять по службе! С бумагой!

— Ах, некогда мне! Происшествие в городе!

Но тут из-за плеча дежурного раздался звонкий, почти мальчишеский голос.

— Ваша милость! Разрешите отрекомендоваться! Чиновник четырнадцатого класса, Удальцев Тит Ардалионович, прибыл к месту службы в должности младшего полицейского надзирателя!

Это был юноша лет восемнадцати, не больше. По-детски круглое лицо, весёлые глаза. Щёки раскраснелись на морозе, новенький плащ стоит колом, а ему все нипочём. «Ах, молодость, молодость!» — ностальгически вздохнул Роман Григорьевич с высоты своих двадцати трёх.

— Прибыл, стало быть? Ну, служи. Быстренько, собери письменные принадлежности и следуй за мной. Протокол будешь вести — на Боровой убийство.

— Убийство?! — глаза юноши восторженно разгорелись.

Убийство. Не наврала баба, правду сказала.

…Дорога к дому колдуна вышла совсем недолгой, вот только ветер успел перемениться и снова дул в лицо, будто назло. Зато ноги на мостовой не скользили — район был хорошим, помои на улицу здесь никто не лил, только вокруг тумб и фонарных столбов растекались мёрзлые струи собачьей мочи, ну, да их было легко переступить.

Дом «колдуна» тоже оказался хорошим — добротный каменный особняк прошлого века, с шатровой крышей, крытой черепицей на западный манер, и широким крыльцом. Верхний, жилой этаж его смотрел на мир «змеиными» окошечками-бойницами, такими узкими, чтобы ни одно из крылатых чудовищ, каковые в давние времена постройки дома ещё не успели перевестись на Руси, не могло просунуть внутрь голову или лапу.

В нижнем этаже особняка разместилось торговое заведение, и окна его были расширены, переоборудованы в просторные витрины, заполненные всяческими диковинами, призванными поразить воображение посетителя. Были в их числе и разноцветные кристаллы изумительной красоты, и связки неприятных белых кореньев, напоминающих сильно усохшие трупики («Мандрагора!» — со знанием дела прокомментировала провожатая, хотя её никто не спрашивал), и большие бутыли с заспиртованными гадами, и даже чучело редкого зверя индрика (скорее всего, поддельное — больно уж зад смахивал на лошадиный). Но в отличие от большинства городских лавок, вывески над входом в заведение не было, её заменяла богатая медная табличка с затейливо выгравированной надписью.

«Г-н А.А. Понуров, адепт белыя и чёрныя магии, гроссмейстер, доктор оккультных наук. Лицензия на частную практику государственного образца за номером 113. Приём от 9 до 18 кроме праздничных дней», —

гласила она. Вот вам и колдун-лавочник! Вот и слушай после этого баб!

У дверей уже толпилась прорва зевак — видно баба воплями своими всполошила весь квартал. Дремуче-бородатый, седовласый дворник в неопрятном тулупе на вате, отчаянно бранясь, гнал их метлой, но они не желали расходиться, стояли и выжидали чего-то. «Охота же мёрзнуть! — подумал Роман Григорьевич с раздражением. — Можно подумать, никогда убитых не видали!»

При виде людей в форменных плащах дворник молодцевато вытянулся и метлу свою перехватил на манер ружья.

— Честь имею доложить! Внутре совершено злодейство! Труп холодный уже! Попытки проникновения посторонних лиц на место преступления пресечены нашими силами! Докладывал дворник Пахом Гусь.

— Молодец! Благодарю за службу! — одобрил Роман Григорьевич от души и протянул бравому старцу серебряный. Дворник просиял: «рад стараться, ваше высокоблагородие!».

Без малейшего скрипа распахнулась дубовая дверь, и молодые люди шагнули через порог магического заведения. Баба хотела просочиться следом, но бдительный страж её отогнал: «Неча, неча лезть, куда не звали! И без тебя господа разберутся! Ты своё дело сделала — чуть не весь город на ноги подняла, окаянная!» Та что-то затараторила в ответ — через дверь уже не было слышно.

…Конечно же, это была не торговая лавка, скорее, приёмная, добротно и не без претензии меблированная. В передней её части стояли приземистые полосатые диванчики на гнутых ножках, низкие восточные столики с инкрустированными перламутром столешницами и комнатные цветы в больших кадках. Задняя часть помещения показалась Роману Григорьевичу чем-то средним между аптекой и библиотекой. Там на двух открытых, упирающихся в потолок стеллажах размещались старинные книги в красивых золочёных переплётах и разнообразная стеклянная посуда, от массивных бутылей с притёртыми пробками до изящных колб и реторт, хрупких как мыльные пузыри. Имелся в комнате и закрытый шкаф, тоже до потолка, с дверцами, украшенными богатой резьбой в виде цветов, единорогов и львов, и защищёнными мощными чарами, от которых казённый амулет на запястье приблизившегося пристава моментально стал горячим. Видя такое дело, Роман Григорьевич решил осмотр его отложить на потом, и вплотную заняться трупом, каковой обнаружился здесь же, на первом этаже, в смежной комнате, служившей, судя по скромной обстановке и обилию всевозможной магической утвари, хранилищем или кладовой.

Несчастный гроссмейстер, лежал на некогда дорогом, а ныне изрядно потёртом персидском ковре, широко раскинув руки; пальцы их были судорожно скрючены, будто продолжали скрести пол. Подол его чёрной, шитой золотом мантии неприлично задрался, обнажив худые белые ноги, уже покрытые трупными пятнами, и смешные полосатые подштанники. Огромная, действительно от уха до уха, рана зияла под вздёрнутым бритым подбородком. Страшный удар почти отделил голову от туловища, она держалась только на позвонках и смотрела в потолок широко открытыми, ничего не выражающими глазами. Крови вокруг разлились целые лужи, даже стены местами были забрызганы. Неприятное, конечно, зрелище. У Романа Григорьевича даже аппетит пропал, хотя ещё минуту назад он скорбел о горяченькой булочке, что так ему и не досталась.