Он мой, а прочее неважно (СИ) - Столыпин Валерий Олегович

— А ты, где была твоя интуиция.

— Не представляю. Мы ведь с Женей с тринадцати лет неразлучными были. Я ему доверяла как самой себе. Несколько месяцев он ходил сам не свой. Он страдал, я страдала.

— А сейчас Женька где?

— У мамы. Но это не имеет значения. Он её любит, Людочку. Представляешь, ей всего двадцать лет, вчерашняя школьница.

— Откуда знаешь, что любит?

— Признался. Плакал.

— Отпусти. Так бывает.

— Откуда тебе знать, как бывает? Можно подумать всё знаешь. Не хочешь — не слушай.

— Ладно, молчу. А если изменить?

— Не могу, люблю. К тому же беременность. Это его дитя, его! Мне вернуть его нужно, обязательно.

— Из-за детей?

— Глупый ты, ради себя. Не буду я ничего рассказывать, ничего ты в любви не понимаешь. Уходи!

Я ушёл, только телефон на всякий случай оставил.

Катя позвонила, когда я почти забыл о её существовании.

— Можешь меня завтра из роддома забрать? Больше некому.

— Хорошо.

— Дети у мамы, ключи от квартиры у Риты, соседки из сорок девятой квартиры, она цветы поливает. Приберись, если не сложно. Не хочу родителей напрягать, опять учить будут.

— Купить что-нибудь нужно? Пелёнки там, распашонки, кроватку.

— Подготовилась. Всё есть. Твоя задача притвориться моим мужем, справишься? Если можно, сделай так, чтобы твоя жена ни о чём не догадалась.

Девочка была малюсенькая, спокойная. Я вообще люблю малюток, а эта из меня даже слезу выжала.

Когда ребёнок уснул, мы сели за стол. Катя пила сок, я водку.

И тут её прорвало.

Слёзы лились рекой. Утешать подругу я не мог, не имел соответствующих навыков: привык решать конфликты с женщинами поцелуями и объятиями, что к данному случаю не подходило.

— Представляешь, Женя приходил в нашу палату. Оказывается главный врач родильного отделения, его друг. Они в парилку по пятницам вместе ходят.

— Это же здорово. Значит любит.

— Ещё слово и напьюсь. Не ко мне он приходил, не ко мне.

— Загадками говоришь.

— Ага. Сама в шоке. До сих пор отойти не могу. На соседней койке девочка лежала. Тоненькая, ладная, обаятельная, улыбчивая. Я сразу к ней прониклась дружелюбным доверием. Люсенька очень рожать боялась. Иногда до зубовного скрежета. Я её по головке гладила, к сердцу прижимала, успокаивала.

— Кать, какое мне дело до той девочки? О себе расскажи.

— Ага, — всплакнула она, — о себе и говорю. Когда вы, мужики, слушать научитесь? Так вот, родила она. Девочку с длинными тёмными волосами. Плакала навзрыд, поскольку отец ребёнка блондин. Клялась и божилась, что он у неё первый и единственный мужчина. Всей палатой пытались девочке доказать, что цвет первичных волос не имеет значения, они выпадут, но она была безутешна.

— Причём здесь ты?

— Если бы не был ты сейчас моим единственным другом, выгнала бы к чёртовой матери. Это была единокровная сестра моим детям. Так-то. Я же говорю, Женька пришёл. Только не ко мне, к ней. Букет принёс размером со шкаф и к ней, а меня увидел — застыл изваянием, глаза спрятал. Люсенька истерику устроила, потом, правда, извинялась. Женьку из палаты выгнали.

— Да, дела. И что теперь, после всего этого ты его будешь любить?

— Дурак ты. Конечно, буду. У меня никого дороже Женьки нет, и не будет.

— Бред. Это мазохизм. Купи плётку и хлещи себя по заднице, пока не забудешь, как его звать.

— Если бы могла… нет, дружок, мне такой вариант не подходит. Лучше подскажи, как Женьку вернуть. Нет мне без него жизни.

— Я думал ты нормальная. Измена, это не разовое мероприятие, не приключение, не случайность, это смысл жизни.

— Не верю. Если Женя сказал, что влюбился, значит это очень серьёзно. Буду ждать. Я ему ни слова в упрёк не сказала. Благословила и сказала, что буду ждать.

— А он?

— Не знаю. Мне на него смотреть больно. Страдает человек. Сильно переживает.

— А ты?

— Что я! Молюсь, хоть и не верю в их богов, ни капли. Чувствую, что не жить Жене без меня, а мне без него. Гордый больно. Казнит себя наверняка, не знает, как вину свою загладить. Он ведь меня первый раз поцеловал, когда нам по тринадцать лет было. А Люська, она же ребёнок совсем. Заморочила мужику голову, теперь наверно не знает как от него избавиться.

— Хочешь сказать простишь его?

— Давно уже простила. Люблю. Ох, как же я его люблю. Слов нет. Всё слёзы выплакала.

В тот раз мы так ни до чего и не договорились. Жалко мне Катьку было. Ненормальна баба, чего ещё можно сказать. Мужик с малолетками развлекается, детишек им сооружает, а она про любовь лепечет.

Чудеса, да и только.

Мне тогда немного погодя уехать пришлось с семьёй, так сложилось.

Три года Катю не видел.

Встретив, узнал с трудом. Она вновь была беременна, только лицо просветлело. За руку подруга вела маленькую девочку с пшеничными волосами и огромным бантом.

Увидев меня, Катя раскрыла объятия, поцеловала меня без стеснения, с видимым удовольствием.

— Не представляешь, как я тебе благодарна. Если бы в то время тебя рядом не оказалось, не знаю, чем моя жизнь могла закончиться.

— Ты о чём? Попросила встретить — встретил. Посидели, в жилетку поплакались. Только и всего. Ты похоже замуж вышла. Поздравляю.

— Нет, дружок. Это Женькино дитя, — Катя улыбаясь погладила животик. — И это его дочурка, Асенька. Помнишь, я тебе рассказывала про Люсеньку, девочку, в которую муж мой влюбился до смерти?

— Как не помнить, помню. Ты из-за неё на стенку готова была полезть.

— Давай присядем. Асенька, золотце, покачайся на качельке. Мы поговорим немножко с дядей. Он хороший, это мой лучший друг.

Девочка без разговоров побежала на детскую площадку.

— Немного погодя после родов из армии вернулся её дружок, Люсенькин. Там была такая трагедия. Мы ведь с ней подружились.

— Не ожидал. Как это возможно — дружить с разлучницей.

— Она действительно была прелестна. Я поняла, почему муж был очарован этим ребёнком. Так вышло, что мирить их пришлось мне. Женечка так страдал, не передать. Помочь ему выровнять отношения с Люсенькой я не могла. Девочка словно ото сна очнулась. По всему было видно, что с тем солдатиком, Ромой, у них прежде была настоящая любовь. Тот и не думал отступаться.

— Кать, скажи честно, ты всё выдумала? Так не бывает.

— Ещё как бывает. Люсенька разрывалась между Женей, Ромой и Асенькой. Она любила всех троих, но не видела выхода. Ты бы видел её, когда она перерезала себе вены. Ужас, просто улица Вязов. Синяя, бледная. Слава богу, выход нашёлся. Я уговорила всех вместе встретиться. Разговор был тяжёлый и долгий.

— Ты выступила свахой?

— Нет, я пыталась ни на кого не давить. Решение далось нелегко. В итоге мы были свидетелями на свадьбе Люсеньки с Ромой. Асеньку я удочерила. А Женя вернулся.

— Как просто. И ты веришь, что до него дошло! Бред, Катька, бред. Он спит и видит эту Люську.

— Возможно. На меня эта история оказала удивительное действие. Я очень люблю Женю, но больше за него не держусь. Насильно мил не будешь. Сейчас я вижу, он по-настоящему меня любит. Этого достаточно. Не хочу загадывать на жизнь вперёд. Сегодня я счастлива, это прекрасно.

Не успели мы договорить, как к нам подошёл жизнерадостный Женька. Его глаза лучились счастьем.

Странная штука жизнь. До сих пор не верю, что можно любить настолько беззаветно.

Ещё более удивительно, что Женька и Роман тоже стали друзьями.

Территория абсурда

— Почему, почему, почему!!! — Регина Егоровна задыхалась, захлёбывалась собственными слезами не в силах понять, что происходит в её жизни, отчего события закручивают её судьбу в жгут, вот-вот готовый треснуть, наподобие мокрого белья, которое выжимает пара дюжих молодцев, в то время как руки спокойно выполняли привычную домашнюю работу.

— Этого… просто… не может быть! Я, ведь, замечательная жена и хозяйка, хорошая мать, идеальная бабушка. — Рыдающие спазмы в голосе разграничивали слова, которые она произносила с надрывом.