Сребропряхи - Энн Ветемаа

В комнате скрипнула кровать. Вероника сегодня не такая, как обычно, видно что-то должно произойти…

Мати громко глотнул, его гортань, его голосовые связки опять дают о себе знать. Если он сейчас откроет рот, то непременно запнется, даже говоря с Вероникой, хотя до сих пор при ней этого не бывало. Рука Мати дотронулась до проклятой шеи, помассировала ее; мальчишкой он иногда мечтал, что в конце концов когда-нибудь настанет счастливый миг и ему удастся проглотить свою беду. Коварный маленький скорпион, поселившийся в его горле, хорошо бы его слопать. Пускай этот гад переварится! Но скорпион заикания не исчезал, он крепко вцепился своими клещами в горло Мати.

Скорпион никогда не исчезнет.

— Принеси мне попить!

Мати не хотелось откликаться. Пара споткнувшихся слов может вылиться в стихийное бедствие, в глоссолальную Ниагару — звуки сольются друг с другом, разрастаясь, словно снежный ком, задушат. Их не выплюнешь. И красные роднички крови вскипят, бросятся в голову. Иногда в такие минуты он убегал от людей.

Мати открыл кран, сполоснул стакан из-под вина.

Вероника, приподнявшись на локтях, села. Когда Мати вошел в комнату и протянул ей воду, она не прикрылась одеялом. Это было ново: в комнате уже стало светло, а Вероника стеснялась своего тела, хотя лишай был не заразный и вообще не страшный. Даже в их первый раз он не испугал Мати. Может, было бы лучше, если бы испугал. Кто знает.

Вероника маленькими глотками пила воду и следила за взглядом Мати. Следила за тем, как он следил. И Мати следил за ней. Между ними частенько так бывало.

— Правда… это все равно, как если бы кто-то длинным-предлинным хлыстом…

Мати снова встревожился. До сих пор эта тема была табу. Да, но винтовую линию или взвивающийся след хлыста лишай действительно напоминал.

— А ты… никогда не задумывался, что будет, если Вероника в один прекрасный день решит не уходить от тебя?.. Двое больных людей…

Мати не смог выдержать взгляд Вероники — он был пронизывающий и словно гипнотизирующий, а как она произнесла «двое больных»… Да, она человек опасный…

— Не… задумывался, — выдавил он. Тут не требовалось длинного ответа, на столь неожиданный вопрос и более речистый не смог бы сказать с ходу ничего умного.

Конечно, этот ответ не удовлетворил Веронику, но ее реакция была безупречной.

— Так, значит, не задумывался, — она усмехнулась и, допив воду, повернулась на бок, чтобы их зрительная связь была прочнее. — А ведь нам вдвоем неплохо, — Вероника, улыбаясь, взглянула на Мати таким взглядом. Мати знал, что должно последовать, но у него не было ни малейшего настроения. Его охватило необъяснимое ощущение опасности, и он поспешил отнести пустой стакан на кухню. Выходя из комнаты, он чувствовал на своей спине взгляд Вероники. Наверное, сейчас ее глаза полуприщурены, как у мурлыкающей кошки, плохо то, что в этих глазах никогда не отражается искренняя улыбка. — Мати!

Он остановился в дверях. Голос Вероники звучал неожиданно мирно.

— Если ты собираешься с Марет… я советую тебе поторопиться.

— Да?

— Держу пари, что Мадис на днях предложит ей небольшую роль. Он уже два или три дня на нее поглядывает, склонив голову набок… У меня нюх на такие вещи.

— Роль Марет? — Мати не мог этому поверить. Не часто вступающим в бальзаковский возраст костюмершам перепадают роли, чаще исполнительницы эпизодических ролей в этом возрасте становятся костюмершами. — Ну и что?

— Подобные штуки оказывают воздействие.

— Воздействие? Какое?

— Неблагоприятное для тебя…

Взгляд Вероники был острый и холодный.

— Ты думаешь?

Теперь настал черед Мати усмехнуться: Мадис Картуль с его огромным брюхом — донжуан! К тому же ему под шестьдесят.

Мати даже обиделся: домыслы Вероники были оскорбительны именно в силу своей примитивности.

— Баб, — Мати должен был глотнуть, — хватает!

Вероника пристально смотрела на его подергивающиеся губы.

— Ты и вчера говорил хуже… чем обычно. Побереги свои нервы, Мати!

О, как по-матерински наставительно умеет эта женщина его наказывать!.. Мати натянул свитер.

— Я пойду.

— Уже?

— Вечером трудные режимные съемки.

И он ушел, оставив Веронику в постели. Вечером и вправду предстояли сложные режимные съемки, но, разумеется, сейчас он ушел совсем не потому.

«Баб хватает!» — запальчиво бросил Мати. Для него это было именно так. Истина, даже в некотором роде печальная истина. На Мати начали обращать внимание с четырнадцати лет. Когда его одногодки только еще спотыкались в первых любовных терзаниях, полыхали-воздыхали под девичьими окнами, писали стишки и получали от ворот поворот, Мати уже добрался до спален, поначалу преимущественно супружеских. Он пользовался огромным успехом, женщины постоянно баловали его. Наедине с дамой сердца Мати удавалось в значительной степени одолевать свое несчастное заикание, и он уже подумывал, что до полного выздоровления, пожалуй, недалеко. Но, как ни странно, вскоре возникало сомнение, желательно ли это дамам. Во всяком случае, им нравилось напоминать о его беде. У Мати даже возникла гипотеза, возможно ложная, об интуитивном стремлении многих женщин ловко связать его путами зависимости. Вероятно, в этой нежности таилось некое зло; иногда Мати приходил в ярость, однажды даже избил слезливую шептунью…

Следующим этапом было женоненавистничество. Он исполнился недоверия, стал считать всех женщин коварными. Мати научился быть жестоким. Однако все это нисколько не мешало его успеху у женщин. Нельзя сказать, что он не испытывал удовольствия от своих побед. А кроме того, через женщин он мстил их мужьям, всем мужчинам, представителем которых в его воображении являлся Сморчок с толстыми подошвами и неестественным басом.

Однако скверно в этих любовных играх было то, что Мати в какой-то степени причинил вред самому себе — такие интрижки с надрывом стали необходимы и ему. Встречаясь с женщиной, которая не обращала внимания на его недостаток, он чувствовал себя оскорбленным. Мати полюбил свою беду, ему стал нравиться трагикомический ореол запинающегося покорителя сердец.

Года три Мати вел жизнь форменного иждивенца. Пять раз переезжал он от одной дамы к другой — самоуверенная усмешка на губах, в руке чемодан, где, кроме шелкового халата со змеиным узором да нескольких книг, ничего путного не было («Все мое ношу с собой!» — это изречение, по-видимому, вполне уместно в устах альфонса).

Кто знает, что сталось бы с Мати, если бы он не нашел пристанища у тети Магды. Как-то раз он вместе с приятелем, помогая пилить дрова одной пожилой женщине, посетовал на неприятности с жильем и обрел дом. Почти настоящий дом.

Магде было пятьдесят пять. В свои двадцать два года Мати уже кое-что повидал, хотя, пожалуй, несколько односторонне; его уже ничто не могло удивить. Когда Магда попросила растереть ей спину средством от ревматизма, Мати насторожился. Но у тети Магды не было на уме ничего такого, чего опасался Мати. Есть же на свете нормальные женщины, с радостью отметил Мати. Тетя Магда и правда была словно теплая деревенская печь, сложенная из валунов, она всех одаряла теплом своей души: ангорскую кошку, канареек и Мати. Начался долгожданный период спокойной жизни.

Мати закончил вечернюю школу. Он работал на бумажной фабрике каландровщиком (существует такая машина, наводящая глянец на бумагу), все было в порядке, им были довольны. Если бы от него не требовали общественной, лекторской работы — в грохоте машин дефект его речи был не очень заметен, — он и дальше оставался бы на фабрике. Мати боялся своего скорпиона, который за последнее время впал в летаргию, но при планах выдвижения тут же зашевелился. Хотят сделать Мати оратором! Вот дураки! Ничего из этого не выйдет.

На его счастье, начиналось лето, а летом раскаленная, насыщенная паром бумажная фабрика — малоприятное место. Мати давно тянуло в деревню, на природу. Он оставил на время тетю Магду, ее пахнущие корицей домашние булочки, чистые льняные простыни и фарфорового Иисуса на комоде. Подался к мелиораторам, осушал болота, вырубал кустарник. И, когда к концу лета нашел место на киностудии, это решило все.

Теперь с апреля по ноябрь у Мати был свой собственный дом, вагончик на резиновом ходу с табличкой на двери: «Посторонним вход строго воспрещен! Карается законом!» В нем он мотался по всей Эстонии. Он любил ночевать в вагончике. (Надо же было этой Веронике найти для него квартиру!..)

Кроме разных принадлежностей для съемок в вагончике имелся аккуратно отделенный занавеской рабочий стол с микроскопом, магнитофоном, учебниками физики и биологии, — Мати за последнее время успел поступить и даже перейти на второй курс заочного отделения Эстонской сельскохозяйственной академии, но потом бросил учебу. Конечно, тут сыграла роль и его основная беда, которая опять заявила о себе на экзаменах; впрочем, Мати не ставил перед собой высоких целей. Он овладевал наукой не столько ради диплома, сколько из любознательности, своей жизнью и работой он был вполне доволен. А такие вещи, как энтропия и периодическая система, наследственность и эволюция, интересовали его и сейчас. Наивный, неискушенный мечтатель, он любил вечерком поразмышлять о странностях жизни и чудесах природы.