Пьющие чудо - Кирилл Князев

Так же, как привычно Анне видеть рассыпающиеся нити жизни. Для пряхи, близкой к тонким материям Канвы, это более чем естественно.

Я же – старатель. Я не вижу ни жизни, ни смерти, ни материи утка, из которой соткан этот мир. Вообще, мы мало чем отличаемся от обычников. Кроме малюсенького отклонения: я, и подобные мне, видим Чудо.

Это просто. Я вижу там, за стенками рёбер, где некогда билось могучее сердце хищника, рубиново-красный клубок. Обычный клубок нитей, вроде тех, из которых вяжут, к примеру, свитера.

Чудо не может выглядеть по-особенному. На то оно и Чудо.

Я протягиваю ладонь меж рёбер. Без труда нахожу конец невидимой для ребят нити. Привычным движением наматываю её на рогатку.

То, что я вижу сейчас – Чудо жизни. Как и любое из чудес этого мира, оно доступно для всех. Будь ты человек, или зачарованный жук, что кружит сейчас над моей головой. Чудо может быть добрым – и не очень. Но, так или иначе, им пользуются все.

Но мы, старатели, используем его по-другому.

– Материал, – говорю я, – несите скорее. Нить рассыпается.

Маленькое Чудо хрупко. И тает мимолётно.

Возле моих колен плюхается груда всякого мусора. Шишки, обглоданные косточки подстреленного вчера зайца.

Грубо стискиваю ладонями неряшливо намотанную пряжу. Давлю, будто под пальцами у меня не чистая энергия – горло врага. До ушей доносится слышное только мне эхо стона, плача. Кожу на руках начинает нещадно жечь, словно я сдуру растёр её красным перцем.

Поочерёдно беру вещи, накануне отобранные мной под материал. Жжение с каждым прикосновением начинает слабеть, мусор, напротив – наливается призрачным светом. Я рушу, ломаю Чудо. Перевариваю его в то, что дороже всего.

Кроличьи косточки на глазах обращаются серебром.

Да, вот такая у старателей профессия. Делать из Чуда металл. Иногда – драгоценный. Впрочем, для Канвы подойдёт и железо. Здесь его иным путём добыть сложно.

Последние обрывки нити уходят на маленькую сосновую шишку. Перед глазами проносятся картинки чужой жизни: рождение, бесконечные пейзажи, наваливаются звуки, запахи. Наконец, я вижу финальный прыжок волка, нить заканчивается.

Меня бьёт озноб. Хорошо, что разрушая Чудо, я не запоминаю увиденное. Мозг сам выбрасывает лишнее – не будь этого, давно бы лишился рассудка.

– Ого, – говорит Дан, опускаясь рядом со мной. – Золотая! Ты посмотри! А другие – серебряные. По качеству что скажешь?

– Ничего ценного, – отвечаю. – Но шишка получилась знатная.

Принимаю из рук Данила тяжёлый металлический самородок. Золото в точности повторило все контуры шишки. Видны чешуйки, веточка.

– Отчего так?

Я некоторое время молчу, разглядывая маленькое сокровище:

– Последние дни он жил особенно ярко. Вот почему.

Говорить на эту тему не хочется. После каждого сеанса старательства я чувствую себя ужасно. Будто душу вынули, прошлись грязными сапогами, вернули на место. Хочется отмыться от всего этого… но разве отмоешься? Некоторые вещи не стереть мочалкой. Мыло не счищает копоть с души.

– Я-то думал, у красных волков не бывает скучных дней, – проговорил Хомяк. – Это ведь Кэ-Вэ?

– Он самый, – кивает Данил. – Хорошо, что у этих тварей есть дни неудачные.

Он подходит к телу, там, где чернеют крылья костей бедра. В зеленоватом свете я вижу, как Дан вынимает из-за голенища нож, резким движением отрезает волчий хвост.

– Жене на воротник, – говорит он, заметив мой взгляд.

Улыбаюсь.

Интересно, есть у него подружка здесь, в Канве? Помимо работы мы общаемся только в мире Земли. Здесь встречаемся ради походов. Ну, или выпить иногда. Настоящей жене, которую я видел пару раз, он этот хвост дарить не станет. Не сможет.

Органику на Землю не протащить. Против законов Вселенной не попрёшь. Вот золото без проблем вытянет. Собственно, потому-то мы и ходим вместе. Костяк нашей команды. Я и Данил. Старатель и мул.

Некоторым людям везёт: имеется способность сливать два мира воедино. Они могут вытянуть из мира грёз металл. Их здесь и называют мулами. Дан очень талантлив. Его знают и уважают многие. Мул, способный вытянуть до трёх килограммов драгметаллов из Канвы, по-своему гениален.

Другим на роду написано вытаскивать сокровища граммами.

Усаживаюсь на пятую точку. Провожу ладонями по коже штанов. Спина отзывается болью, в голову – будто ваты натолкали. Тяжёлый сегодня выдался денёк. Многокилометровый прорыв по лесу, кишащему хищным зверьём, дежурство, бой.

Пора домой.

– Сколько у нас времени осталось? – спрашиваю.

Рука скользнула за пазуху. Достаю исцарапанные карманные часы. Большим пальцем давлю на кнопку – крышка послушно откидывается. Секундная стрелка ползёт медленно. Так, что сложно уловить её движение. Всё в порядке, механизм не сломан. Просто настроен на земное время.

– У меня ещё три часа, – говорит Дан, закатывая рукав. У него советские наручные часы. Хорошая штука, я думал в своё время заиметь такие же.

Но… не люблю, когда что-то давит на запястье, и уж тем более – болтается.

– И у меня, – отзываюсь.

– Два, – говорит Анна.

– Полтора, – грустно отзывается Хомяк.

В этом расхождении нет ничего удивительного. Количество времени, которое ты можешь провести здесь, напрямую зависит от количества заходов. Чем чаще погружаешься, тем дольше потом держишься.

Говорят, есть хитрецы, скачущие туда-обратно, чтобы наработать стаж. Но я не думаю, что это действенно. Во-первых, дома тебя ждёт мигрень, ослабленный иммунитет. Во-вторых, Канва – мир умный. Её не обманешь.

– Выходим, – решаю я. – Надо перекурить.

– Поддерживаю, – кивает Данил. – Когда встречаемся? В девять вечера по московскому, как обычно? Возражений нет?

– Нет.

– Нету.

– Угу, – говорю. – Дальше будем работать без передыха, до упора.

– Добро.

Откидываюсь на спину. Через куртку чувствую, как от земли идёт холод. Укутанная в бандану голова устраивается на еловых корнях, будто на подушке. Дискомфорт мешает выходу. Но, к счастью, я в этом деле далеко не новичок. И не из таких мест выходил.

Закрываю отяжелевшие веки. В обступившей меня темноте нахожу поплавок, болтающийся на тонкой леске. Так выглядит мост, ведущий домой. Но только у меня. Аня говорит, что у неё он похож на старую дверь с облупившейся краской.

Протягиваю руку, хватаюсь за бело-рыжий буёк. Леска натягивается. Выдуманный рыбак подсекает крупную рыбу. Рывок – сознание мутнеет, меня утягивает вперёд, в черноту.

Пробуждение в земном, настоящем теле – штука скверная.

За двенадцать часов псевдосна мышцы деревенеют. Первые года я, настоящий я, здесь, в родном городе, ворочался. Иногда разговаривал через сон. Но потом, после пятисотого, наверное, захода, спящий я перестал реагировать на движения меня другого, живущего в Канве.

От этого, честно говоря, только беды.

Открываю глаза. Из окна над головой бьёт свет. Недовольно щурюсь, пытаюсь закрыть лицо ладонями. Куда там: онемевшие мышцы позволили закинуть руки на грудь. И только.

Медленно разминаю пальцы на руках и ногах. Нормальная чувствительность постепенно возвращается. Со стоном из-под одеяла скатываюсь на ковёр. Всё так же, стоя на четвереньках, тянусь к шторам. Резкими движениями закрываюсь плотной тканью от ненавистного солнца.

Ночь – лучшее время суток. К чёрту день.

С радостью уходил бы в Канву при дневном свете, чтобы бодрствовать ночью. Но куда деваться, приходится подстраиваться под ребят. Им ещё работать, учиться. Мне, впрочем, тоже. Да ещё, волей-неволей, нужно учитывать мнение близких людей, не знающих моей тайны. Слыхал я истории про канвианцев, увлёкшихся иллюзорной жизнью и проснувшихся в больнице. А что: заходят, допустим, в твою комнату родители. Или жена. Пытаются разбудить. Естественно, безуспешно.

К вечеру, насмерть перепуганные, вызывают скорую, а уж там…

О, ещё ходит легенда о страдальце, очнувшемся то ли на собственных похоронах, то ли в заколоченном гробу. Не очень-то весело, да? Сказка глупая, конечно. Но есть в ней доля правды. У ветеранов земной сон действительно похож на кому. И не расскажешь о своих иллюзорных похождениях – быстро упекут в психушку.

Разумеется, доказать существование Канвы могут, и пытаются, мулы. Но, как было сказано, иллюзорный мир умён. Вещи из него нарочно, ради правды, не вытягиваются.

Сажусь на край кровати. Пальцами массирую скулы. В голову настойчиво лезет тиканье настенных часов. Поднимаю глаза – восемь утра. Как по расписанию. До вечера ещё далеко, и дел куча.

После десятиминутки обязательных упражнений – как бы ни было хорошо там, в Канве, себя здешнего жизненно необходимо беречь – одеваюсь. Зевая, топаю на кухню, к холодильнику. За дверцей – штабеля бутылок минералки, газировки. Из всего многообразия останавливаюсь на коробочке апельсинового сока.

Запрокидываю голову, стараясь выдавить в рот остатки благословенной влаги, делаю неосторожный шаг назад….