Год испытаний - Джералдин Брукс

С ведром в руке я выхожу из дома. Утром я чувствую себя в силах поздороваться с любым, кто повстречается мне на пути. Наша деревня расположена на крутом склоне горы Уайт-Пик. Улицы расходятся на запад и на восток от церкви. От главной дороги, которая теперь заросла травой, тянутся тропинки — на мельницу, в поместье Бредфорд-Холл, к большим фермам и бедным жилищам на отшибе. За домами по обе стороны дороги лежат поля и пастбища, но они кончаются там, где в небо вздымается вершина, или у крутого оврага.

Я уже подходила к воротам дома пастора и была совсем не готова к встрече с женщиной, которую мне меньше всего на свете хотелось бы видеть. Я зашла в ворота и стала закрывать их на засов, как вдруг сзади послышался какой-то шорох. Я резко обернулась, расплескав при этом молоко. Элизабет Бредфорд скорчила гримасу: капля попала на ее шелковое платье. «Растяпа», — прошипела она. Я не видела ее больше года, но она осталась все такой же: с неизменной кислой миной на лице, избалованная донельзя.

— Где Момпелльон? — спросила она. — Я стучу в эту дверь чуть ли не четверть часа. Не мог же он уйти куда-то в такую рань?

Я проговорила предельно вежливо, елейным голосом:

— Мисс Бредфорд, какой сюрприз, какая нежданная честь снова видеть вас в нашей деревне! Вы так поспешно и так давно нас покинули, что мы уже и не чаяли снова вас увидеть.

Элизабет Бредфорд настолько любила себя, что услышала только слова, а не тон, каким они были сказаны.

— Да, я понимаю, — кивнула она. — Мои родители, конечно, осознавали, что вам будет без нас тяжело. Но они всегда очень серьезно относились к своим обязательствам. Именно это обостренное чувство долга и заставило их уехать, чтобы сохранить здоровье всем членам семьи, ведь мы должны и впредь выполнять наши обязанности. Момпелльон должен был зачитать письмо отца пастве.

— Он его зачитал, — ответила я.

Я не сказала ей, что он воспользовался этим письмом, чтобы обратиться к нам с самой своей пламенной проповедью.

— Так где же он? — опять спросила она. — У меня неотложное дело.

— Мисс Бредфорд, мистер Момпелльон никого не принимает. Из-за последних событий в деревне и трагической гибели жены он не в состоянии сейчас заниматься нуждами паствы.

— Может, это и так в отношении обычных прихожан. Но ведь он не знает, что наша семья вернулась. Пойди и скажи ему, что я хочу видеть его немедленно.

Я поняла, что спорить с этой женщиной бесполезно, и, не сказав ей больше ни слова, открыла парадную дверь. Она, видимо, ожидала, что я пройду сначала во внутренний дворик, а потом выйду и провожу ее в дом со всеми подобающими церемониями. Что ж, времена изменились и чем быстрее она привыкнет к этому, тем лучше для нее.

Она сама нашла дорогу в гостиную. Я заметила, как она удивилась при виде голых стен, а ведь прежде здесь было так уютно…

Поднявшись наверх, я, наверное, с минуту стояла перед его дверью, прежде чем постучать и доложить ему о мисс Бредфорд.

— Заходи. — Он стоял у окна, спиной ко мне, ставни на этот раз были открыты. — Элинор огорчилась бы, если бы увидела, что стало с ее садом, — проговорил он.

— Я думаю, она бы все поняла. Если бы даже у нас было достаточно рабочих рук, чтобы выполоть сорняки и обрезать сухие ветки, он все равно уже не был бы ее садом. Ее садом он был, когда она могла посмотреть на горстку семян зимой и представить себе, какие цветы из них вырастут и как они будут смотреться в залитом солнцем саду.

Он обернулся и пристально посмотрел на меня:

— Ты действительно хорошо знала ее. — Он сказал это так, словно это дошло до него только сейчас.

Пытаясь скрыть смущение, я выпалила:

— Мисс Бредфорд сидит в вашей гостиной. Она говорит, что ей нужно срочно видеть вас.

Я страшно удивилась, когда он рассмеялся. Я давно не слышала его смеха.

— Я знаю, я ее видел. Стучала тут в дверь, как будто хотела ее протаранить.

— Что ей передать?

— Передай, чтобы убиралась отсюда к чертям.

Когда он увидел, как меня поразили его слова, он снова рассмеялся. Вытирая выступившие на глазах слезы, он сказал уже серьезно:

— Нет, конечно. Вряд ли ты сможешь это повторить. В общем, говори что хочешь, но смысл такой: я ее не приму.

Когда я спускалась к ней вниз, я чувствовала себя так, будто раздвоилась. Я помнила, как работала в поместье Бредфордов и все время ждала гневного окрика. Но ведь я, Анна Фрит, повидала в жизни столько ужасов — и выдержала. А Элизабет Бредфорд всегда была трусихой. Она была дочерью трусов. Когда я вошла в гостиную и увидела ее недовольную физиономию, я поняла, что мне больше нечего ее бояться.

— Мне очень жаль, мисс Бредфорд, но пастор не может вас сейчас принять, — сказала я спокойно. Но, увидев, как задвигались скулы на ее капризном лице, я сразу подумала о своей корове, пережевывающей сено, и едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. — Как я вам уже сказала, он никуда не выходит и никого не принимает.

— Как ты смеешь ухмыляться, хамка! — закричала она. — Мне он не посмеет отказать! Отойди. — Она направилась к двери, но я преградила ей путь. — Ну что ж, хорошо, — сказала она наконец и взяла с камина перчатки.

Я отошла от двери, собираясь проводить ее, но она рванулась мимо меня и была уже на ступеньках, ведущих в комнату мистера Момпелльона, но тут он сам вышел на лестницу.

— Мисс Бредфорд, — сказал он, — будьте добры, остановитесь. — Он говорил тихо, но таким тоном, что она встала как вкопанная. — Я был бы вам очень признателен, если бы вы воздержались от оскорблений в адрес моих помощников. Позвольте миссис Фрит проводить вас до двери.

— Вы не смеете… — отвечала она. — Моя мать нуждается в вашей помощи…

— Дорогая мисс Бредфорд, — холодно прервал он ее. — За прошедший год многим из нас была нужна помощь, та помощь, которую вы и члены вашей семьи могли оказать. Но вы предпочли нас покинуть. Будьте добры, передайте вашей матери, чтобы она с пониманием отнеслась к тому, что я не смогу ее видеть.

И тут она вдруг разрыдалась.

— Моя мать очень больна, она боится, что скоро умрет. Врач сказал, что это опухоль… Пожалуйста, ваше преподобие, она только и говорит о вас. Мы вернулись сюда для того, чтобы вы утешили ее и подготовили к смерти.

Лицо его было грустным, но голос звучал твердо:

— Если ваша мать хочет видеть меня для того, чтобы я отпустил ей грехи, она зря совершила этот длительный переезд. Пусть обращается к Богу и просит его о прощении. Но боюсь, он не услышит ее, так же как не услышал многих из нас. — С этими словами он пошел в свою комнату и закрыл за собою дверь.

Элизабет Бредфорд схватилась за перила, чтобы не упасть, ее плечи содрогались от рыданий. Я невольно шагнула к ней, и, несмотря на нашу взаимную неприязнь, она, как ребенок, бросилась в мои объятия.

Я осторожно повела ее в кухню и, усадив на скамью, предложила ей стакан воды. Она мигом осушила его.

— Я сказала, что наша семья вернулась, но на самом деле вернулись только мы с матерью и наши слуги. Отец порвал с ней всяческие отношения, когда стало известно, что у нее за «болезнь». У нее вовсе не опухоль. Но в ее возрасте от этого можно умереть. А отцу наплевать. Он говорит ужасные вещи… Он назвал ее шлюхой…

Тут она замолчала, поняв, что сказала больше, чем следовало. Резко встав со скамьи, она распрямила плечи и отдала мне стакан, конечно и не подумав сказать спасибо.

— Я сама дойду, — бросила она, я не стала ее провожать.

А потом я задумалась над поразившими меня словами мистера Момпелльона. Я потихоньку поднялась по лестнице и постучала в его дверь. Он не ответил, и я просто зашла в комнату. Он сидел, уронив голову на руки. Нераскрытая Библия лежала рядом с ним на столе. Я вдруг вспомнила, как Элинор читала ему псалмы своим нежным голосом. Не спрашивая его разрешения, я взяла Библию и раскрыла ее на псалме Давида, который знала наизусть:

Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его.

Он прощает все беззакония твои, исцеляет все недуги твои; избавляет от могилы жизнь твою, венчает тебя милостью и щедротами.

— Ну что ж, Анна, читаешь ты хорошо, — сказал он, поднявшись со стула и взяв Библию из моих рук. — Видно, моя Элинор была неплохой учительницей. Но почему ты не выбрала эти слова? — спросил он и прочитал мне вслух:

Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем;

сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей…

Он долго, не отрываясь смотрел на меня. А потом медленно, разжал пальцы и выпустил Библию. Я подскочила, чтобы поймать ее, но он схватил меня за руку, и толстый том с глухим звуком упал на пол. Мы стояли лицом к лицу, и он все сильнее сжимал мою руку.

— Мистер Момпелльон, — подала я голос, стараясь сдержать дрожь.

Он отдернул руку, точно обжегшись. От пальцев его на коже остался след. Я почувствовала, что вот-вот расплачусь, и вышла из комнаты, не спросив на то его разрешения.