Упырь - Вячеслав Доронин

  Потому что упырь ждёт, когда он совершит ошибку.

  Весна, принёсшая горе в севкину семью, наконец-то закончилась. Наступило лето. Убийцу Севки так и не нашли, дело сочли «глухарём», а родителям стандартно сообщили: ищем. Но даже мрачный Вадим Кристофорович махнул рукой. Стало ясно, что убийца ушёл. Сгинул. Затаился…

  Как оказалось — ненадолго.

  В конце июня, начале июля нашли ещё два обескровленных тела. У обоих на шее — два аккуратных прокола. В глазах застыл ужас. Рёбра одной из жертв сломаны, на руках синяки. Патологоанатом сделал заключение, что убийца обладал недюжинной силой — удерживал бьющуюся девушку в зверских объятиях, пока кто-то второй выпускал из неё кровь. Решили, что убийц было по меньшей мере двое. Какая-то секта. Сатанисты. Фанаты графа Дракулы. По-простому: вампиры.

  Николай, сказал отец, ты уже взрослый, должен понять… После девяти вечера — как штык, чтобы сидел дома. Мы за тебя волнуемся. Хорошо, отвечал Колька, как скажешь, делать мне нечего, ночью по дворам шляться…

  - Здравствуй, Коля… это я, не узнал? Отец Севы…

  Мужик был пьян, от него несло жутким перегаром, одежда собрала всю грязь, какую только можно найти, волосы седые, неопрятными лохмами торчащие во все стороны, лицо измятое, безвольная складка губ, пустые глаза, из которых ушло ощущение жизни.

  - Вадим Кристофорыч? — вскинулся Колька, не узнавая. Потом пригляделся — да, это он. Отец Севы. Сломленный потерей. Упивающийся жалостью к себе и разделяющий эту жалость с бутылкой.

  - Вадим Кристофорыч, что с вами? Вам помочь?

  - Нет, Коля, нет, — он покачал головой. — Вырос ты, Николай, гляжу… Вытянулся, возмужал. А я… — он безнадёжно махнул рукой. — Я… как видишь. Алкаш. Забулдыга.

  - Вадим Кристо…

  - Помолчи, Николай, — попросил он, на глазах выступили слёзы, он вытер их грязным рукавом. — Я вот что хотел тебя спросить… Ты Севу моего видел?

  - Вадим Кристофорыч, да я…

  - Помолчи! Не перебивай старших… Не видел значит. А я вот — видел. Как похоронили мы его… Эх, Сева, Сева!.. Приходит он ко мне, Николай, каждую ночь приходит. Бледный как смерть… Придёт и — молчит. Стоит, смотрит на меня — и молчит. А сам босой, ноги грязные. Я уж ему: мой, Сева, ноги, мать заругается! А он глухо так, словно простуженный: не могу, отец… И стоит смотрит. Страшно мне, Николай! Как есть страшно! Он ведь, бляха муха, за мной приходит… Пошли, отец, говорит — тебя ждут! Где ждут, зачем ждут? — спрашиваю. Молчит. Эх, Сева, Сева… прости ты меня, горемычного… не уберёг я тебя… не уберёг.

  Шестнадцатого июля Колька нашёл дом.

  Дом соответствовал всем параметрам: старый, заброшенный, мрачный, в стороне от остального жилья. Тропинка к дому заросла, сам он просто тонул в разросшихся кустах малины и крапивы. Почерневший от времени сруб местами перекосился, крыша выгнулась под странным углом. Дом смотрел наружу слепыми щелями маленьких окон. Ставни отвалились.

  В таких домах, знал Колька, всегда есть погреб, куда можно спуститься из кухни. Там, понял он, упырь — там. Я нашёл.

  Восемнадцатое число — день расплаты. К этому времени он будет готов.

  Упырь ленивым кошачьим движением перемахнул ограду, пригнулся, изучая местность. Всё в порядке. Никого.

  Он выпрямился, отряхнул с одежды прилипшие травинки. Сдвинул на глаза шляпу. Он не боялся быть узнанным, но привычка маскироваться, быть как все вошла в плоть и кровь, стала второй натурой. Первой оставалась потребность в крови.

  Сегодня он не был голоден — пока ещё не был. Последнее пиршество ещё с неделю будет ощущаться в желудке приятной тяжестью. Сегодня он не охотится, а развлекается. Должен же у него быть выходной? Чем он хуже других людей? Лучше, несравненно лучше. Он — неповторим. Он — король вампиров. Он — князь Ночи. Он — упырь.

  Ночь. Тёмная, беспросветная для людей; прозрачная, залитая лунным светом и светом звёзд, видимая до мельчайших деталей — для него. Он мог рассмотреть даже спящего кузнечика на другой стороне реки. Мог, но не хотел. Скучно… Скучно? Пора веселиться!

  Упырь негромко рассмеялся. Потом разбежался, перепрыгнул одноэтажный дом, приземлился во дворе. Завизжала в паническом ужасе сторожевая собака. Гав! — сказал упырь, единым молниеносным движением оказался рядом с конурой и ухватил собаку за глотку. Легонько сжал пальцы. Наступила тишина. Отбросив мёртвую псину, упырь вскочил на забор, забалансировал руками. Подождал. В доме — тихо, никто выходить не собирается. Ну что ж, вздохнул упырь, хоть меня и не приглашали…

  Он вошёл в дом через чердачное окно, вывернув задвижку. Спустился в прихожую через люк в потолке, осмотрелся. Никого. Отлично.

  Заскрипели под ногами доски пола — весил он без малого девяносто килограмм, пять пудов с лишним. Сначала… сначала на кухню. Стоп. А зачем? Попугаем хозяев? Ну что ж… Сказано, сделано.

  На кухонном столе лежала забытая книга «Кулинария для дома». Сойдёт. Книга полетела на пол — на растопку, зажжённая спичка вслед за ней. Добавим маслица… Ну вот, готово. Гори, гори ясно, чтобы не погасло!

  Прежде чем жадное пламя поглотило рассыпавшиеся страницы, его глаза выхватили одну строчку: «…в уксусе. Подождите, пока мясо не станет мягким…» Я подожду, улыбнулся он про себя, я умею ждать.

  Теперь в большую комнату, к хозяевам.

  Перешагнув через порог, он почувствовал неладное. Что-то не так.

  Сзади весело потрескивал огонь, бросая пляшущие блики на пол и стены, роняя искры на застеленный тлеющими половиками пол.

  На кровати, занимающей полкомнаты, похрапывали двое. Муж и жена, подумал упырь, оглядываясь в поисках причины своей тревоги. Ничего.

  Но странное чувство опасности всё усиливалось.

  Он сделал осторожный шаг, ещё один. Комната наполнилась дымом. Запах гари стал невыносим, особенно для его сверхчутких ноздрей. Но не это было причиной тревоги…

  Угол комнаты занял огромный шкаф, такие делали в сороковых — пятидесятых годах, огромный, под самый потолок, на коротеньких тонких ножках. Упырь подошёл к нему — чувство опасности усилилось. Остановился. Подпрыгнул на месте. И тут же упал, скорчился на полу в жестоких судорогах, пряча обожённые глаза.

  Икона. Мать её так, икона! Старого письма.

  Лет триста ей, не меньше.

  Он застонал, тяжело поднялся. Голова звенела от боли, вворачивающейся коловоротом в мозг. Кое-как разлепил правый глаз.

  Медленно, подволакивая ноги, ссутулившись как старик — мгновенно потеряв свою нечеловеческую силу и ловкость, он потащился к окну. Его тошнило; кровь, сладкая, недавно выпитая кровь толчками ходила в желудке. Я — упырь?!