Сунг - Олег Татарченков

Пока бойцы в спешном порядке вышвыривают груз на землю, мы выпрыгиваем из вертолета и несемся подальше от холодного ветра из-под его несущих лопастей. Под ногами хрустит снег, густо перемешанный с угольной крошкой.

Торопясь удрать подальше от ревущей за спиной стрекозы, едва не сбиваю с ног чумазого парня, радостно торопящегося нам навстречу. Отбрасывая его в сторону со словами:

— Чего под ногами путаешься, урод!

У него удивленно вытягивается лицо, и я замечаю, что боец этот какой-то странный. Офицерская шапка на голове, латунная бляха командирского ремня выделяется на замызганном бушлате, грудь перечеркивает ремешок полевой сумки…

Блин, это же наверняка начальник «точки»!

Парень еще раз смерил меня взглядом и, выбрав в нашей группе Рукосуева, шагнул ему навстречу, вскидывая руку к виску.

Он доложил нам скороговоркой, сгибаясь под ветром от несущих лопастей зависшей «вертушки». Слова доклада проносились мимо нас и улетали в черную пасть шахты, у обрыва которой мы стояли. На ее дне ржавели экскаваторы и гусеничный трактор. Они остались с поры благополучной жизни в Союзе.

После того, как комендант взмахом руки оборвал доклад, мы нырнули в одну из нор, прилепившихся к склону горы и громко именуемых «землянками».

Едва не ударившись о торчащее над входом тонкое бревно, изображающее накат, втискиваюсь в узкую щель. К угольной стенке землянки приткнулось несколько топчанов, покрытых каким-то рваньем.

Подполковник с командиром «стопаря» уместились за колченогим столиком. На нем, кроме фонаря «летучая мышь», стоит телефонный аппарат полевой связи — «полевка» на военном жаргоне. Мне ничего не остается делать, как с опаской присесть на шконку, в глубине души надеясь, что сумею не подцепить на ней «бэтээров» — то бишь, вшей.

Осматриваюсь.

Ящики с патронами сгрудились у входа. Несколько автоматов — там же. На их стволах — солдатские кружки. Надо полагать, для того, чтобы с хлипкого наката землянки в стволы не сыпалась земля. Рядом со столиком расположена печка-буржуйка, в которой тихо тлеют куски угля (чего-чего, а его здесь навалом!).

От нее ощутимо тянет теплом, и комендант кладет на ее железный бок покрасневшие руки. Помедлив, лейтенант повторяет его движение. Я сижу далеко от них, до печи не дотянуться. Поэтому мне остается греться сигаретой, которую немедленно закуриваю.

Пускаю струю дыма в направлении выхода, замечаю майора-разведчика. Тот, стоя в нескольких метрах от входа в землянку (ему места тоже не хватило), о чем-то оживленно беседует с высоким русским солдатом из ДШ.[2]

Парень в разорванном на колене — некогда белом, а сейчас сером от угольной крошки — полушубке угощается из портсигара офицера, и что-то объясняет, показывая рукой в сторону Афгана. Майор вытащил из кармана бушлата блокнот и, ободряюще кивая солдату, делает какие-то пометки.

Слов их беседы все равно не разобрать, поэтому я опять обращаю свой взор внутрь землянки. Присматриваюсь к хозяину «точки».

Начальник выносного поста, судя по его мальчишескому лицу, по которому совсем недавно стала гулять бритва, — лейтенант. Хотя на почерневшем от угольной пыли бушлате нет ни то что звездочек — погон.

На загрязненной до неопределенного цвета солдатской шапке отсутствует кокарда. К воинскому сословию его можно причислить только из-за наличия автомата, который он сжал коленями. К офицерскому — из-за бинокля на груди и все той же полевой сумки, раскрытой лежащей рядом с ним на топчане.

— Ну, как ты здесь? — спрашивает подполковник.

В ответ лейтенант лишь пожимает плечами.

— Продукты есть? — продолжает свой расспрос комендант, не обращая внимания на партизанский вид своего собеседника и неуставной его ответ.

— Картошка мерзлая и макароны, — произнес тот.

— Ничего, мы тебе тут консервов подвезли.

— Опять красная рыба? — поморщился лейтенант.

На военном жаргоне «красной рыбой» зовется килька в томатном соусе — самый распространенный вид консервов в наших вооруженных силах. После недели регулярного употребления на них не сможешь смотреть всю оставшуюся жизнь.

Когда-то кто-то мне сообщил, что эти консервы вообще запрещены к употреблению в странах с жарким климатом, поскольку способствуют появлению дизентерии. Но мало ли что врачи нормальному человеку запретят, у тыловиков свои резоны. Военная служба — штука для здоровья не всегда полезная, и килька в томатном соусе для организма бойца не самая опасная вещь. По сравнению с пулей, например.

Однако если где-нибудь на «гражданке» военному человеку по незнанию предложат полакомиться этим чудом пищепрома, доброхот запросто может получить банкой по физиономии. Вот такая стойкая «любовь» к «красной рыбе» у служивых людей…

— А вот и не угадал! Мы мясные консервы привезли, — говорит подполковник. — Говяжья тушенка, не свиная.

— Это здорово! — оживляется лейтенант. — А то у меня больше половины личного состава — мусульмане.

— И чего, свинину не жрут? — хитро прищурился комендант.

— Лопают, но не все. Причем, те, кто употребляет, едят всегда в землянке и приговаривают: «Мы под крышей, Аллах не видит!»

— У меня на Шуробаде такая же фигня! — первым засмеялся Рукосуев.

— …Обстановка за сутки? — задал он новый вопрос после того, как утих смех.

— Пока тихо, — вновь пожимает плечами лейтенант (видимо, это у него вошло в привычку). — После того, как вчера был обстрел, и «духи» пытались подойти с левого фланга — да я же докладывал по радиостанции! — тихо. Артиллеристы из Ослиного Хвоста дали пару залпов, отогнали… Правда, один снаряд чуть по нашему охранению не попал.

— Так ведь не попал же! — замечает Рукосуев.

— Не попал! — улыбается лейтенант.

С полминуты они дружно матерят пушкарей батареи самоходок, стоящих внизу под кишлачком, откуда мы прилетели на «вертушке».

Впрочем, это делается больше для проформы: армейские артиллеристы на этой приграничной войне по праву зовутся «богами» и выручают нас во время всех заварушек крепко.

После разгрузивших обстановку ругательств к беседе подключился и я, решив задать несколько вопросов по схемам огня.

— Стрелковые карточки есть? — для пущей значительности свожу брови, памятуя, что в свое время из-за этих карточек мне самому здорово доставалось от проверяющих.

— Да у нас здесь все ориентиры давно доведены до каждого бойца и пристреляны… — лейтенант явно не ожидал этого вопроса и теперь оглядывается за поддержкой в сторону Рукосуева.

— Пойдем, все на месте посмотрим! — приходит подполковник ему на выручку.

Мне не нравится это заступничество. В нем вижу подрыв собственного авторитета, который на новом месте службы нужно завоевывать с первых дней. И хотя с комендантом своего участка мне следует жить дружно, делаю вид, что не услышал его реплики. Поэтому не спешу подниматься и смотрю на лейтенанта. Подполковник, поняв мое настроение, тоже остался сидеть.

Виснет нехорошая пауза.

Теперь я чувствую, что переборщил с этими карточками — не та обстановка. Но отступать уже поздно. А пауза все равно нехорошая, ой нехорошая…

Поэтому в глубине души надеюсь, что лейтенант проявит такт, повинится — ну надо же соблюсти проформу! Он в глубине души материт франта — проверяющего, по-настоящему не нюхавшего пороха. И поэтому отвечает нехотя:

— Половины нет. Условия сами видите какие…

Вижу, какие у него условия. Но начал говорить «а» — продолжай до «я». Поэтому с серьезным видом делаю пометки в блокноте. Схема огня участка слишком серьезная тема, чтобы спускать ее на панибратских тормозах. Делаю выговор начальнику «точки».

Лейтенант равнодушно смотрит в пол и что-то бубнит про закончившиеся бланки.

На обветренных скулах Рукосуева, внимательно слушавшего наш разговор, начинают играть желваки. Видно невооруженным глазом, что он этому лейтенантику благоволит. Наверное, есть за что. Но меня этот раздолбай, больше похожий партизана, просидевшего всю Отечественную войну в каменоломнях, начинает злить.

Злит его маленький рост, редкие волоски на небритом подбородке, черные пятна от копоти под глазами и в порах лица. Злит даже эта неуклюжая попытка получить поддержку от коменданта. На моем бывшем участке последний зачморенный кочегар выглядит не в пример опрятнее. И хотя правый фланг во все времена считался образцово-показательным, это не значит, что в остальных местах должен быть неприкрытый бардак.

Досадно портить отношения с комендантом — за сутки общего знакомства мы успели найти общий язык. Воевавший в Афгане Рукосуев делился со мной особенностями войны в горах, работы на шуробадском участке, рассказывал о людях. Я же не стеснялся спрашивать у него совета, вспоминал о службе на другом фланге афганской границы и на Дальнем Востоке.