Воспоминания провинциального телевизионщика - Леонид Пивер

И вот, будучи на юге, я услышал, будто в Челябинске открывается телевизионная студия. Надо отметить, что со времен театрального дебюта уверенности у меня прибавилось. И я помчался домой, в Челябинск.

Первая передача новой студии вышла в эфир 17 июля 1958 года. Именно в этот день в моей трудовой книжке появилась заветная запись. И счастье не омрачало даже то, что я, за неимением штатной единицы осветителя, был принят на работу столяром. Первый месяц я «светил». На втором – дорос до оператора, еще через два – до старшего. В общем, за неполный год я стал… Нет, не директором, – режиссером! И дело не в моих уникальных способностях – просто других специалистов не было.

Так началась моя трудная, нервная, прекрасная и радостная жизнь. Двадцать лет я работал в прямом эфире, и почти все мои воспоминания связаны со временем, когда программы еще не записывались заранее, когда слово действительно было воробьем, не знавшим клеток монтажа.

Для меня, телевизионного режиссера, это была эпоха почти театральных ощущений. Я дышал одним дыханием со зрителем, и если нажатием кнопки на пульте показывал актера, то знал: в этот момент вместе со мной, оператором, актером дышит зритель.

Это было время торжествующего шествия телевидения. По всей стране в больших городах уже повсюду на крыши водрузили антенны, нацеленные на Москву, поскольку других каналов, кроме центрального, не было. Желающие ощутить, что такое один канал, могут посмотреть в окно. Двух-трех часов будет достаточно!.. Местное телевидение, образно говоря, выходило в форточку: вставками между московскими программами. Но нас смотрели! Бывало, разъезжая в командировках по уральской глубинке, где-то в степи, мы замечали одиноко стоящие небогатые избушки, на которых гордо топорщились усы антенн. И в такие минуты я понимал: для этих людей, которые не нашли денег, чтобы починить забор, но зато приобрели телевизор, делать плохие программы просто нельзя. Ради этих географических отшельников, жадно впитывающих новости, интервью, концерты, спектакли, мы и работали.

А потом прогресс вызвал к жизни телевизионную запись. И, как мне кажется, на этом то телевидение, о котором я так люблю вспоминать, закончилось.

Когда-то суфлеры были на театре. Теперь и там их нет: спасители нерадивых актеров ушли на телевидение, став электронными шпаргалками. Поэтому телеведущие, дикторы резко поумнели. Правда, вещают телезвезды не своим языком. И зритель никогда не знает, что они по-настоящему собой представляют, став заложниками пресловутого имиджа. Всегда ощущается, если человек говорит по написанному. В кино можно обмануть, и в театре можно, хотя труднее, а на телевидении нельзя: глаза выдают человека. Телевидение – искусство крупного плана. Поэтому мне нравится старая шутка. Телевизионного оператора спрашивают:

– Почему в театр не ходишь?

– Ну его, – отвечает оператор. – Там все идет общим планом!

Для меня телевидение – это чудо. То, что с нами произошло, это телевидение. Да простит меня Юрий Левитанский, написавший «Жизнь моя – кинематограф». Моя жизнь – телевидение. И телевидение – это жизнь…

Кино – попытка прожить чужую жизнь. А чужая жизнь – словно чужое пальто. Много случается забавного, если надеть по ошибке.

Впрочем, на телевидении, в режиме прямого эфира, ошибок тоже было достаточно. Ляп, глупость моментально долетали до сотен тысяч зрителей. И мы, телевизионщики, сразу поняли: наша работа, прежде всего, ответственная, а уже потом захватывающая, интересная, веселая… Сейчас даже трудно определить: помогало мне остро развитое чувство опасности или мешало. Бывало, тороплюсь на работу. Казалось бы, – понедельник, начало недели, вроде бы все нормально. Но внутренний голос зудит:

– Неприятность будет!

Перебираю в памяти все, что было накануне… Чист! Начинается редакционная летучка… И – вот оно!

– А Пивер сказал…

Конечно, приятно, когда тебя цитируют, но не в такой ситуации! И внутренний голос радуется:

– Я предупреждал! Неприятность!

Да, неприятностей на студии было почти столько же, сколько приятностей. Бывало, от неприятностей приходилось увертываться, как от пуль.

Поэтому можно сказать: иду в атаку на книгу. Буду стараться рассказать все, как оно было. Мне бесконечно дороги те годы, когда экраны были голубыми, но никто не усматривал в этом ничего плохого. Великие сатирики Ильф и Петров были уверены в том, что природа отпускает человеку определенное количество юмора. Благодаря многолетней серьезности мне удалось растянуть отпущенное до сегодняшнего дня. Не зря же «котежд» меня вдохновил!

И если когда-нибудь у этой книги появится продолжение, назову его «Вдохновленный „котеждом“». Пусть никто не упрекнет автора в отсутствии фантазии: это будет совсем другой КОТЕЖД. Реформа школьного образования внушает надежду!

«Выковыренные»

Последнее время я особенно ясно понимаю: моя жизнь делится на дотелевизионную и всю последующую. Но если своими телевизионными историями я делился довольно часто, то все, о чем пойдет речь далее, можно предварить репликой:

– Исполняется впервые!

Наверное, все описываемое покажется некоторым читателям мелким, незначительным. Действительно, даже живя в интересное время, можно оставаться до неприличия скучным человеком. Но мне всегда было интересно жить! И, вероятно, кому-то будет интересно узнать, как жили тогда.

Я не призываю непременно одолеть эту главу. Наоборот: не обижусь, если читатель решит перепрыгнуть через мои детство и юность. Во-первых, я же телевизионщик: сколько раз сам нетерпеливо переключал каналы, игнорируя экранную серость и тягомотину. А во-вторых, приятно будет сразу предстать перед читателем умудренным, зрелым человеком в возрасте под тридцать.

Итак, нулевую возрастную отметку я преодолел в донбасском городке Артемовске, который незадолго до моего рождения был известен в истории как Бахмут. В отличие от Бахмута, Артемовск – звучало гордо, хотя население составляло всего-то тысяч сорок. И не обязательно было знать, что городок получил имя героического революционера, товарища Артема. Поскольку и без революционной привязки Бахмут пользовался известностью благодаря запасам сверхстратегического сырья – соли. Даже украинский поэт И. П. Котляревский в своей «Энеиде» упоминал соль-бахмутку, которую чумаки везли по шляху.

Сейчас, спустя десятки лет, я вспоминаю Артемовск теплым, уютным местом, где мне было очень хорошо. Но это результат волшебного свойства памяти, которая, словно реклама, подсовывает только лучшее. И где-то в глубине сознания, стараясь не возникать на поверхности, прячется самое страшное, что было тогда: голодомор. Мы жили в городе, и, возможно, поэтому спаслись. Но в тогдашних газетах об этом не писали. Да и я бы по малости лет вряд ли понял, что происходит. Хотя что такое голод, мне было понятно. Никогда не забуду, как в магазинах исчезли очереди за хлебом: это значило, что голод закончился. Тогда казалось – навсегда! Увы, в детстве так же легко ошибаешься в прогнозах, как и в зрелости.