Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

Фюрер не мог не понять, что взлелеянный им рейх превращается в поглощающего самого себя удава, поскольку тень подозрения в той или иной степени очерняла чуть ли не весь цвет нации. Но если всех этих людей действительно арестовать и казнить, — мир вынужден будет задаться теми же вопросами, которыми, вчитываясь в строки этих списков, уже не раз задавался сам Адольф Гитлер: «На кого же в таком случае опирается рейхсканцелярия?! На ком держится рейх, с его идеей мирового господства? И может ли этот монстр, этот рассадник измены и предательства претендовать на такое господство? Имеет ли он на это моральное право?!»

И ни для кого в Главном управлении имперской безопасности не было секретом, что в отдельные дни Гитлер часами просиживал над этими списками, то ли перечитывая их, то ли просто пребывая в молчаливом бездумии, словно чернокнижник, загадавший свою судьбу по сатанинской метке и теперь покорно ожидавший вещего знака.

Как бы там ни было, а с начала августа, как только первая волна арестов и казней немного поулеглась, Скорцени вдруг действительно почувствовал, что Гитлер, Гиммлер и их ближайшее окружение начинают сдерживать его; что все большее неудовольствие рейхсминистров, верхушки СС и самого фюрера вызывают невесть откуда появляющиеся новые и новые легионы «предателей рейха». Дело шло к тому, что Гитлер мог остаться единственным человеком, который не опасался бы, что в следующем поминальнике врагов рейха окажется он сам.

Впрочем, в последнее время Скорцени уже не был уверен в том, что фюрер действительно не опасается этого. Гитлер не мог не видеть, что запущенный им бумеранг святого отмщения давно породил смерч всеобщей подозрительности и мести, никем уже по существу не управляемый, всеуничтожающий и в то же время порождающий все новых и новых врагов.

В такие дни вождь национал-социализма находился в том же состоянии шокового апокалипсического прозрения, в котором еще недавно, в июне сорок первого, пребывал его недавний кремлевский кумир, внезапно открывший для себя, что раскрученное им чертовое колесо «борьбы с врагами» раздавило половину генералитета и почти половину офицерского корпуса Красной армии. При этом Скорцени никогда не забывал, что восхождение свое фюрер начинал с унизительного подражания Сталину-Кобе, усматривая в его концлагерном советском социализме очертания столь же концлагерного германского национал-социализма.

Но, даже осознавая всю сложность ситуации, в которой оказались и фюрер, и генералитет, «первый диверсант рейха» не позволял себе какой-либо жалости, или хотя бы снисходительности, по отношению к врагам рейха. И не потому, что многие из них действительно стремились избавиться от фюрера как такового. А потому, что с гибелью Гитлера неминуемо погибла бы сама идея германского национал-социализма, идея мирового рейха, а, следовательно, идея создания Франконии, «страны воинов СС», основать которую фюрер давно и клятвенно обещал.

И что произойдет тогда с ним, Скорцени, с его людьми, с воинами рыцарского ордена СС, поверившими, поклявшимися, положившими на алтарь идеи свою молодость?!

Нет, враги рейха все еще существовали. Их было много, очень много. И это они стремились убить идею мирового господства арийской расы, идею тысячелетнего рейха, затоптать сапогами суть национал-социализма, извести эсэсовское братство. Ради чего? Да хотя бы ради того, чтобы снова ввергнуть Германию в полусонное-полуживотное бюргерское существование, при котором высшие свойства арийца-эсэсовца: мужество, преданность рейху, ненависть к унтерменшам оказались бы погребальной плащаницей для мужественнейших, достойнейших рыцарей черного легиона!

Но только он, Скорцени, не позволит им этого. Не позволит! Крючьев тюрьмы Плетцензее хватит на всех!

2

— Хайль Гитлер! — сдержанно приветствовал Скорцени бригаденфюрера Кранке, выполнявшего теперь обязанности адъютанта и личного секретаря Гиммлера. — Доложите рейхсфюреру, что я прибыл по его приказанию.

— Рейхсфюрер знает и просил подождать, — опустил Кранке глаза на кипу каких-то бумаг.

— Как долго это может длиться?

— В приемной господина рейхсфюрера СС это всегда длится долго, — невозмутимо просветил его адъютант.

В СД ни для кого не оставалось тайной, как Кранке, этот несостоявшийся диверсант, получивший генеральский чин, несмотря на несколько бездарно проваленных операций, по-черному завидовал Скорцени. Но как же болезненно, в какой тоске и безнадежности это проявлялось!

Правда, к чести бригаденфюрера, до сих пор зависть эта не сопровождалась жаждой мести. Он как бы не замечал Скорцени, в упор не замечая при этом и его достоинств, его подвигов. Может быть, только потому, что завистников оказалось слишком много, он, первый диверсант рейха, все еще ходит в майорах СС. Но что поделаешь, смиряться с придворными завистниками — всегда было уделом героев нации.

— Ждать действительно придется долго, — едва заметно улыбнулся генерал СС улыбкой слуги, которому приказано вежливо унизить гостя томительным ожиданием в прихожей. А то и вовсе выставить за дверь.

— И с чем это связано? — суховато поинтересовался Скорцени.

— Видите ли, у рейхсфюрера сейчас находится генерал Власов.

— Простите?.. — поморщился обер-диверсант рейха, которого даже фюрер теперь не решался надолго задерживать в своей приемной.

— Я сказал, что рейхсфюрер принимает русского генерал-лейтенанта Власова, — высокомерно объяснил непонятливому диверсанту адъютант Гиммлера. — Бывшего командующего какой-то из разгромленных нами советских армий.

Скорцени ошалело промычал что-то нечленораздельное и удивленно повертел головой, словно пытался вернуть себе утраченную ясность сознания.

— Да-да, — вежливо добивал его бригаденфюрер, — того самого красного генерала, предавшего свою армию и вместе с поварихой сбежавшего к врагу. Какая мразь!

— Очень точное определение.

— Лично я не стал бы принимать его, Скорцени, — теперь уже доверительно сообщил адъютант, почувствовав в нем единомышленника. — Понимаю, рейхсфюрер вынужден исходить из высших интересов империи, тем не менее лично я принимать бы его не стал.

— Почему бы вам так прямо и не заявить об этом рейхсфюреру, господин адъютант? — осадил его начальник диверсионного отдела Главного управления имперской службы безопасности.

— Очевидно, вы не так поняли меня, — растерянно уставился на него Кранке. — Это я к тому, что понимаю всю обязательность решения своего шефа.

Скорцени спокойно выдержал вопросительный взгляд генерала, снисходительно ответил на него многозначительной паузой и лишь затем примирительно произнес:

— Значит, рейхсфюрер все же вызвал к себе этого русского генерала Власова? Любопытно-любопытно. Думаю, что вскоре для моих парней появится много интересной работы.

— В России диверсантам работы всегда хватало, уж мы-то с вами, Скорцени, понимаем это, как никто другой, — некстати намекнул на свое причастие к диверсионному братству несостоявшийся обер-диверсант рейха. И сразу же благодушно добавил: — Если учесть, что этот русский только что вошел, томиться вам выпадет еще минут двадцать. Поэтому советую присесть.

Однако Скорцени не спешил воспользоваться его приглашением. Тем более что сообщение Кранке сразу же породило массу вопросов, которые высшему по чину благоразумнее было задавать стоя.

— Я понимаю, господин бригаденфюрер, что это не столь важно. Но все же. Вы не в курсе, Власов сам попросился на прием? Или, как я уже предположил, был вызван?

— Это действительно не имеет особого значения, — откинулся в кресле адъютант. — Но могу сообщить: рейхсфюрер приказал мне срочно выловить этого красного. — Поморщившись, Кранке насмешливо взглянул на дверь кабинета. — «Разыскать и пригласить» — так было сказано. Поверьте, это оказалось непросто.

— Наверное, потому что искать вы его пытались в лагерях военнопленных?

— В каких еще лагерях, Скорцени?! — по-заговорщицки ухмыльнулся бригаденфюрер. — Этот русский генерал давно забыл, что такое лагерь и похлебка военнопленного.

— Вот видите, как давно я не интересовался этим проходимцем, — нашелся Скорцени.

— Пришлось даже прибегнуть к помощи другого русского генерала, только уже белого — Краснова. Хорошо еще, что мы с ним давно знакомы. Если говорить о русских, штурмбаннфюрер, то я вообще в принципе им не доверяю, — вскинул Кранке свой отвисший, раскачивающийся из стороны в сторону, словно опустевший бурдюк, подбородок. — Каким бы образом они ни очутились в Германии.

— Я и не представляю себе иного отношения к ним.

— Но все же нужно отдать должное этому «беляку»: в отличие от Власова, генерал Петр Краснов сражался против большевиков еще в их, русскую, гражданскую. И сражается сейчас. Словом, с помощью Краснова мне удалось разыскать Власова в загородном доме, принадлежащем теперь племяннику генерала, полковнику Семену Краснову[4]. Тоже в прошлом офицеру белой армии.