Жертва Венеры - Анна Христолюбова

По брусяной стене бродили тени. «Душеньки неприкаянные скитаются», – вновь вспомнились нянькины слова.

Маша вздохнула. Возбуждение не давало уснуть. И события минувшего вечера вновь и вновь проносились в голове.

…Приглашение на бал, который устраивал граф Михайло Гаврилович Головкин, достать было трудно. Маменька третью седмицу пороги у графини оббивала, жалилась да плакала: «Девки засиживаются, помоги, матушка, любезная Катерина Ивановна! Не оставь меня, убогую, твоими милостями по старой памяти! А уж я тебе услужу, как прежде – только прикажи!» И когда обе старшие сестры, Парашка с Дунькой, за час до отъезда животами занемогли, с маменькой истерика сделалась. Но деваться было некуда, в «парадное» платье быстренько обрядили Машу, нянька кое-как уложила и обсыпала мукой её светлые кудри, и вместе с батюшкой и братом Маша отправилась на бал к графу Головкину.

Парадное платье было не слишком парадным. По бедности шилось оно на Парашку – самую справную из сестёр Беловых, и на тоненькой Маше висело, будто на ярмарочном шесте. Кружевца были бедными и жиденькими и в нескольких местах искусно подштопанными умелыми маменькиными руками. Но, несмотря ни на что, Маша так и светилась от счастья. Ещё бы! Ведь это был её первый настоящий бал!

Падение на грешную землю оказалось ужасным… Митя подвёл её к группе оживлённо щебетавших барышень, поклонился, представил им Машу и пригласил на менуэт княжну Трубецкую. Проводив Митю заинтересованными взглядами – отчего-то в его присутствии все прелестницы от княжон до сенных девок вели себя одинаково, – девицы как одна уставились на Машу. Взгляды их искрились неподдельным исследовательским интересом, словно та была диковинной зверюшкой. Княжна Софья Голицына бесцеремонно оглядела её с головы до ног и сладко улыбнулась:

– Прелестное платье. Правда, вашей сестре оно идёт больше, чем вам, – проговорила она весело. – Ей удалось отстирать то ужасное пятно, что она посадила на Рождество?

Стоящие вокруг дружно засмеялись.

– Право, было бы жаль испортить такую вещь, ведь его, должно быть, носила ещё ваша бабушка? – продолжала Голицына с милой улыбкой.

Словно по команде егермейстера5, остальные девицы сворой гончих набросились на Машу:

– Как называется ваша куафюра6, дорогая?

– А кто вас причёсывал? Ваш конюх?

– Нынче многие отдают холопов в ученики к куафёрам7… Право, это удобно – быстро и платить не надо. Но вашему ещё рано доверять человеческие головы – пусть покуда потренируется на лошадях.

Глаза наполнились слезами, и Маша бросилась вон, из последних сил сдерживая рыдания…

Странно, но сейчас вместо ужасной, горькой несправедливой обиды она чувствовала лишь лёгкую досаду.

… Вынырнув из омута своего горя и ужасного, разъедающего душу стыда, она увидела незнакомца. Присев рядом на каменной тумбе под липой, он гладил её по плечу, а она, – о ужас! – рыдала у него на груди. Зачем-то Маша рассказала этому совершенно чужому человеку обо всём, что случилось.

– По́лно, сударыня! Не убивайтесь, – проговорил тот серьёзно. – Зависть заставляет людей совершать и бо́льшие злодеяния.

– Зависть? – Маша с недоумением уставилась на собеседника. – Причём тут зависть?

– Княжна Голицына богатая невеста, но она некрасива. Как бы княжна ни разоделась, вы даже в крестьянском сарафане будете краше во сто крат. Софья Михайловна поняла это и постаралась унизить вас. Только и всего.

Маша воззрилась на него в таком изумлении, что слёзы мгновенно высохли.

– Цветок чертополоха, даже сделанный из золота, не станет краше обычного розана.

Он говорил просто, глядел дружелюбно, и Маша вдруг поняла, что слова его – искренность, а не комплимент.

– Пойдёмте, я провожу вас к вашему папеньке. Не стоит вам задерживаться здесь.

Обеспокоенный Митя встретился им возле самого крыльца.

– Куда ты подевалась? – Он сурово сдвинул брови, но по лицу скользнуло облегчение.

– Я… мне стало дурно от духоты, – пробормотала Маша, краснея. – Вышла подышать и заблудилась, а этот господин проводил меня.

– Фёдор Романович Ладыженский, – представился неожиданный знакомец и приветливо улыбнулся, подавая Мите руку.

Некрасивое, грубоватое лицо вдруг преобразилось, став милым и по-мальчишески бесшабашным.

***

– Святые угодники! Гляди! Гляди! Ой, сейчас свержится! – Парашка в волнении ухватилась за Машу. Потная ладошка до боли сжала пальцы, и она недовольно выдернула руку.

Сама она тоже, запрокинув голову, смотрела туда, где на фоне лазурного весеннего неба, осенённая со всех сторон крестами куполов, двигалась гибкая фигурка канатоходца. Он легко скользил над толпой по верёвке, натянутой над Соборной площадью от колокольни Ивана Великого до Красного Крыльца, и «свергаться» вроде бы не собирался. Казалось, ноги его ступают не по колеблющейся верёвке, а по брусчатке площади. Иные и по мостовой так ловко не ходят. Вон Дунька зазевалась давеча, распялив глаза на скоморохов, и грохнулась оземь прямо посередь улицы, хорошо нос не раскровянила.

Акробат остановился саженях в двадцати перед Грановитой палатой и вдруг, резко взмахнув руками, подпрыгнул высоко в воздух. Над площадью прокатился дружный вздох, находившиеся внизу шарахнулись в разные стороны. Однако тонкая фигурка легко, будто подброшенная искусным жонглёром, перевернулась и с кошачьей ловкостью опустилась точно на канат. Туго натянутая верёвка мягко спружинила под босыми ступнями, и канатоходец даже не покачнулся, лишь чуть согнул в коленях ноги. Зелёной искрой сверкнул в солнечных лучах самоцвет на тюрбане. Сказывают, этот изумруд ему сама государыня подарила.

– Ну диво! – восхищённо выдохнула Дунька. – Даже шапку не сронил!

Белая чалма на голове персиянина и впрямь держалась, будто приклеенная. Теперь можно было разглядеть циркача во всех подробностях, и Маша разочарованно вздохнула. Отчего-то ей думалось, что акробат должен быть молод и хорош собой.

У перса было очень смуглое худое лицо с горбатым, как клюв хищной птицы, носом и чёрные, словно угли, глаза. Да и лет ему оказалось немало.

Мальчик-служка, стоявший среди зевак, заиграл на диковинном инструменте нечто тягучее, и канатоходец принялся быстро и ловко переставлять ноги – шаг вперёд, шаг назад. При этом он то невысоко подпрыгивал, то замирал на несколько мгновений на одной ноге – танцевал. Покачивались плечи и разведённые в стороны руки.

Солнце отражалось в золотых полушариях куполов, слепило глаза, заставляя жмуриться и прикрывать их ладонью.

– Государыня! – вдруг взвыли вокруг, и, сдёрнув с голов шапки, толпа подалась вперёд, тесня Машу и её спутников к мраморным резным балясинам Красного крыльца.

– Гляньте! Гляньте! Государыня!

Вытягивая шею, Маша пыталась рассмотреть что-нибудь за плотной стеной спин и голов. Её ощутимо толкнули – раз, другой… Наконец, ей удалось увидеть верхний пролёт лестницы, что вела к сеням Грановитой палаты. Там над толпой, на алом бархате, укрывавшем ступени, между двумя каменными львами виднелась кукольная фигурка в мантии