Гагара (сборник) - Надежда Васильева

– Прекрати!

– Все Владьку забыть не можешь?! – с горечью вырвалось у него.

– А тебе-то какое дело?

– Да его кости уж сгнили давно! Нет его, нет! Понимаешь?! А я есть! И люблю тебя! Станешь моей – слово даю – всю жизнь на руках носить буду!

– А ты меня спросил? Мне это надо?!

Но Борька ничего не желал слышать. Ему, как всегда, всеми правдами и неправдами хотелось добиться своего. Завидная целеустремленность! От кого это у него? От папаши, наверное.

– Короче, сегодня вечером в парке! Буду ждать тебя! Точка!

Внутри у Илоны все заклокотало, забурлило. Распустился! Приказывать он ей будет! С детства пытается ею повелевать да запугивать! Ну уж нет! Не выйдет!

– Не жди! Все равно не приду! И никогда твоей не буду! Заруби себе на носу! – И устремилась дальше с такой решительностью, что Борька отступил.

– Не буди во мне зверя, Гагара! – угрожающе прокричал ей вслед Борька. Но, слава богу, кажется, отстал.

Все выходные отсидела дома, хотя на дворе уже вовсю хозяйничал бесшабашный май. Голову дурманил запах зацветающей черемухи, и птицы заливались на все голоса, поддразнивая таких, как она, домоседов. Асфальтовая дорожка, что вела от крыльца к калитке, была давно сухой, а лес, такой свежий, обновленный, манил своей простодушной открытостью. Скоро можно будет спать в мансарде, перестроенной из чердака отцом. Там было два окна. Из одного виден сосновый бор на взгорке, из другого – березовая роща, что простиралась до самого горизонта, где когда-то были совхозные, без конца и края, поля. Теперь, осиротевшие и никому не нужные, они зарастали крапивой, купырём, сурепкой, иван-чаем, меняя свою окраску несколько раз в течение лета. Кое-где уже начинал прорастать кустарник. Из одного окна мансарды можно было наблюдать восход, из другого – закат. Жаворонком Илона не была, восходы наблюдать доводилось не часто, а вот закаты!.

Дом свой Илона любила. Он хоть и небольшой, без второго этажа, но просторный: на троих три комнаты да еще веранда, которая служила им столовой в летнее время. Под окном ее комнаты – палисадник, где цвели бордовые георгины, белые махровые мальвы и даже голубые гладиолусы. Редкостный сорт этот откуда-то привезла мама. За цветами ухаживала Илона. Цветов было много везде: не только в палисаднике, но и вдоль всей асфальтовой дорожки. Правда, здесь она старалась высаживать низкорослые сорта: анютины глазки, бархатцы, петунии. Летом в доме был водопровод. А зимой, как во всех частных домах, воду наливали в умывальник.

Их участок был последним: дальше начинался лес. Уличная дорога за домом сужалась и переходила в тропинку, которая вела на взгорок, в сосновый бор, а потом, извиваясь ужом, спускалась к реке. Березняк начинался за домом и огородом. В нем тоже было очень красиво. Березы необычайно высокие. Их кроны, казалось, упирались в самое небо. Дом был в три раза ниже берез, белые стволы которых почти не имели сучьев. И роща с мансарды просматривалась насквозь до самого поля, которое в начале июня покрывалось золотом одуванчиков. Словом, куда ни глянь – везде такая красота!

Миновав черемуховые заросли, что отделяли их частный сектор от города, оказываешься в совершенно другом мире – умиротворенном, без этой городской суеты, суматохи и бесхозяйственности. Ведь только в городе можно увидеть на обочине дороги заросший травой грузовик или полуразвалившийся каркас недостроенного дома, не говоря уже о мусорных контейнерах, с которыми так безжалостно расправлялся ветер. После выходных в контейнерах скапливалось столько отходов, что крышки уже не закрывались. За ночь ветер разносил все это «добро» на сотню метров. И шедшие на работу люди брезгливо кривились и чертыхались, костя в душе непогоду, безответственное ЖКХ, неряшливых соседей и даже мерзкий понедельник.

В их частном секторе такого не было. Соседи все как на подбор. Дома справные, участки прибранные. Такой порядок Илона видела только в Финляндии, куда лучших учеников школы отправили однажды в летний лагерь.

Захотелось надеть старенькие джинсы, куртку, обуть кроссовки и рвануть на природу – послушать, как шуршит под ногами сухой сероватый мох соснового бора, потрогать рукой теплую шершавую кору старых сосен. Или побродить по березовой роще, слизывая с заскорузлых ран шелковистых стволов сладкие капельки засыхающего сока. И не думать ни о чем! Просто созерцать эту ни с чем не сравнимую красоту, вдыхать, наполняться ее жизненной силой.

Последнее время все чаще поднималось что-то в душе, рвалось наружу. Если бы умела, писала бы, наверное, стихи, но рифмы с ней не дружили. Если какие и проклевывались, то были такими примитивными, как детские скороговорки. Зато у подруги Светланы получалось. Одно из ее стихотворений Илона даже наизусть выучила.

Сгребают листья и сжигают на кострах,И горьковатый дым слезой застыл в глазах.Живу я будущим, и прошлого не жаль!И это дым в глазах моих, а не печаль.

Но память, как костер, горит в душе моей,И листья желтые как тени прошлых дней.Ведь даже поезд не проходит без следа,Так не клянись, что их не вспомнишь никогда!

Вот кому прямая дорога на филологический! Ее, Илону, всегда тянуло к Светлане. И не только потому, что та умела писать стихи. Притягивались друг к другу, словно частицы с противоположными зарядами. Даже внешне они были не похожи. У Светки вон какие светлые кудри, а у нее пряди не понять, какого цвета, словно их темным пеплом кто посыпал. И такие непослушные. Каждый день мыть надо, иначе не уложить, топорщатся во все стороны. А уж про характеры и говорить нечего. Светка покладистая, уступчивая. Со всеми соглашается, а если и бывает у нее другое мнение, высказываться не станет, просто деликатно промолчит. И этого никто не заметит. Даже Борька обидного слова для нее не находил и по прозвищу Татарка, как бывало в детском саду, давно уже не зовет. Такая вот она, Света Татаринова! Плывет себе по течению, как самая безобидная щепка, легко и беспрепятственно. Зато все ее любят: и учителя, и сверстники. Мелькнула мысль: «Зависть это у меня, что ли?» Да нет! Зависть – это когда зла желают. А она разве хочет Светке плохого?

Это успокоило. И все-таки лучше выучиться на школьного психолога. Хотя… какой из нее психолог?! «Отношения с окружающим миром», как любила повторять их бывшая классная Алла Ивановна, выстраивались у нее нелегко. Вот и Борьку взять…

Лежала на тахте и листала книжку с цитатами Великих и Мудрых: «Самый лучший способ защитить себя от проблем – превратить своего врага в друга!» Чушь какая-то! Как можно превратить Тарасова в друга?! Он бы, конечно, рад, только ей как себя пересилить? От одного его развязного голоса в дрожь бросает.

В понедельник в школе Борька ее своим взглядом не точил. Даже когда поворачивалась в его сторону, видела только Борькин выпуклый затылок. Дошло, наверное. Слава богу! Ведь прямым текстом влепила. Чего уж там не понять!

Вечерами выходили со Светкой на прогулку. Чаще всего анализировали поступки и характеры одноклассников. Нет, не «косточки перемывали», как это обычно делали другие девчонки в их классе. Ведь старались найти не только плохие, но и хорошие черты, даже в Борьке. А что? Трусом Борька никогда не был. Скорее наоборот – все время лез на рожон. От своих проделок не отмазывался. Свою вину на других не валил. Разве что однажды, еще в детском саду. Но это когда было!. На справедливые упреки и даже наказания не обижался. От критики, правда, отмахивался. А кто ее любит? Ни подлизой, ни притворой назвать его тоже было нельзя. Но если посмотреть с другой стороны, откровенный хам и выпендрёжник. И усмехнулась, вспомнив случай, который произошел однажды на уроке истории.

Историк Федор Евгеньевич, хоть возраста довольно преклонного, к девчонкам был заметно неравнодушен, чего не могли простить ему парни. Когда кто-нибудь из девчонок строил ему глазки, он смущался и улыбался, как ребенок, выдавая свою слабость, как говорится, «с потрохами». При этом почему-то начинал поглаживать затылок, на котором еще только и сохранились остатки волос.

Особенно удавалось это Люське Ершовой. Красавицей Люську назвать было нельзя. Обыкновенная простушка, каких в школе, как говорит мама, «пруд пруди». Но вот женские округлые формы не заметить было нельзя – они вызывали затаенный интерес мальчишек и откровенную зависть девчонок.

У Люськи были одни пятерки по истории. Получала она их запросто. Выйдет к доске и начинает выпендриваться. Маленькие глазки свои и скосит, и закатит, а потом взглянет на историка с таким фальшивым умилением, что тошно делается. Парни от смеха катаются. А Федор Евгеньевич по столу кулаком стучит:

– Садись, Ершова, «пять». Не дают слова сказать! Ну-ка, Чижиков, к доске! Повтори, какой я вопрос Ершовой задал!

Беспомощный Витькин взгляд начинал метаться по классу, умоляя о подсказке. Шею вытягивал, как у гуся, и ладонь к уху рупором приставлял, благо, Федор Евгеньевич стоял к нему спиной.