![Чудовище / The Monster [= Пятый вид: Загадочное чудовище; Воскресшее чудовище; Возрождение] - Альфред Ван Вогт](https://cdn.rusbook.su/s20/5/6/7/3/8/56738.jpg)
Над условной чертой горизонта - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Красавице
Тебе под силу жизни их ломать —Тех, что в сердцах оружием бряцали.Но ты, как бессердечный дипломат,Жонглируешь сражёнными сердцами.
И каждый ходит лёгок и лучистИ празднует своё единовластье.А ты, жестокий логик и логист,Для всякого найдёшь и час, и счастье.
Как бабочек, прокалываешь, жжёшьИ сушишь. Без возможности реваншаИграешь с ними в длительную ложь,Азартная скупая донжуанша.
А бабочки слетелись на ловцаИ сохнут на игле в лучах светила.Зачем тебе их мёртвые тельца,Когда ты и живых-то не любила?
«Поссорились так глупо – из-за быта…»
Поссорились так глупо – из-за быта.И будь неладна – раз неладно сшита —Моя с тобою жизнь! Гнездо не свито —Течёт, как сито,
Сырым осенним днём. А что – в метели?В другую жизнь из птичьей мы влетели,Где вместе нам не выжить в чёрном теле.Скажи, не все ли
Я способы создания уютаПеребрала, но стынет почему-тоОчаг наш, и сквозит ночами люто.И я бегу.
С седьмого неба – до седьмого пота.Не спеться птицам разного полёта:Тебе бы лебединого кого-то,А мне – ку-ку.
Песенка
В том краю далёкомБуду тебе сестрой.
Народная песняХочешь, буду тебе сестройВ том краю на краю земли.Лишь бы мы с тобой – так устрой —Целоваться бы не могли.
Хочешь, буду тебе чужойВ той стране, где и враг – родня.Но, смотри, не криви душой:Не люби, не ревнуй меня.
Только песня как мир стараИ заношена, как мошна.Миленький! Я ничья сестраИ кому не нужна – жена.
Прозрачен наш осенний Петергоф
Прозрачен наш осенний Петергоф.Английской речи, сутолоки, плеска,Шутих не слышно, шороха шагов.А мы шумим безудержно и дерзко.
Что осень нам? Прищурившись слегка,Играя и любуясь этим светом,Жить так светло и весело поэтам!И вместе нам не больше сорока,Когда бы мы задумались об этом.
Июньская девочка
Надежде Июневой, девочке, найденной в кусте сирени, приёмной дочери Александра Штиглица и супруге Александра Половцова
Июньская девочка, что весела и нежна, —Надежда июньская. Из-под отцовского кроваБыла по наследству, бесценная, переданаИз рук одного Александра ты в руки другого.
Надёжные руки, которым поддержка однаПотребна: твой взгляд, твой кивок, одобрительный возглас.Ты только люби их, ты будь весела и нежна,Храни эти души, куда ты нечаянно вторглась.
И два Александра сияют десятками лет,Могучи, что скалы, и ты – лучезарная – между,И строят, и жертвуют, веря в твой нежный привет,Надеясь: хотя бы твою оправдают надежду.
Боре, капитану волейбольной команды
Ты был так нескладно высок и не в меру смешлив.Не верю, что даже и смех этот канул в залив.
Не верю, что властен над Борей балтийский борей,Схватившийся вдруг с капитаном командных морей.
Из той черноты чёрным глазом мигни, не молчи:Какие там в моде – всё те же ли? – нынче мячи,
Всё так же ль боятся подачи твоей, как огня?И кто там пасует на «взлёт» тебе вместо меня?
А пятеро нас по-сиротски остались играть,А в зал на пылинках спускается солнце опять,
В беззвучной безмерной улыбке спускается вниз —На то, на пустое, блестящее место, Борис.
Едва оттолкнувшись от пола, возносится ввысь.Уже улетаешь? За нас, за земных, помолись.
И скоро ты снова сумеешь команду собрать:Полвека – не больше – и будем все вместе опять.
Романс
Поздно. Порознь. Проще – брось жеПритворяться: мы не любим.За мои романсы большеНе бросай монеты в бубен.
Будет. Будущие будниБез тебя уже маячат.Из своих паучьих пут неОтпускаешь – жаден, значит?
Сжалься. Новым следуй устьем,Словно ялик – независим.Только всё же вечер грустенБез твоих обидных писем.
Крепость
В детстве снега было много, много.В декабре мы вылепили крепость.Рассудили: на крутой горе пустьВысится – огромна, круглобока.
Каждый день мы думали с тревогой:Как там крепость? Каждый день мы шли к ней.И она от новогодних ливнейВесь апрель не делалась пологой.
Всё никак не выбраться в тот лес нам,Всё не выбрать день, погоду, повод.– И зачем? – подсказывает опыт.
Каждый занят нужным и полезным.Главное, что снега стало мало,Кажется, почти совсем не стало.
Юрий Романов
Родился 4 декабря 1970 г. в Санкт-Петербурге.
Первая публикация в 1997 г. в книге стихов «Ноктюрн». Параллельно посещал другие литобъединения.
В 2003 г. вышла отдельная книга стихов «Самка богомола».
Публиковался в альманахе «Изящная словесность».
Запятые
IКорми, корми свою голубкузерном чернильных запятых.Забей, забей словами трубку.Связь телефонную,Святых всех призови, моля о встрече.Чертить по городу круги —шаги по правой части речиот лево-бережной руки.
IIДождь доживает до камней —Им так нужна его прохлада,Что он становится сильней,Как будто он спешит куда-то.Стою под куполом зонтаПод запятые стих толкая,Но рифма всё-таки не та.И не со мною та, другая.
III«Ты в городе, где вместо голубей»Зерно чернил расклёвывают звезды.Морскую милю впитывают версты,И тишина становится грубей на ощупь.И полшага не пройти,Чтоб не задеть соленость океана.Здесь не рассчитывай на вежливость тумана.И словом SOS от боли не спасти.
Усталые рифмы
Не читаю теперь, не считаюЯ бумаги желтеющей строк,Я кораблики с дочкой пускаюПо курсиву апрельскому вод.
И не складно теперь, и не ладно,И кораблик – не Ноев ковчег:Тонет, тонет, и рифмой усталойТает, тает чернеющий снег.
«Надломились слова. Застыли…»
«Надломились слова. Застыли…»[1]Между нами молчанье вьюжит,В горле голос сдавило илиОт обиды всё стало уже:И пространство, и тень любимой,Эсэмэсок озябших почерк.В нашей связи – теперь мобильной —В каждой букве хватает точек…
Мёртвая царевна
Екатерине Романовой
IНе вытянув и строчки из меня,Рассорились бумага и чернила.Не оседлав крылатого коня,Я удила́ меняю на уди́ла.
Но рыбка промолчала. Уплыла.И сети рвет акула-каракула.И яблоко виной или игла,Но муза умерла или… уснула.
IIА ты сейчас, наверно, у семи.У ветра я выспрашивал дорогу.Да, прав он, прав, и – чёрт его возьми! —Кого теперь кричать мне на подмогу?Ведь это не Яга и не Кощей,И заяц в сундуке мне не поможетОт взгляда, что молчания сильней,От скорби, проступающей на коже.
IIIНикому. Ничего.В тесноте хрусталяЯ лица твоегоНе узнаю. СкуляПод иглой граммофонаЕле слышно: «Мертва».Только губ целованьеЗдесь поможет едва.
И бежал бы отсюдаДо живой красоты,Раз ни веры, ни чудаВ отголосках беды.
Но не вырвать молчаньеИз твоей белизны.Только гроба качанье,Только звенья вины.
«Февраль. Достать чернил забуду…»
К. Г.
Февраль. Достать чернил забуду.Всё на местах своих оставлю.Бумаг бледнеющую грудуКусками льда оставлю Каю.
Пусть посылает оригамиВоздушно-капельные Герде,Испишет небо журавлямиБез адресата на конверте.
«Пружины вылетающие нот…»
Пружины вылетающие нот,Удар ключом скрипичным об асфальт.И затуманил фугами фаготРазбрызганный по тротуару альт.
И где искать мне нотную тетрадь —Ту, из которой выдраны листы?И нот не досчитаться – только пять,И где теперь две ноты – «Я» и «Ты»?
Разбросаны, не попадают в такт,Синкопы и октава из разлук,И пауза, затянутая так,Что не почувствовать ни губ твоих, ни рук.
«Не муж, не любовник…»
Не муж, не любовник,Маратель бумаг.Но сей треугольникНе впишешь никакНи в круг, ни в квадратыДомов и квартир,Ни в соты-палатыБольницы. До дырСтирай его грани,Вершины дели.Мы зацеловалиИюльские дни.
«Не нужен день, и ночи мне не надо…»
