Сборник рассказов - Денис Гуцко

Мама после операции приходила в себя тяжело. Злилась на собственную хромоту, на неуклюжесть. Отец спасался от нее на подледной рыбалке. Ухаживать за собой, мыть полы и готовить мама не позволяла. Но и Лилечку от себя не отпускала. Пересмотрели фотографии, мама подолгу вспоминала, рассказывала давным-давно знакомые, заученные наизусть истории. Как за молоком на комбинат ходила — в пять утра, через пустырь, как у Лилечки был самый пышный бант на Первое сентября. Все перебирала — будто нащупывала в прошлом опору. Когда воспоминания закончились, закончилась и послеоперационная депрессия. Мама повеселела, расписала цветочками костыль, папа забросил удочки.

Про Егора родители не расспрашивали давно. В какой-то момент просто устали запоминать: вместе живут или врозь.

После маминой операции неприятности посыпались пачками.

Сначала прохудился шланг у стиралки. Долго зазывала к себе сантехника из ЖЭКа, сантехник не желал отвлекаться на эдакую мелочь, за которую непонятно, сколько запросить. Поканючив, пообещал сделать бесплатно, но когда — не сказал. Потом стало не до сантехника. В закрытой на ремонт первой кардиологии взломали сейф, вынесли подчистую все обезболивающие и наркотические. Сигнализация не сработала. Лилечка в ту ночь дежурила, и следователь назначил ее главной подозреваемой — даром что первая кардиология на другом этаже, ключи у охраны. Прессовал основательно, со сталинским огоньком. Намекал на показания свидетелей, стыдил детьми. От офицерского его хамства у Лилечки разыгралась гипертония, да так, что пришлось мотаться в обед на уколы. Потом авария. Новую «тойоту» Егор забрал, оставил ей старую «ниву». К удивлению Лилечки, ржавая коробочка заводилась без колебаний и бегала как живая на первых трех передачах. Четвертую выбивало. Но четвертая в городе почти не нужна, а если приспичит, можно рычаг рукой придержать. И вот — сестра Жанна уезжала с мужем на две недели к родне, предложила свою «мазду». Лилечка сдуру согласилась. Просто стояла на светофоре. Печка греет, сиденье не скрипит, льется легкая музыка. Сзади по касательной ее черканул лихой мотоциклист. Вырулил и умчался: как раз включился зеленый. Не гоняться же за ним. Номера не разглядела. Заняла у Марины денег, отогнала «мазду» в ремонт. В обед поездила в мастерскую на ржавой «ниве», торопила мастеров, которые никак не могли покрыть лаком покрашенное уже крыло: лакировщик болел, маляр капризничал, не хотел делать чужую работу. Закончили за день до возвращения Жанны. Еще через день с больничной крыши на голову Лилечке рухнула сосулька. Спасибо, не насмерть.

— Ты хоть поплачь, что ли, — советовала Марина, обвязывая ей лоб на манер камикадзе и поглядывая в буддийски отрешенное лицо. — Полегчает.

Лилечка только плечами пожала:

— Мужчины не плачут.

Они переглянулись — и расхохотались так, что в кабинет к ним ворвались медсестры: чего смеетесь, и нам хочется. Но разве объяснишь им всю соль? Молодые еще, живут по нарисованному, будто в классики прыгают.

Обычно Андрей приезжал в Москву за день до нее, улаживать свои сценарные дела. Но для Лилечки свидание уже начиналось. С утра ходила, пританцовывая. Больные отпускали ей комплименты. Вечером, перед отъездом, Лилечка укладывала мальчишек спать и, запершись в ванной, наслаждалась нехитрыми сборами. Она бы не прочь наслаждаться ими подольше, как положено: сходить в парикмахерскую на маникюр-педикюр-укладку, выбрать в роскошном магазине новое белье под настроение, перехватывая понимающие и слегка завистливые взгляды продавщицы. Выспаться. Но, во-первых, на все это нету денег-времени-сил. Во-вторых, и те крохи, которые остаются, Лилечка норовит по привычке смахнуть на бегу. Егор впервые решился переехать к ней, когда Тима начал ходить. Декрета, считай, не было, продолжавшие преподавать родители помогали эпизодически — с тех пор заставить себя делать что-нибудь медленно очень непросто. На прошлое Восьмое марта Марина водила ее на чайную церемонию, так Лилечка чуть с ума не сошла от напряжения, несколько раз одергивала себя — все порывалась помочь: чашку подвинуть, щеточку подать.

Когда волосы высушены, Лилечка в четыре отработанных приема собирает их в хвост, садится на край ванны и, переведя дыхание, не спеша, с удовольствием натягивает на ноги белые чулки с резинкой. Ей нравится прятать молочную ногу в кипенно-белый чулок. В подарочную упаковку. В дороге немного неудобно, резинка съезжает. Зато в номере, с ветра и холода, в запашном разлетающемся платье, как только Андрей разглядит на ней чулки — будет хорошо. Постарается растолковать ему без слов, как следует с нее эти чулки снять — медленно и плавно, стянуть, скатать податливую белизну. Распаковать подарок. С Андреем легко… И снова — стоило о нем подумать, толкнулась в сердце нетерпеливая радость: можно? можно уже?

Видела ведь, Лиля, куда плывешь. Влюбилась? Влюбилась, глупая тетка. Можете открывать с Мариной клуб безнадежных сердец.

Лилечка бросает в сумку косметичку, выходит из ванной.

— Ма, — сонным голосом зовет Тима. — Я вспомнил, у мелкого завтра физра. У него же кеды порвались.

Выложив пятисотенную на комод, уклонившись от хмурого взгляда из темного зеркала: опять детей бросаешь одних, — Лилечка входит в детскую.

— Сынок, сможешь с ним завтра на большой перемене сбегать в обувной на углу? — шепчет она на ухо Тиме. — Там кеды обязательно будут.

— Могу, конечно, — отвечает Тима смешным басовитым шепотом.

— Тридцать четвертый размер.

— Да я в курсе.

— Еще раз, вкратце. Еду разогреваешь. Посуду моешь с двух сторон. Я твой плеер в дорогу взяла.

— Ну, мама, — ворчит для порядка Тима.

Для детей она в командировке, отвозит важные документы в Минздрав.

Тима великодушно позволяет чмокнуть себя в лоб. Саша, не просыпаясь, принимается хныкать, бубнит что-то неразборчивое. Сдерживая смех, Лилечка торопится расцеловать спящего у другой стены Сашку. Даже во сне умудрился приревновать к старшему.

Тима просто так суровость свою четырнадцатилетнюю на телячьи нежности не разменивает, только в особых случаях, и то нужно изловчиться, не вспугнуть. А Саньке всегда мало. Всегда голодный — как голокожий слепой птенец с жадно распахнутым клювом, алчущий корма, ежеминутно караулит, выпрашивает материнской ласки. Вовремя не приласкаешь — захандрит. Вечер напролет готов возле матери просидеть. В последнее время Лилечка старается сокращать порции, меньше с ним сюсюкать. Тима начал посматривать на него свысока — дескать, маменькин сынок. А Сашке дружба со старшим братом ох как нужна. Слишком Саша нежный, не сдержанный в нежности — как отец его в мужественности своей несдержан. Больно ему будет жить. Так же, как его отцу. Слава Богу, Тимоша понимает меру, не расшвыривает себя.

На редкость разные у нее дети.

Андрей не узнает никогда о том, что предшествует их встречам, — о ее вечерних сборах, о том, как она запирает дверь, оставляя мальчиков одних. Такой Андрей учредил порядок: о семьях ни слова, двойную жизнь употребляют, не смешивая. Их мир каждый раз заново складывается за другой — гостиничной — дверью, и, как только они за нее выходят, рассыпается в прах… Это Андрей так думает. Для Лилечки это невыполнимо. Разъять и отложить на время, чтобы не путалось, она не умеет. И когда Андрей отправляется в туалет, Лилечка, как оставленный без присмотра шпион, хватается за телефон, отправляет эсэмэски Тиме: «Как дела? Поели? Уже дома?». У Тимы — свой, не всегда предсказуемый, ритм, и ответы приходят порой в самые неподходящие моменты (Лилечка отключает звук, но тогда телефон истерично жужжит и ползает по прикроватной тумбочке в поисках хозяйкиной руки).

О жене Андрея, Татьяне, Лилечка тоже думает часто. Не то чтобы думает — но помнит. Принимает в расчет. В сегодняшней Лилечкиной ойкумене жена Андрея — крайняя точка, терра инкогнита. Неведомая и запретная, именно она определяет пространство, в котором все будет кружиться.

Странно быть любовницей. Вот теперь и она…

В многочисленных паузах ее замужества у Лилечки случались мужчины, но всегда мельком, не претендуя на большее, и в ней ничем большим не откликаясь. Разве что бывший одноклассник Денис, с которым они дружили и который в десятом мучительно с ней советовался: кто, Ира или все-таки Надя, — запомнился пьяными есенинскими стихами и нырянием в заиндевевший фонтан. Андрей стал первым после Егора, кто появился, чтобы жить — как умел, как осмеливался — но жить, подробно и горячо.

Лилечка нажимает кнопку лифта. Завтра. Завтра утром он встретит ее на перроне. Первые секунды будет смущаться, попробует отделаться сдержанным приветствием. Но как только потянется к ней навстречу, тут же соскользнет преждевременно, вопреки собственным правилам — туда, куда можно, только когда они остаются наедине. Прилипнет губами. И рад бы оторваться, люди вокруг, опасно — да не может. И Лилечка невольно рванется, поплывет. Слаще всего, что будет дальше, наедине, это мгновение в перронной толкотне. Ощутить, что ему физически тебя не хватало. Было плохо без тебя. Пожалуй, только в роддоме, когда приносят на кормежку новенького ребеночка и тот вопит нетерпеливо, учуяв близкое молоко, — пожалуй, только тогда бывает еще вкусней.