Дом Безгласия - Дэшнер Джеймс

Катафалк, накреняясь, подрулил к тротуару и остановился футах в двадцати от меня. Мотор взревел и затих, напоследок извергнув из себя очередь щелчков. Автомобиль виделся мне драконом, который устраивается на отдых после долгого дня, проведенного в охоте за овцами и принцессами. Я ничуть не стыжусь признать, что в тот момент содрогнулся от озноба, слишком сильного даже для студеного зимнего дня. Дверца распахнулась, и на долю секунды я поверил, что сейчас и в самом деле появится дракон – блестящая красная чешуя, открытая пасть, полная острых зубов, желтые глаза-щелочки… И у меня словно гора с плеч свалилась, когда из кабины выскочил Коротышка Гаскинс. Папа всегда подшучивал над его малым ростом: говорил, что он потеряется в пшеничном поле, даже если встанет на цыпочки.

– Как дела, шкет? – окликнул Коротышка, заметив меня под аптечной вывеской. Тощий – кожа да кости, голова наполовину лысая, оставшиеся жидкие пряди неряшливо свисают почти до плеч. И всегда чисто выбрит, будто стремится выставить напоказ отметины от юношеских угрей. Может, считает их чем-то вроде боевых шрамов? Глаза добрые – единственное его достоинство, – вот только находятся словно бы не на своем месте.

– Очень хорошо, сэр, – ответил я, все еще дрожа от патологического холода, который Коротышка привез на своем транспорте. Я вытянул шею, высматривая папин грузовик – вдруг он сейчас магическим образом появится из-за катафалка?

– Где твоя мама? В универмаг пошла? Не очень-то разумно стоять на улице, малец. Можешь простудиться и умереть.

Да простят меня за крамольную мысль, однако при этих словах в глазах мужчины вспыхнула искра.

Возможно, на этой неделе бизнес шел вяло, и Коротышке хотелось развеять скуку.

– Я вообще-то жду папу, – ответил я и поспешно добавил: – Он вот-вот будет здесь. В любой момент. – Я в очередной раз бросил взгляд вдоль улицы.

– В любой момент, говоришь? Наверное, он у тебя самый лучший папа на свете. – Коротышка сплюнул на тротуар. – Ну, бывай. А мне надо купить кое-что.

Он подошел к задней части катафалка и повернул ручку. Раздался щелчок, и дверь, печально скрипнув петлями, открылась. Я вздрогнул, уверенный, что сейчас из фургона появится разбуженный покойник. Гаскинс нырнул в салон по плечи, извлек какой-то предмет и с шумом закрыл дверь. Эхо, подхваченное ветром, понеслось вдоль улицы.

Я ничуть не удивился, увидев, что Гаскинс сжимает в руках растрескавшийся черенок своей верной лопаты. Весь город знал – Коротышка повсюду носил с собой дедовскую лопату, как некий талисман; он часто использовал ее в качестве импровизированной трости. Кладбище находилось в добрых пяти милях, однако Гаскинс все равно держал инструмент при себе. Я могу поклясться могилами своих предков, что однажды видел его в церкви с лопатой на коленях.

Коротышка вскинул инструмент на плечо, совком назад. Металл заржавел, на зазубренных краях лопаты налипли комья грязи чуть ли не с прошлого столетия. Люди поговаривали, этой лопатой копали могилы для солдат Гражданской войны. (Надеюсь, их опустили туда мертвыми).

Наконец – наконец! – папин грузовик вырулил из-за поворота. Ощутив внезапный и необъяснимый приступ храбрости, я задал вопрос, который потом мучил меня полжизни, даже десятки лет спустя, после того как полицейские извлекли трупы из Трясины – некоторые с головами, а некоторые и без.

– Постойте! – выпалил я, когда Коротышка уже удалился от меня футов на пять и весело вышагивал вдоль по улице в направлении своего неведомого «шопинга».

– Чего тебе, малец? – отозвался он и замедлил шаг, перехватив лопату обеими руками, чтобы не соскользнула с плеча.

– Зачем вы повсюду таскаете с собой эту штуку? Даже когда не на работе?

Гаскинс пару раз мотнул головой – подыскивал в уме идеальный ответ. И наконец ощерился в ухмылке, которую можно было оценить примерно на девять и шесть десятых по десятибалльной шкале ужаса.

– Затем, сынок, что везде можно наткнуться на тело, которое требуется похоронить.

И удалился, покачивая лопатой.

Глава 2

Линчберг, Южная Каролина

Март 1989 года

Мне 16 лет

Время текло, как ему и положено; текло подобно реке, где моя жизнь была всего лишь листком, который плыл по течению, – я всегда знал, в каком направлении мне двигаться, но не имел представления, где закончу свой путь. Когда мне исполнилось шестнадцать, за короткий отрезок времени на ферме моих родителей все кардинально изменилось. Мои старшие братья и сестры все свое детство собирали табак, высушивали табак и увязывали табак в тюки; их руки постоянно были испачканы черной липкой смолой – сущее наказание, табак невозможно отмыть, какую убойную химию ни используй, – а вот мой мир стал совершенно другим.

Когда мне исполнилось десять, папа решил сдать в аренду большую часть земли – ему взбрело в голову, что он слишком стар для фермерства. Пусть другие пашут, а он будет за ними наблюдать. Само собой, наши доходы снизились. Однако мой папа был из тех, кому много не надо. Бедная мама…

Но тут я прервусь.

Потому что делаю все неправильно.

Начинать нужно не отсюда.

Да, историю моего отрочества нужно поведать, и я ее поведаю – потому что история без правильного начала никому не нужна, тем более теперь, когда она подходит к концу. Но как изложить некоторые факты и как навязывать вам значение событий, не представив главных героев, перед которыми однажды предстанут эти ужасы? Как же без них?

Как же без них, без самых главных для меня на свете людей? Ведь без них моя жестокая история – всего лишь пустая оболочка.

Я говорю, разумеется, о своих детях.

Глава 3

Автострада I-20

Июль 2017

Мне 44 года

– Папа! Уэсли опять меня локтем толкнул!

Я вел машину; автострада простиралась впереди подобно широкой каменной реке, а в зеркале заднего вида одна за другой таяли линии дорожной разметки. Шуршание шин по асфальту напоминало монотонное пение фантастического морского существа, застрявшее на одной ноте, и я на миг закрыл глаза. Затем сделал глубокий вдох и выпустил из себя воздух. Снова открыл глаза. Дорога не изменилась; за этот миг мы почти не приблизились к дому бабушки. Оставалось как минимум часа четыре.

– Папа!

Я опять сделал вдох. Прохладный воздух из кондиционера втягивался прямо мне в легкие и покидал их неохотно, как едкий наркотический туман. На сей раз я глаза не закрыл.

– Что такое, Мейсон?

Тоненький голосок сына – порой настолько нежный, что ранил мне сердце, буквально рвал его на части от любви, – сейчас напоминал визг чертенка.

– Уэсли опять толкается! Он меня уже достал!

В мире есть люди – возможно, мой читатель, вы тоже в их числе, – которые считают тупым клише все эти «он меня толкнул». Пусть ничего из моего рассказа вы не примете всерьез, но имеется один достоверный факт, достоверный, как сила тяжести, как то, что Земля круглая, а Луна ее спутник: если у вас есть дети и они сядут рядышком, то один ребенок непременно начнет толкать другого, вследствие чего обиженное чадо будет уверять взрослых, что его или ее раздражают вышеупомянутые действия.

– Уэсли, – сказал я, стараясь сдержать уже собственное раздражение, – пожалуйста, прекрати толкать младшего брата.

Я посмотрел на Уэсли в зеркале – шестнадцать лет, светлые волосы падают на глаза, в которых таится мудрость шестидесятилетнего старика. Он ответил улыбкой, скрывавшей в себе многое, – да, он просто поддразнивает Мейсона, да, он виноват, а еще ему скучно и он меня любит. В его улыбке сияли все краски мира.

– Хорошо, папа, – ответил он с непередаваемым сарказмом. – Я выполню твое разумное указание, если ты попросишь Мейсона, чтобы он любезно перестал отрыгивать после каждого съеденного ломтика чипсов. Меня от него тошнит.