Дело лис-оборотней - Хольм Ван Зайчик

Понятное дело, культуру насильно в человека не воткнешь; в Ордуси эту довольно грустную истину знали, наверное, лучше, чем где бы то ни было в мире. Культурность – прежде всего усилие, и ежели оно сызмальства не сделалось человеку свычным, даже внутренне потребным (оттого-то многочисленные подразделения Палаты церемоний и уделяют столько внимания детям, особенно детям тех, кто населяет хутуны), потом уж обычная леность людская служит ему почти неодолимым препятствием. На необъятных просторах империи встречается еще немало людей, которым по каким-то – лишь Будда знает каким – причинам так и не стало интересным ничто главное: ни светозарные высоты духа великих религий и вечный поиск смысла жизни земной, питающий истинное искусство; ни головокружительные бездны, на краю коих вечно пребывает настилающая над ними общепроходимые гати наука; ни хотя бы чистое, просторное, состоятельное и добродетельное житье, столь естественное для большинства ордусских подданных… Что греха таить: хутуны населены были в основном варварами – и не в обычном понимании этого слова, исстари обозначавшего людей иной, неордусской, культуры, а скорее в том его значении, которое столь же давно сделалось обычным в Европе: люди, почти чуждые всякой культуры, не ведающие ритуалов и возвышенных забот. Отсутствие подлинной воспитанности бросается здесь в глаза даже невнимательному наблюдателю. Человек с дорогим перстнем на пальце, одетый в прекрасный шелковый с узорочьем халат, может, например, в присутствии женщины произнести бранное слово или высморкаться прилюдно прямо в землю, после чего спокойно достать из рукава дорогой расшитый платок и утереть нос. Ежели человек повзрослел и заматерел в таком состоянии души, изменить его, как правило, уже нельзя. Разве что мудрое Небо вразумит так или иначе, смотря по вероисповеданию. Земным властям в эти духовные области путь заказан: насилие невместно, а увещевание – запоздало.

Каким бы ни уродился и ни стал человек – надо дать ему прожить жизнь так, как он хочет.

Конечно, если он при том не вредит окружающим.

Поэтому Баг не очень любил район хутунов и, как правило, оказывался здесь лишь по служебной надобности. Вот как сегодня.

Несмотря на противный, навевающий хандру дождик, Баг был исполнен легкого, пьянящего азарта, всегда сопутствовавшего близкому и удачному завершению очередного дела: к концу подходило расследование о целой сети – четыре заведения единовременно! — подпольных опиумокурилен, выявленных в Разудалом Поселке. Как было установлено в результате надлежащих деятельно-розыскных мероприятий, тягой к неумеренному употреблению психонарушительного дурмана александрийские хутуны были обязаны некоему Прасаду Лагашу. Сей предприимчивый подданный, в молодости получивший степень сюцая врачевания, вскоре расстался с постылой практикой: оказалось, что человекополезное лекарство прельщает его куда меньше, нежели человеконарушительное предпринимательство. Погостив в Катманду у Копралы, двоюродного брата по отцовской линии, Прасад своими глазами увидел, какой размах может приобрести опиумокурение и какие немалые деньги из этой вредной привычки можно извлечь. Копралы покровительственно похлопывал брата по плечу, рисовал на листке бумаги цифры и горячо обещал всяческую помощь.

Цифры манили. Прасад вернулся в Александрию вдохновленный открывшимися перспективами: в Разудалом Поселке он уже владел несколькими харчевнями и лавками, и если к прибылям от торговли спиртными напитками удастся добавить еще и доходы от опиумокурения, то можно будет подумать о расширении предпринимательства, о приобретении новой недвижимости и, иншалла, быть может, даже об установлении контроля над всеми харчевнями и лавками Разудалого Поселка. А там…

Очень скоро в принадлежащих Лагашу заведениях немногочисленные, но верные его служители оборудовали специальные закуты, где к услугам жителей и гостей хутунов выстроились удобные лежанки и курительные приборы: Прасад предлагал посетителям новое средство расслабить тело и очистить душу после трудовых будней. Посетители заинтересовались. Потом вошли во вкус.

Но… Прасад был жаден. В мечтах уж возомнив себя князем Разудалого, он захотел много и сразу. Наняв себе в помощь несколько дюжих молодцов, Прасад забыл о главном и устремился к низменному, взявшись силой внедрять опиум в харчевни, ему не принадлежавшие. Чем больше охвачено заведений, тем выше прибыток, так справедливо полагал Лагаш.

Обращаться к вэйбинам для решения возникающих разногласий было не в характере обитателей хутунов. И нечестный Прасад беззастенчиво этим воспользовался. Попытки здешних жителей совладать с Лагашем своими силами не увенчались успехом: аспид заранее подготовился к стычкам и оттого оказался сильнее. Окончательно распоясавшись, он снял со стены двуствольное ружье деда и прилюдно, прямо посреди переулка отпилил стволы, после чего стал ходить по хутунам с обрезом за пазухой и даже прозвище получил – Обрез-ага. Местные жители растерялись. Опиумокурильни расцвели в Поселке несообразно пышным цветом. Лагаш подсчитывал барыши.

Но великий Учитель в двадцать второй главе «Бесед и суждений» не зря сказал: «Я не знаю ни одного правления, которое было бы бесконечным». И самовольно присвоенный Прасадом Небесный мандат местного значения уже уплыл из его рук, хотя Лагаш еще и не подозревал об этом. Вскоре несколько человек потеряли трудоспособность, интерес к жизни и самое здоровье вследствие чрезмерного употребления опиума на сон грядущий; а Ван Девятый попал в больницу. Улусное Ведомство Народного здоровья всесторонне изучило причину заболевания Вана, и вскоре Обрез-ага, сам того не ведая, попал в поле зрения Управления внешней охраны.

За седмицу стараниями Бага и взятого им в помощь старшего вэйбина Якова Чжана – Баг с симпатией наблюдал, как этот розовощекий и слегка еще по-детски наивный молодец постепенно превращается в сведущего и пытливого мастера сыскного дела, — расположение всех заведений, где курили опиум, было определено с наивозможной точностью; также были составлены подробные списки всех подданных, имевших отношение к распространению опасного для здоровья порока. Управление внешней охраны, со слов очевидцев, составило членосборный портрет человека, который, по всем вероятиям, являлся старшим заправилой, и так человеконарушитель был изобличен. Десять самых способных вэйбинов, переодевшись в гражданское платье, за трое суток непрестанного служебного бдения установили, где Обрез-ага бывает по своим противуправным делам, и нынче вечером, при стечении значительных сил Управления, одурманивание ордусских подданных опиумом решено было пресечь: по условленному сигналу вэйбины накрывают все нехорошие заведения, а Баг с Яковом Чжаном – задерживают заправилу и его ближников. Как стало известно, вечерние часы после обхода своих владений и взимания ежедневной неправедной дани Лагаш со своими ближниками коротал в несообразном веселии в харчевне «Кун и сыновья».

Баг еще раз взглянул на часы и раздавил окурок в бронзовой пепельнице. Пора. Он легко поднялся с места и машинально потянулся поправить за поясом меч. Но меча не было на привычном месте: родовой клинок Бага канул в небытие, растворенный ядовитой слюной злоумного подданного Козюлькина[12], а новый меч прославленный ханбалыкский мастер Ганьцзян Мо-шу обещал отковать лишь через полтора года. Баг вздохнул, незаметно проверил скрытые плотным халатом боевые ножи, подхватил зонт и пошел к выходу из залы – туда, где с едва слышным шорохом сеялся сквозь густеющие сумерки бесконечный дождь. Пора.

Четвертью часа позже, попрыгав через лужи, изрядно попетляв по переулкам, преодолев бесчисленное количество поворотов и, несмотря на зонт, все же промокнув, Баг вышел к цели – небольшой, шагов в двадцать, площади, главной достопримечательностью которой было широкое приземистое здание из красного кирпича: харчевня «Кун и сыновья». Владелец харчевни действительно носил фамилию Кун и пытался возвести свой род к отдаленным потомкам Конфуция. Вотще: база данных Управления внешней охраны со всей очевидностью свидетельствовала о том, что он совершенно из других Кунов.

Окна харчевни уютно светились. Баг, отряхнув с халата капли, закрыл зонтик, толкнул дверь и вошел внутрь.

Вечерняя непогода собрала под крышей «Куна и сыновей» полтора десятка человек, занявших все свободные столики. Тусклым, но приятным светом светились свисавшие с низкого потолка фонари с кистями. К фонарям поднимались клубы табачного дыма. У самого входа, прямо на грязном, усеянном очистками от дынных семечек полу, примостился пожилой преждерожденный в поношенном халате, маленькой шапочке и в черных очках: слепой музыкант, пристроив на колене видавший виды эрху[13], извлекал из единственной струны меланхолические, заунывные звуки.