Силецкий Малюта - Неизвестно

Я еще сам не понимал, с какою целью, чего ради все это затеял, что мне надобно от этого, по сути, незнакомца - да и почему он непременно должен быть Малютой, в самом деле, мало ли каких похожих персонажей наших снов потом мы видим наяву?! - нет, право, поделись я с кем-нибудь сомнением, как пить дать, засмеют, и это в лучшем случае; по совести, я сам отлично сознавал, насколько все условно и нелепо, но иначе я не мог, проклятый сон не выходил из головы - и вдруг такая встреча? - как тут устоять?! Хотя, если подумать хорошенько, - вздор сплош­ной.

Однако я был голоден и все свои смятения резонно приписал тоске опустошен­ного желудка.

И в конце концов, решил я, даже если это не Малюта, а вполне обычный чело­век, ничем не знаменитый и к истории ни сном ни духом не причастный, - бог с ним, погуляю вечерок в его компании, а там, глядишь, и блат в мясном отделе заимею или просто буду временами вспоминать, подсмеиваясь над своей не в меру разыгравшейся фантазией; и человеку тоже будет, надо полагать, приятно - ведь, не­бось, не регулярно, изо дня в день, вот так-то, на халявку, в «Москву» ходит, оттого, глядишь, и добрым словом невзначай помянет - в общем, кончится все складно, по-людски.

Вечером я надел выходной свой костюм неведомо какого, но приятного для глаза цвета, напялил белую крахмальную рубашку с интересным галстуком - пода­рок к дню рожденья, да все не случалось повода на людях щегольнуть - и на метро поехал в ресторан.

Еще издали я заметил у входа Малюту - тот стоял в старом осеннем пальто, под­няв воротник и нахлобучив на самые брови истертую солдатскую ушанку, и время от времени резко притоптывал, не давая замерзнуть ногам.

- Добрый вечер. Я, кажется, не опоздал? - сказал я, приблизясь к нему.

- Добрый, добрый, - ответил он. - Порядок.

И мы шагнули в вестибюль.

Гардеробщик подозрительно оглядел Малюту с ног до головы, но ничего не сказал и принял у него пальто с засунутой в рукав шапкой, брезгливо подцепив истрепанную петлю вешалки одним безымянным пальцем.

Малюта, нимало не смущаясь, сообщил внезапно в вестибюльное пространство: «Ох, и натопили!..», расстегнул засаленный ворот выцветшей ковбойки, сдвинув вниз такой же присаленный узел бежевого галстука, достал из кармана залоснивше­гося на локтях пиджака готовую самокрутку зверских размеров и закурил, пахнув едким дымом в лицо гардеробщику, когда тот вернулся с нашими номерками.

Короче, Малюта, мой ненаглядный и беспечный спутник, пусть и по-своему, но уже - «гулял».

И пошли мы с Малютой Скуратовым, рука об руку, вверх по мраморной белой лестнице, чтобы чуть не в поднебесье, на последнем этаже, под сводами огромного, тоже отделанного мрамором, зала, шумного, бестолкового и потому похожего на вокзал, договориться о чем-нибудь - о чем же, в самом деле? - мы пошли и сели с ним за столик в углу, а мимо нас скользили наглые официанты, туда-сюда мотались люди, взбудораженные музыкой и всяческим питьем, плыли клубы дыма, и мы рас­творились среди этой суеты, исчезли из обыденного мира - для всех остальных, как, впрочем, и для бойкого официанта, лишь только он принял от нас заказ.

- Так вы хотели говорить со мной? - спросил Малюта, и я увидел рядом с со­бой его лицо, рябое и насмешливое, и глаза его, холодные и пустые, как осколки бутылочного стекла, вправленные в чуть дрожащие, красные веки. - Г оворить. Я попусту трепаться не люблю.

- Кто вы? - сказал я тихо, но мне показалось, что слова мои загремели над миром и все люди - и те, что сидели вокруг, и те, что были за тысячи верст отсюда, - разом обернулись и засмеялись мне в лицо, глумливо и презрительно: «Глупец, и ты не знаешь?!.»

- Для чего спрашивать, не понимаю, - откликнулся Малюта и пододвинул мне грязный стакан с водкой. - Выпьем за наше здравие.

Мы чокнулись и выпили.

Малюта крякнул, утер рукавом рот и, не жуя, проглотил солененький огурчик. Потом налил по новой и перекрестил стаканы, что-то бормоча себе под нос.

- Вы - Малюта! - громким шепотом выкрикнул я, уже не колеблясь ни секун­ды.

- Вестимо. Малюта Скуратов-Бельский - так-то будет точно. И красиво.

- Зачем вы здесь?

- Зачем мы все здесь? Зачем - радуемся, плачем, блядословим, зачем убиваем?

- Вы не могли попасть сюда!

- Кто выдумал? Поганый вздор! Я все могу, ибо, - он важно поднял заскоруз­лый палец, - я везде есть. И всегда! Запомни это.

- Неправда. Царь Иван Васильевич Четвертый.

- И при Грозном, и при Петре, и после, и сейчас - всё тоже я, Малюта! Нас как будто много - в разных временах, всегда мы жгли, рубили, убивали, мучили и доно­сили, и всегда опричнину лихую создавали - в каждый век свою опричнину, но все мы, хоть и разные, - едины, все сливаемся в одно лицо, как сотни ручейков в одну большую реку. Увидишь, вспомнишь одного - и все другие не покажутся чужими, всех признаешь. Да, Малюта был, Малюта есть - и будет на земле Малюта! Без него - нельзя. Пей, парень, пей, охо-хо-хо!

Закачались тяжелые своды, померк свет, сжался зал до крошечных размеров.

И сидел я за дубовым огромным столом, на дубовых, грубо тесанных скамьях, а напротив сидел Малюта и, подперши ладонью щеку, смеялся злыми глазами.

У Малюты кафтан золотом шит, и блестит то золото, как рыжая его борода. У Ма- люты сила велика, темные воины зла и лютой ненависти свищут-рыщут по родной земле. Хлопнет Малюта в ладони - заводите, девки, хоровод, гляну я, какая из вас краше, чтобы ночь одному потом не коротать. Пойте, девки, про долю горькую, про страх неизбывный и печаль на Руси - здесь Малюта, жив Малюта, пойте ему, девки, любо-дорого послушать обо всем, что натворить успел - по собственной охоте да во славу государеву и царствия его.

А не понравится что, так уж пеняй, брат, на себя. Свистнет воздух, сверкнет хо­лодной молнией топор и опустится, так что и крикнуть не успеешь, на буйную головушку, и падет она, дурная, с плеч долой.

- Пей, парень, пей!

Малюта смотрит и не боится - а чего ему бояться: Малюта был, Малюта есть, Малюта будет - во веки веков, он живее всех живых, да разве можно без Малюты, разве можно без опричнины - во веки веков?!

И радостно, и жутко - вот ведь как.

- Эх, парень, темное время - раздолье для Руси. Она впотьмах - главнее всех. Страшнее всех. Ты живешь, когда чуток светлее станет, да и то - лишь рассвет, только-только забрезжило. А на рассвете мы знаешь сколько убивали? Охо-хо!.. Русь молчит, боится топора, боится слово сказать, да и говорить, по правде, мало кто умеет. Нечего сказать и - незачем. А коли уж заговорят, то мигом - либо к топору зовут покорных смердов либо батюшке-царю топор суют: мол, наводи порядок, времечко приспело. Сами влезть на плаху норовят. А нам-то так спокойней. Да уж. Спит Русь, парень, крепко спит, неведомо, когда проснется. Вот и хорошо, что спит, а то бы много бед на свете понаделала. Куда как больше, чем теперь. Злая страна. Проснется ненароком - тут и опричнине конец, да и Малюте - тоже. Ибо в новой, несказанной лютости нужда возникнет. А тогда другим найдется работенка, жадным и голодным. На Малюту злым. Жаль тебе было бы Малюту, а, парень?

Тени по углам - живые тени, что не так - в момент уволокут, а там - вестимо: поминай, как звали.

- Жаль. Ей-богу, жаль.

- А ты умный, парень, хитрый ты. Пей, пей, не бойся, за мое здоровье!..

Хороводы водят, песни поют, свечи еле теплятся. Кругом - темнота и тишь.

Глушь.

- Слушай-ка, парень. Как звать тебя?

- Андрюшка. Своромеев.

- Так вот что я скажу тебе, Андрюшка. Зело ты подсобил мне нынче. Приютил, накормил, обогрел. Гнались за мной недруги проклятые. Кабы не ты, конец Ма- люте бы пришел, и за то тебе - великое спасибо. Завтра поутру встану - и в путь. Соберу силу бедовую, опричнину удалую, хозяином буду - на все времена. Ты послушай-ка, парень. Мне ты подсобил, да на себя беду накликать можешь. Так что тихо сиди. Жди письмеца моего, я там все поясню. А пока ступай-ка в сени, дверь открой, да пошире - душно что-то.

Я встал из-за стола и пошел. Но в сенях споткнулся и упал, и подняться уже не сумел - так и остался лежать, пока солнце не взошло.

А утром, разлепив неподатливые веки, я увидел, что лежу у себя дома, в по­стели; все тело надсадно ломило, словно свалился я этой ночью - или еще раньше, вечером - с крутой длинной лестницы и катился по ней, считая ребрами ступени, до самого конца.

Я не помнил, как вышел из ресторана, как добрался домой, лишь сознавал, что по- свински напился, и еще в голове, точно муха в пустой банке, крутилось и жужжало имя - Малюта, Малюта, ах, будь ты неладен!..

Я закрыл глаза, чтобы не видеть коптящие небо трубы с осточертевшим ло­зунгом, тяжело поднялся и прошлепал на кухню напиться воды - во рту саднило и горело, будто бы и вправду накануне крепко перебрал, - и снова тяжко рухнул на кровать. Сон всё не шёл из головы.

Конечно, я не мог не понимать тогда: всерьез воспринимать такое - неразумно. Но ведь, что ни говори, меня тогда предупредили, попытались, приголубив, напугать, а я не камикадзе, даже просто не смельчак.