Осенний марафон - Александр Моисеевич Володин

АЛЛА. Ничего особенного, просто сердце закололо.

БУЗЫКИН. Надо же к врачу!

АЛЛА. Была.

БУЗЫКИН. Что он сказал?

АЛЛА. Сказал — полежать.

БУЗЫКИН. Что тебе наговорила Варвара?

АЛЛА. Ничего нового. Что у вас дружная семья, что вы живете душа в душу сто пятьдесят лет, что ты не хочешь ее расстраивать… Я и сама все прекрасно знаю. Но когда говорит чужой человек — это страшно. Ты-то веришь, что мне от тебя ничего не нужно? Только бы видеть тебя иногда.

БУЗЫКИН. Нашла кого слушать! Надо было трубку бросить.

АЛЛА. Ну да! Она говорит, говорит, а меня всю колотит, и вот до сих пор.

Алла не хотела обвинять в чем-либо Бузыкина. Но не собиралась и скрывать свои обиды. И Бузыкин чувствовал себя виноватым. Он присел на стул возле Аллы в позе лечащего врача. Но тут в его часах задребезжал звоночек.

АЛЛА (слабо усмехнулась). Домой пора?

БУЗЫКИН. Да нет же, дела. В издательство вызывают, Веригин. Я сбегаю! И через часок у тебя.

АЛЛА. Беги…

В издательстве разговор мог оказаться долгим. Поэтому, чтобы сэкономить на дороге, он бежал. Возле автобусной остановки задержался, оглянулся — автобуса не было видно. Он побежал дальше.

Редактор издательства Веригин был добродушен и приветлив.

— Хорошо, Андрей Палыч. Как всегда, хорошо. Всем понравилось. Обсудили, отзывы только положительные, по существу, без замечаний. Надо бы отдавать в набор.

— Я рад, — смущаясь, проговорил Бузыкин.

В официальных местах Бузыкин всегда чувствовал себя неловко и потому старался держаться посвободней. Но тогда выходило, что он ведет себя развязно. От этого он чувствовал себя еще более натянуто.

— Но разговор у нас будет печальный, — сказал Веригин.

Бузыкин встревожился:

— А что такое?

— Срывается у нас это дело.

— Как срывается?!

— Да этот Саймон, оказывается, выступил там с какой-то расистской статьей. Прогрессивная общественность возмущается. А мы, получается, переводим его, рекламируем?

— Вот это да. Год работы. И что же, все коту под хвост?

— Ну кто же мог предвидеть!

— Это верно, это верно, — бормотал Бузыкин. — А может быть, как-нибудь обойдется?

— Милый мой! Ну как обойдется? Пока, во всяком случае, пускай полежит. А там видно будет.

— Понятно, понятно…

— Андрей Палыч, ты так уж не расстраивайся. У тебя «Разбитая луна» в каком состоянии?

— В каком? В разбитом.

— Как это — в разбитом? Вот у меня записано: «Бузыкин. Десятое». А сегодня какое? Четвертое. Через неделю чтобы перевод был на столе. Мы ее пустим вместо этого Саймона.

— Это мне не успеть.

— Ну хорошо. Тринадцатого сдашь? Тринадцатое — крайний срок.

— Не знаю. Придется ночью сидеть…

— Посиди, посиди. Для здоровья полезней, чем по бабам бегать. В нашем возрасте.

— По каким бабам? — заволновался Бузыкин.

— Ленинград — маленький город, Андрей Палыч…

Нина говорила негромко, прикрывая трубку, чтобы не слышал Билл.

— Слушай, это уже хамство. Он час уже тебя ждет, ты же обещал повести его по местам Достоевского!

— А, черт, совсем из головы вон. Бегу! — отвечал Бузыкин из автоматной будки. — Скажи, через десять минут буду.

— А ты где?

— Я же сказал, у меня кафедра.

— Ты говорил, что кафедра у тебя в пятницу.

— Нина, некогда, здесь уже стучат.

— Где стучат, на кафедре?

— Ладно, приду домой, все объясню…

Пошел — побежал, пошел — побежал. Через арку ворот, по лестнице.

Алла по-прежнему лежала в постели, но была уже причесана. Бузыкин выложил перед ней яблоки.

— Вот яблоки, вот валокордин. Как ты себя чувствуешь?

— Уже ничего.

— Тогда я побежал.

— А поесть!

Тут он заметил, что стол накрыт.

— Я же старалась… Правда, что было в холодильнике, я же не могла выйти.

— Да. Да. Сейчас.

Бузыкин сел за стол, стал проворно есть.

— А твоя дочка на кого похожа? — спросила Алла. — На тебя или на Эн Е?

— Ни на кого. Бросила институт, моет стекла в магазинах…

— А ты разве не помогаешь им?

— Да муж у нее такой же обормот, не велит брать, хотят жить самостоятельно. Пытаюсь наладить контакт — ничего не получается.

— А вот если бы у нас был ребеночек, он бы тебя уважал, я бы уж его воспитала…

— Алла, меня ждет Билл.

— Ничего с ним не случится.

В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел.

Постучали в дверь.

— Входите, дядя Коля! — крикнула Алла.

Вошел сосед. Достойной повадкой он внушал уважение. Бузыкин встал.

— Сидите, сидите, Андрей Павлович. Ну, как ты, болящая? — спросил дядя Коля.

— Уже поправилась, дядя Коля.

— Вот до чего себя довела. Все нервы.

Бузыкин виновато покачал головой.

— Дядя Коля, Андрей Павлович торопится, его английский профессор ждет. Андрей Павлович в порядке культурного обмена помогает ему переводить Достоевского на свой язык.

— Сейчас пойдет… Я чего пришел-то. Андрей Павлович, я хочу, чтобы вы знали. Мы с ее отцом были кореши. И вот его нет, а я остался. Так?

— Конечно, дядя Коля! — подтвердила Алла.

— Так вот, может быть, я забегаю вперед, тогда простите, что касаюсь этой темы. Но ведь рано или поздно, я думаю, вы как-то оформите ваши отношения?..

— Дядя Коля, зачем это?!

Дядя Коля смутился.

— Андрей Павлович, может быть, я лишнее говорю?

Засмущался и Бузыкин.

— Почему же лишнее…

— Разве я стал бы вмешиваться? Тут каждый себе хозяин.

— Дядя Коля, я же прошу!

— Погоди, Алла, я к делу веду. Так вот, я думал, думал… Когда решитесь, оформите ваши отношения — я уеду в деревню, и моя комната в вашем распоряжении. И вот, у вас будет отдельная квартира.

— Ну, зачем это, — проговорил Бузыкин.

— Что за бредовая идея! — воскликнула Алла.

— Я сказал.

Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа.

Дядя Коля поднялся и пошел. У двери остановился.

— Вы уж берегите ее. А то ведь все сказывается. Вот результат…

И ушел.

— Андрюша, поверь, я тут ни при чем! — взмолилась Алла. — Он же думает, что… Он же не знает, что ты у нас семейный!

— Я понимаю… — Посидели молча.

— Ну, беги, — сказала Алла.

— Да. Побежал…

— Подожди, сядь. Пять секунд.

Бузыкин присел. Она взяла его за руку, подержала.

— Теперь можешь бежать.

Когда он был уже у двери, снова остановила:

— Андрюша, сними пиджак, пожалуйста.

— Зачем?

— Я прошу.

Он снял.

— Закрой глаза.

Он закрыл.

Она тихонько встала, вынула из шкафа синюю куртку, накинула на него.

— Покажись-ка… Как раз. Нравится?

— Нравится.

— Ко дню рождения тебе купила — вот, не вытерпела.