Отец лжи - Володя Злобин

До неё ровно сотня шагов. Мало того, что первый этаж, так ещё и сотня шагов! Вон она, отвратительно розовая, на чужие деньги вставила пластиковые зубы, стоит белым на красном, будто опухшая десна. Днём оцинкованные трубы на крыше сияют как грибы, которые невозможно собрать. Сейчас – как трубы у погребов. Ночью свет от её негаснущих коридоров дотягивается до подоконника. Он сливается с фонарями, лучится в снегу, прыгает с металлического ската на потолок, плывёт там размытыми холодными призраками, не даёт уснуть. Экономный люминесцентный свет. Свет коридоров, подвалов. Так светят в морге и из иных миров. Ещё школу слышно, она почти как живая, почти – потому что от неё не пахнет. Почему школа не пахнет, если пахнет библиотека, больница или детский сад? Ста шагов мало, чтобы понять. Ноги деревенеют. Каждый шаг медленнее предыдущего. Каждая мысль печальней предшествующей. Может, опоздать? Можно ли вообще опоздать? Особенно если никуда не хочется?

В гардеробе зеркало на полстены. Туда лучше не смотреть – увидишь длинное, худое, чуть бледное и просвечивающее. Гардеробщица выдаёт номерок нехотя, она не любит тех, кто подбегает с холодом и табаком. И то, что сейчас не пахнет, а женщина заранее нахмурилась, заставляет её оправдать своё раздражение:

– Опять опоздал.

Это не так. За два месяца не было ни одного опоздания. Фокус в том, чтобы прийти вовремя, если не секунда в секунду, то хотя бы за пять, за десять. Шаг в звонок, чтобы уже по пустому коридору, к уже зашедшему учителю. Пол пружинит, гнётся старым вышарканным линолеумом, который прогибается туго, будто под ним нарыв. Натянутость скрипит, требует раздвинуть улыбку, блестит стеклом и шпатлёвкой, но если надавить ногой в пустом коридоре, то там, внизу, что-то заноет, потянется и отзовётся, захочет лопнуть, брызнуть, освободиться. И когда отворишь дверь, когда войдёшь – оттуда, с задних парт и у окна, те же натянутые радостные улыбки.

Дождались. Пришёл.

Математика хороший урок. Учительница большая и строгая. Её голос накатывает из груди долгой морской волной: неосторожный болтун захлёбывается, идёт ко дну и вместо возражений беззвучно разевает рот. Поворачивается учительница медленно, тяжело, тесный воротничок перекручивает бычью шею. Такие люди не привыкли шутить. Да и с ними никто не шутит. На математике хорошо.

Перемену надо где-нибудь пересидеть. Лучше всего на запасной лестнице, между третьим и четвёртым. Наверх, в актовый зал, ходит только малышня, она прибивает к углу весёлым галдящим потоком, и уже не так одиноко, не так страшно. Они будут искать, но ещё не прознали про отнорочек – пробегут туалеты, заискивающе зайдут к классной, успеют посидеть на чёрных диванчиках в вестибюле. Там чаще всего и остаются с девками из восьмого, девятого, даже десятого. Раньше тоже хотелось остаться. Теперь нет.

Биология плохой урок.

Учительница худая и слабая. Голос крикливый, он не накатывает из груди, а высоко режет из тонкого горла, и доводить биологичку смешно, как смешно доводить всякого истерика. Она взвинчато рассказывает про онтогенез. Это