Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича - Михаил Вострышев

Великий князь, как любой человек труда, брезговал пустопорожними разговорами, не стеснялся выполнять даже рутинную работу, если она необходима, искренне желал расшевелить и двинуть вперед захиревшее от долгого столбняка отечество.

Не только освобождение крестьян и возрождение флота волновали его. Требовалось, по его мнению, немедленно отменить зверские средневековые законы по отношению к приверженцам старой веры, коренным образом улучшить судопроизводство, сократить сроки службы в армии и перейти к всеобщей воинской повинности. «В то же время, – писал он 24 июня 1857 года князю А. И. Барятинскому, – необходимо изыскать новые и притом колоссальные источники народного богатства, дабы Россия сравнялась в этом отношении с другими государствами, ибо мы не можем далее себя обманывать и должны сказать, что мы и слабее, и беднее первостепенных держав и что беднее не только матерьяльными способами, но и силами умственными, особенно в деле Администрации».

Бросить столь дерзкий упрек любимой России великому князю, который почитался за второго человека после царя, было не просто, тем более любимому сыну Николая I, императора, считавшего, что его державе более всего необходима крепкая узда. Но дети часто непохожи на своих отцов, тем более Константин Николаевич, который повидал мир не только с парадного крыльца, но заглянул и через заднюю дверь, которой ходит мастеровой люд.

Костюшка лежал в колыбели, окруженный няньками, у него резался первый зуб, вспыхнула, наделала много шума и вскоре угасла первая болезнь – ветряная оспа. Начало его жизни проходило почти так же, как у миллионов других малышей, несмотря на заботу о маленьком великом князе множества прислуги и на величественные залы, в которых ему приходилось коротать время. Об этой однообразной жизни, когда ребенок впервые познает мир, ничего оригинального сказать невозможно. Отец же всецело посвятил себя борьбе за реформы в России, отдыхая лишь в те немногочисленные часы, когда бывал в кругу семьи. Его дневниковые записи пестрят заботами и опасениями о стране. Лишь изредка несколько строк он посвящает семье.

27 июня 1859 г. «Наше положение страшное. Дай Бог, чтоб наконец глаза раскрылись и чтоб перестали действовать обыкновенной нашей манерой – полумерами, а приняли наконец пусть болезненные, но решительные меры».

15 июля 1859 г. «Грустный день отъезда. Грустное прощание с жинкой и детьми, которые все в слезах».

29 октября 1859 г. «Саша[1] меня взял с собою в коляску и рассказывал мне про письма и про адресы, которые он беспрерывно получает от ретроградской партии по крестьянскому вопросу».

10 августа 1860 г. «Нашему Ангелу, Костюхе, минуло сегодня два года и его в первый раз одели в русскую рубашку, в которой он был ужасно мил, и здешняя артиллерия подарила ему артиллерийскую фуражку».

1 января 1861 г. «Вот начался этот таинственный 1861 год. Что он нам принесет? С какими чувствами взглянем мы на него 31 декабря? Крестьянский вопрос и вопрос славянский должны в нем разрешиться! Не довольно ли этого одного, чтобы назвать его таинственным и даже роковым? Может быть, это самая важная эпоха в тысячелетнее существование России. Но я спокоен, потому что верую и исповедую, что ничто не совершится иначе, как по Воле Божией, а мы знаем, яко благ Господь. Это мне довольно. На Бога надейся, а сам не плошай».

19 февраля 1861 года был подписан, а 5 марта, в Прощеное воскресенье, объявлен народу Манифест об освобождении крестьян. Сделан наконец запоздалый не менее, чем на полстолетия, шаг. Уничтожена величайшая несправедливость, уничтожена пока лишь на бумаге. Но все равно это был поворотный момент в истории, когда впервые была проявлена государственная воля к уравнению прав и обязанностей разных сословий.

Детство

Помним ли мы свое детство? Чаще – несколько случаев, незнамо почему затесавшихся в голову. Более глубоко оно западает в душу матери и похоже на золотой сон, разрушаемый с возмужанием сына. Старческие воспоминания о своих детских годах за немногими исключениями – неумышленная ложь, которую биографы имеют свойство принимать за истину и накручивают вокруг нее горы мистики и предвещаний о гениальности своего персонажа.

Если отбросить в сторону всю мишуру, Константин Константинович рос обыкновенным мальчиком, не подававшим ни особых надежд, ни беспокойств. Он был здоровым, хоть и тепличным ребенком, подчинявшимся нудному течению дворцовой жизни. Старший брат рано отдалился от семьи и завел приятелей из молодых военных, поэтому приходилось обходиться дружбой с младшими братьями Дмитрием и Вячеславом. Из сверстников Константин Константинович сдружился с великими князьями Сергеем и Павлом Александровичами, к которым часто ездил в гости, когда отец навещал брата-императора.

Жил Константин Константинович в унаследованных отцом бывших царских дворцах, летом – в Павловске или Стрельне, зимой— в петербургском Мраморном дворце. День начинался с молитвы в своей комнате. В праздничные, поминальные и именинные дни ездили в храмы, где собирался царский Двор. Кроме того, родители часто возили с собой ребенка на военные смотры, торжественные обеды и прочие процедуры, без которых ни дня не мог обойтись высший свет. Развлечения у мальчика были те же, что и в других августейших семьях: катание с родителями в карете, коньки, санки, шахматы, карты, купанье, театр.

Так и продолжал видеть русский народ Константин Константинович лишь издалека, если бы отец не решил готовить его к морской службе и с двенадцати лет летом посылал на месяц-другой в учебное плавание на Фрегате «Громобой». На корабле не отгородишься, волей-неволей, а приходится общаться с людьми, в которых нет ни капли великокняжеской крови. Но Константин Константинович только радовался этой простой и необыкновенной жизни.

«Я встал в половине восьмого и, одевшись, пил чай. Конечно, не один, а с адмиралом и Шурой (это мой товарищ, одних лет со мной). Потом я с Шурой полез на марс. Мы отлично выпачкались смолой. Тут теперь у меня совсем другая жизнь» (4 июня 1870 г.).

Двенадцатилетний великий князь учится грести, пользоваться сигнальными флажками, ему даже иногда разрешают как взрослому постоять на вахте или поучаствовать в такелажных работах. Когда же встают на якорь, он бегает на берег за земляникой, а в городах осматривает музеи и другие достопримечательности.

Европейскую жизнь Константин Константинович в детские годы, наверное, понимал лучше, чем российскую. Ведь на родине он вращался исключительно в кругу семьи и августейших родственников, а за границей, хоть к нему и был приставлен воспитателем Иван Александрович Зеленый, кругозор становится заметно шире. То он беседует с встретившимся по дороге иностранцем-простолюдином, то хозяин суконной фабрики приглашает его к себе и показывает, как из шерсти получают сукно, то прислушивается к разговорам в портовых магазинчиках.

В шестнадцать лет Константина Константиновича, как и выпускников морских кадетских корпусов, произвели в гардемарины[2].

Отправившись в очередное плавание, он уже пробует командовать матросами и по-взрослому курит папироски. Но служба его легка, он на корабле – привилегированная особа. Когда в Копенгагене команда загружает уголь и продовольственные припасы, его приглашают к датскому королю и они беседуют с глазу на глаз. В Лондоне он не слоняется вместе с офицерами по улицам, а танцует на балу с одной из дочерей королевы. В Риме, Неаполе, Венеции, Афинах, где каждая остановка длится чуть ли не по неделе, изучает архитектуру, живопись, посещает театры. Великое искусство, о котором большинство его русских сверстников знало лишь по рассказам учителей и картинкам в книгах, он с детства видел воочию, и оно глубоко запало в его душу.

Несмотря на свои шестнадцать лет и высокий рост, в Петербурге Константина Константиновича продолжают считать ребенком.

«Со мной никто не говорит серьезно… По внешности я, в самом деле, еще дитя. Страшно задевают мое самолюбие, когда говорят: "Вы еще не можете этого понять"» (6 мая 1874 г.).

На фрегате он уже взрослый. Правда, особый – великий князь, который, хоть не дослужился еще до офицерского звания, обедает с командиром фрегата. У него столько привилегий, что, по мнению команды, это не морская служба, а увеселительная прогулка. Редкие встречи за обеденным столом с другими гардемаринами были лишь иллюзией товарищества – великий князь конфузился, а его сверстники тяготились присутствием столь важной персоны. И все же это было лучше, чем сидеть запертым в четырех стенах дворца.

Морским прогулкам, железнодорожным поездкам в Париж и Берлин, путешествиям в Крым отводились летние месяцы, иногда прихватывали часть весны и осени. В остальное время надо было не только развлекаться, но и учиться.