Автобус в лето - Вадим Юрьевич Мещеряков

мишками. С ними я провел целый месяц. Они почти всегда были со мной. На ковре, который висел над кроватью. Их было три. Может быть, четыре. Они играли в лесу, ходили по поваленному дереву. И улыбались мне. Всегда улыбались. После перевязок, которые мне делал доктор. И когда мама плакала.

След от ожога не зарастал лет до двадцати. Да и забыл я про него. Не могу забыть мишек и глаз брата. В тот вечер, когда он жонглировал.

«Если бы не учебный процесс…»

«Если бы не учебный процесс, мы бы такой свинарник построили!»

Слова генерала на построении первого сентября звучали как приговор.

Он говорил громко и честно. И я ему поверил. Не знаю, как другие три сотни мальчишек, стоящих на плацу военного училища. Я поверил.

Два месяца на стройке знаменитого свинарника не прошли даром.

Называлось это «курс молодого бойца». Но по своей сути это была стройка.

И такое после экзаменов, после конкурса в десять человек на место.

Жаль отца. Он честно приехал на другой конец страны, поддержать. А я его расстроил.

Тем, что не был рад своему поступлению. Может быть, предчувствовал… Про свинарник.

Нет. Мне даже нравился нрав сержантов. С их бесконечными шутками. Например, «что вы тут построились, как бык пос…л».

Или дежурство на кухне, когда за сутки я перемыл тарелок больше, чем за все семнадцать лет моей жизни. Не вздремнув ни минуты.

И умывание на улице ледяной водой. В этом была своя романтика. В этом была логика. Из меня делали мужчину.

Но строить свинарник для повышения боеготовности страны было, по-моему, нелогично. Его могли строить гражданские.

А отец расстроился. Дед и прадед – военные, отец. А я не рад.

Вижу его глаза, они смотрят на меня. Я иду едва волоча ноги. Иду в толпе ребят. Одни смеются и бегут навстречу родителям, другие вытирают слезы. Возвращаемся с построения, на котором объявили результаты экзаменов. Я плетусь, и отец переживает. Переживает за то, что я не поступил.

– Сколько недобрал?

– Я поступил…

Вот тогда он расстроился. Тогда он понял. Зная меня, он понял.

Пункт междугородних переговоров находится на территории училища. Мне просто необходимо позвонить домой, сказать, что меня положат на операцию. Завтра. А сегодня я дневальный. Уговариваю сержанта. Убегаю на пять минут. Дозваниваюсь. Бегу обратно.

Навстречу дежурный офицер. Зануда. Из гражданских. Такие не проходили училища. Мы таких не уважаем.

Останавливает. Понимает, что я сбежал с дежурства. Грозит «губой». Идем в расположение роты.

На меня накатывает приступ сарказма. Поднимаемся по лестнице. Он заставляет снять ремень со штык-ножом. Для полноты картины я поднимаю руки.

«Я взрослый человек…»

Я взрослый человек. У меня есть работа. Семья. Друзья.

Я, как в детстве, люблю книги. Даже больше, я их научился делать.

Сейчас я прочитал одну из них. Ту, которой помог появиться на свет. Только что перевернул последнюю страницу…

Большой стол. Просто огромный для мальчишки, которому исполнилось четыре года.

Кухня. Запах теста.

Бабушка режет картошку. Очень маленькими кубиками. Для пельменей с картошкой.

И рассказывает мне историю про любовь. Про старую Россию. Про Урал.

Бабушка всегда мне рассказывает эту историю. Она из большой крестьянской семьи. Она прочитала мало историй. Но эту она запомнила.

Раскатывает тесто на кругляшки.

Очень ей нравится говорить о богатых шубах и меховых шапках. У нее все богатые в этой истории в таких шапках.

Каждый пельмень бабушка лепит руками. Добавляет картошку и лук. Потом, когда история закончится, она их бросит в кастрюлю.

А пока я вдыхаю воздух. Тесто и чуть пряный аромат бабушкиных рук.

…Я перелистываю последнюю страницу. Воздух в комнате замирает. Только слабый ручеек холодного воздуха из приоткрытого окна.

И он пряный…

«Я стою на опушке леса…»

Я стою на опушке леса. Июль. Солнце уже начинает прятаться за горизонт. Отец и старший брат рядом. Они заняты своими взрослыми делами. Я их давно перестал слушать. Отошел в сторону и стою. Я босиком. На очень мягкой траве. На мне смешная майка с лямочками. Белая. Шорты ярко-красные. Я занят очень важным делом. Я смотрю на свою ладошку. Смотрю на нее и на букашку. Я совсем не знаю, как она называется. Красного цвета с черными точками на крыльях. Букашка прилетела на мою майку и поползла по лямке. Я взял ее в ладонь. Смотрю и улыбаюсь. Она щекочет меня. Я улыбаюсь во весь рот. Вот она уже на моем пальце. Вспорхнула крылышками. Полетела. За горизонт садилось солнце. Она полетела его догонять.

«Район назывался Чикаго…»

Район назывался Чикаго. Почему? Скорее всего, об этом никто не помнил. Старые дома с коммунальными квартирами. До Москвы сорок минут на электричке. Рабочий квартал. Мне, пацану десяти лет, он очень нравился. Прежде всего тем, что в любое время дня или вечера, а иногда и ночи, во дворе была своя компания. И пацаны и девчонки. Все разных возрастов. Но одной командой. Занимались всем, что доставляло удовольствие, связанное с чувством опасности. Взорвать пузырек с горящим пластиком внутри. Тут главное его бросить не слишком поздно. Иначе разорвет в руке. Может пальцы оторвать. Такое тоже бывало. Или перелезть через забор завода и наворовать краски. Она была в капсулах. Очень интересно горела. Поджигаешь на столе во дворе, сверху кладешь кусок фанеры. Наступаешь сверху. Искры летят на несколько метров от тебя. Можно еще пойти драться в соседний район. Но там уже совсем опасно. Часто не просто кастеты, но и ножи финские. Резали не щадя. В любом возрасте. А вечером ухаживали за девчонками. Кто старше, те их «обжимали». Это такой прием. Бегут на девчушку со всех сторон. Как в игре. А когда она упирается в стену дома, ее «обжимают». Я боялся так делать. Стыдно было, что слабак, но не играл я в эту игру. Однако с самой бойкой девчонкой познакомился. Было так. Играли в футбол, а она за меня болеть начала. Я и познакомился. Правда, до этого часто на нее смотрел издалека. Она старше была на несколько лет. Да и выше на полголовы. Куда мне к ней знакомиться. А тут она сама. Вечером все разошлись, а мы остались. Поздно уже. Часов