«Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника - Артем Драбкин

Уже в январе месяце 1941 года я поступил в военную школу в Потсдаме, в которой учился пять месяцев, и в мае я вернулся в свой полк в звании лейтенанта. В полку я принял пехотный взвод. Я всю войну прошел со своим полком. Семь раз был ранен, но всегда возвращался обратно. И покинул его только осенью 1944 года, когда в Курляндии был тяжело ранен – разрывом мины мне почти оторвало стопу. На этом моя война закончилась.

– Перед тем как началась война с Советским Союзом, у вас было чувство, что скоро начнется?

– Нет… совсем нет. Я весной 41-го в университет поступать собирался. Много учился и очень был удивлен, когда началась война. Ночными маршами мы вышли к границе с СССР. Минимум неделю шли ночами и вышли к литовской границе где-то 20 июня, совсем незадолго, за пару дней до начала войны. Мы совсем не знали, что нам предстоит. Во время этого марша ходили тысячи слухов. По одной из версий Советский Союз должен нам был дать проход через Кавказ в Персию и оттуда в Африку. То, что мы нападем на Россию, никому и в голову не приходило.

Вечером, за несколько часов до начала войны, нам зачитали обращение Гитлера. Было сказано, что завтра в три утра мы наступаем, были выданы боеприпасы, и дело началось. Все было очень быстро. Возможности о чем-то подумать не было. Помню, вечером ко мне подошел старый фельдфебель и как-то очень неуверенно и удивленно спросил: «Скажите, господин лейтенант, может, вы мне можете объяснить, почему мы нападаем на Россию?» Что я мог объяснить?! Такой приказ! Мы были очень удивлены. То, что наверху, руководство, знало, это понятно. Но для нас, внизу, это был полный сюрприз. Полный! Но как солдат ты получаешь приказ и маршируешь выполнять – дело понятное.

Мы начали наступление из Кромбахского леса, находившегося на бывшей прусско-литовской границе.

Наша рота была на велосипедах, поскольку по опыту французской кампании в каждом пехотном полку одна рота была посажена на велосипеды. В первые дни войны я безумно много ездил, но в итоге было решено от них отказаться, поскольку дорог для них не было. В России нельзя вести войну на велосипедах.

Первый бой был с русскими пограничниками. Пограничная застава заняла оборону в оборудованных окопах. Первые потери, первые пленные. Несмотря на сопротивление, в этот день мы прошли 30 километров по Литве. Через несколько дней мы вышли на реку Юра у города Паюрис. К этому времени полк уже потерял пять офицеров.

На Юре пришлось штурмовать бетонный бункер укрепрайона. ДОТы еще не были готовы, не закамуфлированы, но уже были заняты войсками. Переправа через реку и штурм были непростыми, и у нас были очень чувствительные потери. Русские солдаты, как и ожидалось, сражались очень храбро и были очень устойчивые в обороне. С ними было тяжело. Но мы с самого начала, с первых тяжелых боев, привыкли их побеждать.

На третий день начались интенсивные контратаки русских танковых частей. Как я потом узнал, это был 12-й мехкорпус. На реке Дубисса нас атаковали КВ-2, Klim Woroschilow (здесь и далее латиницей выделены слова, произнесенные по-русски. – А. Драбкин) номер два. У него вот такая пушка 15 сантиметров! Огромный танк! Абсолютно, абсолютно непобедимый! Пехота могла от него только убежать. С ним ничего нельзя было сделать! С ним могла справиться только зенитка калибра 8,8 сантиметров. Этот танк появился на мосту через Дубицу. Переехал мост, раздавил наши противотанковые пушки, раз-два и готово. К счастью, потом он застрял. Они были слитком тяжелые и неманевренные.

Были напряженные бои с русскими танками Т-26, но нашими противотанковыми средствами мы их отбивали. Этот 12-й механизированный корпус впоследствии был разбит нашими танковыми частями. Когда мы маршировали на Ригу, неожиданно из леса выехали три русские машины и пристроились в нашу колонну. Их окружили, и тех, кто в них был, взяли в плен. Одним из пленных оказался генерал, командир этого самого 12-го механизированного корпуса. Он не знал, что мы так далеко продвинулись.

«Описывает начальник 15-й роты 3-го пехотного полка 21-й пехотной дивизии обер-лейтенант Ритген (Ritgen): «Это случилось, в 10.30 в лесу около Кекавы (Кекаи), примерно в 20 км от Риги, когда произошла краткая остановка. Подразделения и части, несколько растянувшиеся из-за быстрого темпа, сомкнулись и построились для атаки и броска на Ригу… Пока они стояли, произошел инцидент, характерный для тогдашней обстановки. Из леса послышался шум моторов, и прежде, чем мы поняли, что происходит, из лесной просеки выкатились на наше шоссе три закрытые легковые машины. Команда, отзыв, оружие взято на изготовку, возбуждение там и тут, и загадка уже разрешена. Русский корпусной штаб, ничего не подозревая, попался нашей маршевой колонне и мгновенно был окружен нашими солдатами. Сопротивление и бегство были невозможны. Так дешево в дальнейшем мы никогда не брали в плен русских генералов – им пришлось с их автомашинами включиться в нашу маршевую колонну и под охраной участвовать в броске на Ригу». Кто тогда попал здесь в плен, не догадывался никто. Сегодня это довольно ясно – генерал-майор Шестопалов, командующий 12-м механизированным корпусом с его ближайшим штабом». (Комментарий с форума ВИФ2.)

Надо сказать, что на севере русские силы окружить не удалось. Русские отступали в порядке и по приказу. Они взорвали все мосты.

Когда брали Ригу, я был в передовом отряде, составленном из моторизированной части и нашей роты. Нашей целью были мосты под Ригой. Тяжелейшие бои. Мост, который мы должны были захватить, взлетел на воздух прямо передо мной. Я не добежал до него 15 метров. В тот день у нас в роте погибло более 30 человек.

При взятии Риги моя рота потеряла всех офицеров. Командир роты погиб, двое взводных были ранены. Меня назначили командиром роты, но через несколько дней и меня ранило. Так что я недолго командовал ротой, да и слишком молод я был для этого. Как меня ранило? В городе Вользаков выглянул за угол дома и неожиданно увидел, что на ограде какого-то садика сидит русский солдат. Увидев меня, он вскочил, бросил ручную гранату. Она взорвалась рядом со мной. У меня весь бок был в осколках. Первую помощь оказал врач полка, а потом меня отправили в литовскую больницу в Шяуляе. Там мне сделали несколько операций, осколки вытащили. Из Шяуляя меня самолетом перевезли в Кенигсберг, а уже в августе я снова в полку.

Когда вернулся из госпиталя, был на разных должностях, адъютантом батальона, взводным в разных ротах. У нас были такие потери, что в мае 1942 года полк стал двухбатальонного состава.

– Основные потери у вас были от стрелкового оружия или от артиллерии?

– От стрелкового. От артиллерии в первое время меньше, но потом основные потери были от артиллерии.

– Как вы можете оценить, кто был у немцев эффективнее – пехота или артиллерия, от кого русские больше страдали?

– Русские страдали от нашей артиллерии. У нас были отличные корректировщики и высокая концентрация огня. Так что, когда пехота шла в наступление, сопротивление уже было сломлено.

Когда мы вошли в Россию – вот там начались настоящие бои. Под Сольцами наша дивизия попала под контрудар. Я в это время лежал в госпитале, но слышал потом рассказы, как был атакован штаб нашей дивизии. Слава богу, командира дивизии там не было, он был впереди. Потери были очень большие. Например, в соседней дивизии, которая шла за нами, во время обеда солдаты собрались у полевой кухни. В этот момент их атаковали. Результат – 46 трупов в роте. Сначала мы были неосторожными, но быстро выучились. По результатам этих боев было большое разбирательство.

– Как вас встречало местное население в Прибалтике?

– Местное население нам было очень, очень радо. Когда мы переходили литовско-латвийскую границу, нас встречали пирожками и холодным молоком из ручья. Я съел горячий pirog и запил его холодным молоком, в результате сильно испортил себе желудок.

– От немецких солдат часто можно услышать, что русские солдаты были очень жестокими. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Уже на третий день войны солдаты из соседнего полка попали в плен. Русские им выкололи глаза и всех убили. Один фельдфебель притворился мертвым и потом рассказал. Это стало широко известно, и с самого начала был страх, что в плену будут плохо обращаться, издеваться. Такой настрой был почти до самого конца войны. Мы больше боялись попасть в плен, чем умереть. Только в конце войны стало совсем наоборот.

– Вы видели, чтобы русские солдаты сдавались в плен организованно, подразделениями?

– Я сам этого не видел. Мы брали довольно много пленных, кроме того, очень много было перебежчиков. Мы всегда знали планы русской стороны, потому что перебежчики нам всегда рассказывали. Так продолжалось до конца войны. Конечно, когда у русских начались успехи, перебежчиков стало меньше, но все равно были. Потому что им было страшно, они знали, что при наступлении они встретят сильное сопротивление. Они боялись за свою жизнь, и это понятно.