«Окопная правда» Вермахта. Война глазами противника - Артем Драбкин

– На фронте вы слышали о комитете Свободной Германии?

– Да, в первый раз услышал после Сталинграда. Я знаю от моего брата, с которым я вместе прошел всю войну и который был в русском плену, что в плену они были очень активны.

– Насколько активно действовала русская разведка?

– Разведывательные группы, а с ними еще часто были штурмовые группы, наведывались часто. Один раз хотели и меня в плен захватить, но у них не получилось. Смешно было… Я, как командир роты, всегда обходил окопы, проверял своих людей, спрашивал, что видно, что слышно. Я их инструктировал, что, если услышат какой-то шорох, нужно бросать гранату или стрелять. И вот пошел на соседний пост по ходу сообщения, и тут на меня из окопа выпрыгнул человек. Он хотел меня схватить, но это, слава богу, не получилось, потому что путь из окопа к ходу сообщения был перегорожен бревном. Я еще днем приказал убрать это бревно, чтобы можно было свободно пройти, но приказ остался невыполненным. Это бревно меня и спасло. Пока он перелезал через него, я одним прыжком заскочил за угол. Он кинул гранату прямо мне под ноги. Все, конечно, проснулись, стреляли, но он уже исчез, а я опять очутился в лазарете.

– Немецкая разведка ходила за «языком»?

– Да, да, конечно. Во время наступления ежедневно ходили, чтобы выяснить обстановку, местность разведать, укрепления, войска, пленных взять и т. д. Мы на оборонительных позициях тоже собирали штурмовые группы, которые старались взять пленных, чтобы узнать, что за войска и их намерения. В основном они много рассказывали. Но в обороне взять пленного не так просто, потому что она была правильно построена и рассчитана на отражение таких атак.

– Вы слышали что-то о штрафных частях?

– Да, конечно. Мы знали, что в русской армии их было много, с самого начала. В немецкой армии тоже были штрафные батальоны. На Ладоге меня один раз сменила штрафная часть. Это были осужденные, которых отправили на фронт, и если они себя проявляли, то их реабилитировали. Это были осужденные за разные вещи – например кражи. Дезертиров там не было. За дезертирство расстреливали, как во всех армиях. В тылу наверняка были какие-нибудь изнасилования, и если ловили, то отправляли в штрафной батальон. Каждая дивизия имела военный суд с защитником и прокурором. Если что случалось, то проходило судебное заседание, на котором председательствовал командир дивизии. Наказывали расстрелом, отправкой в тюрьму или в штрафную роту или еще куда. У меня в роте был один солдат из штрафного батальона. Он там Железный крест заработал, и мне его прислали как пополнение. Он мне доложился, я сказал: «Ты реабилитирован, ты обычный солдат».

– Какие отношения были с Ваффен СС? Вы им завидовали?

– Мы очень часто воевали вместе с частями Ваффен СС. Это были великолепные солдаты, которые к тому же были гораздо лучше вооружены, чем мы, – их в первую очередь вооружали. Мы всегда были очень рады, если нашим соседом была часть Ваффен СС, на них можно было положиться. Они не бегали. Другие охотно бегали, а эти нет. С политикой они ничего общего не имели, вообще ничего. Это не значит, что у частей Ваффен СС не было каких-то других задач, о которых мы не знали. Определенно были.

– Как было с суевериями?

– Я не был суеверным. У каждого человека есть какие-то хорошие знаки, еще что-то, но суеверным я не был, нет.

– В бога верили?

– Да, конечно, я лично происхожу из семьи пасторов. Сложилось, правда, по-другому, но изначально я был готов стать пастором. В дивизии у нас были и католический и протестантский священники, которые вели службы. На похоронах они всегда присутствовали, а похорон было много, к сожалению.

– Зарплату получали?

– Да, получали «военные деньги». Обер-лейтенант получал 27 марок каждые 10 дней. Не много, но нам деньги не нужны были. В окопе ничего не купишь. Была лавка, там был алкоголь, сигареты, мыло, это мы должны были частично оплачивать из этих «военных денег».

– Платили наличными?

– Как у профессионального солдата, у меня был счет на родине, деньги поступали прямо на счет, я так хотел. Другие получали наличными. Играли в карты на деньги, потому что деньги все равно не нужны были.

– У командира роты была лошадь?

– Да, у каждого командира роты была верховая лошадь.

– Лошадь или повозка?

– Лошадь и человек, который ухаживал за лошадью. Больше ни у кого не было, командир взвода ходил пешком.

– Повозка была?

– В обозе было очень много. Они боеприпасы и снабжение возили. Обоз пехотной роты состоял из 25 человек: полевая кухня, портной, сапожник. Еще со старой армии рота была полностью самостоятельным подразделением. Каждый вечер, как темнело, приезжал ротный фельдфебель с полевой кухней или с канистрами, если полевая кухня подъехать не могла, подносчики пищи приходили вперед и нас обеспечивали. Отлично работало. Как пехотинец, ты ничего не можешь иметь при себе. Даже кусок хлеба некуда положить. Были сухарные сумки, жестянки для масла, но на жаре, на марше, все таяло, портилось, скоро эти хлебные мешки исчезли, и все было в обозе. Мы были молодые, есть хотелось все время. Мы были стройные, если не сказать худые.

– Трофеи брали?

– Нет, вообще нет. С русского солдата много не возьмешь. К тому же почти каждый немецкий солдат имел наручные часы. Американцы их воровали. В плену я одного американца видел, у него на руке было восемь часов, он ими гордился. В России ничего нельзя было украсть.

– Были проблемы с языком между немцами из различных регионов?

– Между немцами? Нет, никаких проблем. Были солдаты из Польши, Силезии, которые говорили на ломаном немецком, но мы их хорошо понимали. После кампании во Франции у нас целый батальон забрали на формирование нового полка, и мы получили рекрутов. Я, как ефрейтор, тренировал одну группу этих рекрутов. Один молодой человек был из польского Лодзи. По-немецки он говорил очень плохо. Мы пулемет проходили, со всеми военными терминами. О, боже! Для начала я должен был ему дать урок немецкого языка. Он был очень прилежный, хотел стать хорошим солдатом. И стал им. На Гдовским озере я его еще раз встретил. Я шел по настланной гати через эти ужасные болота, а мне навстречу ехала повозка. И сверху он сидит как кучер! Как меня увидел, соскочил с повозки. Мы обнялись. У нас были очень, очень хорошие отношения с нашими солдатами. Очень товарищеские, человеческие. Один солдат был из Данцигского коридора, красивый блондин по фамилии Мильке. Он в СС хотел поступить, они его не взяли, потому что он не очень хорошо говорил по-немецки. Он был образцовый солдат, все хотел делать только хорошо. На смотру у него на шинели были пятна. Меня, как его командира, тут же наказали. Он был так расстроен, что из благодарности в мое отсутствие заштопал мне носки. Были и другие… У меня в роте был один из Кенигсберга, записной коммунист, очень двусмысленный парень, я ему ни на сантиметр не доверял. Его я позже встретил, в госпитале. Я его спросил: «Что ты тут делаешь? Тебя тоже ранило?» Он говорит: «Нет, у меня воспаление слизистой оболочки». Не хотел он служить, симулянт. Коммунист… тяжело ему у меня было.

– Что такое хороший солдат?

– Хороший солдат – это тот, который серьезно относится к своим обязанностям и их исполняет так хорошо, как только может. Один может лучше, другой – хуже, но если он старается, если он исполняет свои обязанности по своим возможностям, он хороший солдат. Кто храбрый, тому легче, кто трусливый, тому тяжелее.

– Что такое хороший командир?

– Тот, который со своими солдатами обходится разумно. И никогда от них не требует того, что не является необходимым. С ними думает и с ними живет. Тот офицер, который командует подразделением, должен любить своих солдат. Офицер посылает солдата на смерть, эта ужасная обязанность есть у всех офицеров. Когда ты посылаешь солдат в атаку, ты знаешь, что вернутся не все. Но и ты должен идти вместе с ними.

– Какие награды за войну вы получили?

– Железные кресты первого и второго класса, штурмовой значок и значок за ранение в золоте.

– Вы служили в Бундесвере. Разрешалось носить награды вермахта?

– Да, носили денацифицированные колодки. Оригиналы не разрешалось носить.

– В роте вы должны были сдавать какие-то ежедневные отчеты?

– Не должен. В роте ничего не велось, только в батальоне и в полку велся журнал боевых действий.

– Был стандартный бланк похоронного извещения?

– Стандартного документа не было, но командир роты обязан был родственникам каждого павшего персонально от руки писать письмо. Никакого официального бланка не было. Я должен был писать очень много писем, но это было дело чести – поставить родителей в известность о том, как погиб мой солдат.