Азиаты - Валентин Рыбин

Пётр слушал калмыцкого хана с налившимися гневом глазами, но сдерживал себя, лишь покашливал тихонько. Толстой, не смея нарушить ход мыслей государя, сказал сидящему напротив Апраксину:

— Позже-то Аюка-хан способствовал Бахты-Гирею в нападении на Пензенский и Симбирский уезды. А когда воеводы тех городов стали просить, чтобы Аюка-хан помог отогнать кубанских татар, Аюка сослался на Бековича и слово в слово повторил ответ, который когда-то услышал от него: «Дескать, без особого царского указа чинить расправу над кубанцами не могу».

— Хватит, Пётр Андреевич. — Царь решительно пресёк ненужный разговор. — Не станем ворошить прошлое, а зададим калмыцкому хану ещё один вопрос. Готов ли ты, Аюка-хан, преданно, не щадя живота своего, служить России?… Лично мне ты ни разу не клялся, а посему хотел бы услышать от тебя сейчас.

Аюка задержал в груди вдох, подумал немного:

— Великий государь, слово моё твёрдо, как алмаз, и чисто, как алмаз. Клянусь тебе в преданности… Эй, подайте бичик и бурхана.

Один из нойонов подал Аюке священную книгу и статуэтку божка. Саблю из ножен Аюка вынул сам, лизнул её языком, приложил остриём к горлу, заговорил, закатывая к подлобью глаза: «Ежели буду у великого государя российского в послушании и клятву свою нарушу, то на мне, главном тайдше, и на детях моих, и на нойонах и зайсангах, и на всех улусных людях будет гнев божий и огненный меч; и тем мечом, который я, главный калмыцкий хан-тайдша, вынув из ножен, лизал и к горлу прикладывал, от неприятеля своего буду зарезан по горлу своему; и будут прокляты по своей калмыцкой вере в сём веке и в будущем». Выговорив слова страшной клятвы, Аюка поцеловал божка бурхана, приложился губами к священной книге, возвратил статуэтку и книгу стоявшему у входа в кибитку нойону, затем вогнал в ножны золотую саблю и, выпрямившись, замолчал. Царь и его приближённые с нескрываемым любопытством следили за чудодейством калмыцкого хана. Царь с трудом сдерживался от усмешки, столь занимательным показалось ему поведение хана, но в конце клятвы, когда Аюка-хан от усердия взмок и по лицу его покатился пот, Пётр проникся к хану уважением:

— Однако, господин тайдша, клятвы у тебя не суточные. Дай-то Бог, выполнить тебе сию клятву. — Царь пожал руку хану и потрепал за плечо. — Но уверен ли ты, что также верны России твои нойоны, зайсанги и простые воины?

— Великий государь, ступай за мной, я покажу тебе моих нойонов и зайсангов. — Резко поднявшись, он шагнул к выходу. Царь и свита не спеша вышли из кибитки вслед за ханом. Аюка сделал жест рукой, что-то крикнул по-калмыцки, и сотня джигитов, мгновенно соскочив с коней, окружила царя и его свиту. Джигиты по команде хана встали на колени, вскинули вверх луки и пустили стрелы в небо. Прошло немного времени, и стрелы вернулись наземь, воткнувшись близко одна к другой, образовав круг.

— Недурно обучены твои лучники! — похвалил царь. — Но что означает сей круг?

— Единство, великий государь. Калмыки навеки едины с русским народом. Эти стрелы всегда готовы на поражение врагов России…

В вечерних сумерках флот снялся с якорей и отправился дальше, на юг. Пётр некоторое время наблюдал за калмыками. Спешно они снимали кибитки, садились на коней и уносились сотня за сотней в степь. Конский топот и гиканье всадников слышны были даже тут, на волжском фарватере. Слуги подали ужин Екатерина в окружении фрейлин сидела за столиком, изредка бросая взгляды на стоявшего у перил государя. Он курил торопливо, отчего клубами над ним расходился дым, что значило: Пётр погрузился в раздумье, и отвлекать его нельзя. Тем не менее, она послала одну из фрейлин, чтобы пригласить царя к столу. Пётр повернулся, рассеянно посмотрел на неё и ушёл в кают-компанию. Это был его плавучий кабинет, оснащённый астрономическими и навигационными приборами, рядом с которыми висела карта Каспийского моря (недавно её изготовил, по описанию лейтенанта Соймонова, поручик от флота фон Верден). Пётр подошёл к ней и стал пристально разглядывать дельту Волги, побережье от Кумы до Терека и узкий прибрежный перешеек с пристанями — Астрахань, Уча, Дербент, Самур, Низовая, Бармак, Апшерон, Кызылагач, Зинзели и ещё несколько до Астрабадского залива… Восточный берег моря был отмечен мысом Тюб-Караган, Кара-Богазом и заливом Кизыл-Су, где успел побывать до своей гибели князь Бекович-Черкасский. Подумав о нём, царь невольно вспомнил только что выслушанные наглые откровения Аюка-хана и поморщился: «Может, и прав Толстой. но не менее повинен в гибели князя и я сам. Двинулись в Азию, словно в тёмный грот, без фонаря и коптилки…»

Семь лет назад, когда едва забрезжила победа России на Балтике, обуяла Петра мысль о соединении северных морей с южными — Каспийским и Аральским, чтобы дать ход большой евро-азиатской торговле. Благо, и обстоятельства складывались в пользу России. Русский консул в персидском городе Реште Семён Аврамов дал знать Петру, что шах Хусейн, сидя в стольном граде Исфагани, терпит немалые унижения и бедствия от афганцев: самое время прийти ему на помощь, а за то открыть торговлю с Персией и проторить путь русскому купечеству в самую жемчужину Востока — сказочно богатую страну Индию. Пётр назвал своего консула «умницей» и снарядил к шаху посольство во главе с молодым членом российской коммерц-коллегии Артемием Волынским. Двинулась русская миссия через Кавказ, но государю показалось этого мало: отдал он приказ князю Бековичу-Черкасскому, находящемуся в ту пору в Кабарде, возглавить экспедицию и обследовать восточные берега Каспия, чтобы с той стороны отыскать дорогу в Индию. Прослышали о намерениях русского царя туркмены. Тут же из далёкого Хорезма приехал сначала к губернатору Астрахани, а затем в Санкт-Петербург, к царю, посланник от туркменских племён Ходжа-Непес.

Пал на колени перед царём, заявил со знанием дела: «Та река, бегущая мутными потоками через Хивинское ханство, имя которой Джейхун, а по другому Амударья, берёт своё начало в горах, кои соседствуют с Индией! По пути той реки есть место, где люди издавна добывают золото. А ещё важнее то, что река Амударья раньше впадала в море Каспийское одним рукавом, да перекрыли тот рукав хивинцы, боясь, как бы по нему не привёл своё войско в Хорезм государь русский Иван Грозный. С тех пор тот рукав, именуемый в народе Узбоем, высох и зачах. Но коли снять плотину и пустить в него воду, то оживёт он и скоро станет судоходным,» Выслушав, царь приблизил его к себе как человека нужного и отправил к князю Бековичу-Черкасскому, чтобы помог в деле. Две экспедиции одновременно принялись искать торговые пути в далёкую Индию, и обе вызвали тревогу и суматоху по обе стороны моря. Князь Бекович-Черкасский едва успел ввести корабли в залив Кизыл-Су и основать Красноводский форт, как по всему Дагестану прокатилась волна слухов об узурпаторстве русских в Средней Азии. Русскому посланнику Артемию Волынскому, когда он прибыл с посольством в Шемаху, Дауд-бек выказал полное недоверие, а затем и шаха Хусейна через гонцов предостерёг о тайных неблаговидных замыслах России. Волынскому, однако, удалось достигнуть Исфагани, встретиться с шахом и заключить торговый договор. Но стоило появиться в Шемахе российским купцам со своими товарами, как против них началась травля. Дауд-бек и казыкумыкский хан Суркай — вассалы персидского шаха, видя, как с каждым днём всё больше разоряется персидское государство, отложились от шаха Хусейна, напали на Шемаху и дотла сожгли её. Купцов русских сначала хотели помиловать, но потом ограбили и их, принеся убыток в пятьдесят тысяч рублей… А по ту сторону Каспия ещё хуже. Экспедиционный отряд князя Бековича-Черкасского бесславно погиб в Хорезме. Хивинский хан Ширгази, приняв с лукавой лаской русского посланника, расчленил его трёхтысячный отряд, разместив и разных кишлаках, затем приказал напасть на урусов и истребить их. Князю Ширгази велел отрубить голову, а туловище набить соломой… Спасшиеся от расправы участники хивинского похода донесли в тайную канцелярию, что Бековича-Черкасского предал калмыцкий хан Аюка. Послал де Аюка ес князем своего преданного слугу Бакшу, который на подходе к Хорезму бежал из лагеря к Ширгази-хану и известил его, что русские идут завоёвывать Хиву; будто бы, в грамоте, выданной царём кабардинскому князю, сказано, что российский государь хочет видеть Ширгази-хана своим подданным… Царь Пётр долго раздумывал — казнить или миловать калмыцкого хана, а поостыв немного и рассудив здраво, пришёл к выводу, что и сам нимало повинен в смерти князя Бековича. Не раз после случившегося государь брал в руки инструкцию, которой снабдил Бековича-Черкасского, отправляя в Хиву, и не раз сокрушался, видя, какую ошибку допустил. Ханы Хивы испокон веков величали себя не иначе как повелителями Вселенной, а русский царь записал в грамоте: «Хана хивинского склонять к верности и подданству, обещая наследственное владение одному, для чего представлять ему гвардию к его службе и чтобы он за то радел в наших интересах». Принизил его до мелкого удельного князька. Такого унижения вынести хан Хивы не мог. Переусердствовал русский государь, и тем обрёк на смерть своего посланца вместе с отрядом. Сняв с Аюки-хана обвинения, Пётр вскоре убедился, сколь преданы ему калмыки и какую силу они составляют, защищая южные рубежи русского государства. Вот и теперь первыми встретили русского императора, решив встать под знамёна России.