Михаил Булгаков как жертва «жилищного вопроса» - Александр Владимирович Бурьяк

«Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных — было 3, враждебно-ругательных — 298.»

«Но когда германская печать пишет, что „Багровый остров“ — это „первый в СССР призыв к свободе печати“ („Молодая гвардия“ N1 — 1929 г., — она пишет правду. Я в этом сознаюсь. Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.»

«Вот одна из черт моего творчества и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я — мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное — изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина.»

«Мыслим ли я в СССР?»

«Ныне я уничтожен. Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо „достижением“.»

«Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.»

«Если же и то, что я написал, неубедительно, и меня обрекут на пожизненное молчание в СССР, я прошу Советское Правительство дать мне работу по специальности и командировать меня в театр на работу в качестве штатного режиссера.» «…в Москве громадному количеству актеров и режиссеров, а с ними и директорам театров, отлично известно мое виртуозное знание сцены.»

«Если меня не назначат режиссером, я прошусь на штатную должность статиста. Если и статистом нельзя — я прошусь на должность рабочего сцены.»

«Если же и это невозможно, я прошу Советское Правительство поступить со мной как оно найдет нужным, но как-нибудь поступить, потому что у меня, драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, — нищета, улица и гибель.»

Это к знаменитому булгаковскому тезису «не проси: догонят и дадут сами».

Зачем было проситься у Сталина на должность рабочего сцены — непонятно. Если бы в каком-нибудь театре была такая вакансия, Булгакова бы на неё и без сталинского ходатайства взяли: на перековку, как тогда говорили. А если бы вакансии не нашлось, как бы Сталин её сделал: рекомендовал бы прежнего работягу на повышение или в лагерь отправить? Риторикой занимался Булгаков, риторикой.

К чести Сталина надо сказать, что тот после такого письма ПОЗВОНИЛ Булгакову и что потом Булгакова не посадили, а наоборот, обеспечили ему возможность работы в театре помощником режиссёра. Не так всё просто было с Советской властью. И Булгаков ведь пережил на свободе «великий террор» 1930-х и умер почти что своей смертью (насколько это возможно для курильщика).

По-видимому, Булгакова не столько Советская власть загрызала, сколько коллеги, для которых несоветизм Булгакова был удобным поводом для травли талантливого конкурента, вдобавок «бытового антисемита», что в тогдашней Москве было качеством, очень не благоприятствовавшим карьере.

Пикантно, что при всяком великом русском писателе, страдающем бытовым антисемитизмом, подвизается плеяда еврейских исследователей, трактующих для русской массы его творчество:

   при Державине — Домбровский Юрий Осипович и др.,

   при Пушкине — Гершензон Михаил Осипович, Гордин Аркадий Моисеевич и др.,

   при Гоголе — Эйхенбаум Борис Михайлович и др.,

   при Блоке — Минц Заря Григорьевна и др.,

   при Булгакове — Файман Григорий Батькович и др.

и т. д.

Может быть, в этом проявляется еврейский мазохизм, а может, даже и покаяние.

Невостребованность творческого человека бывает нескольких видов:

   невостребованность властями;

   невостребованность коллегами;

   невостребованность массами.

К примеру, власти не мешали публиковаться Фридриху Ницше, но с обретением хоть какой-нибудь популярности у него всё равно дело не складывалось.

Бывает, писатель и властям безразличен, и для масс приемлем, но достучаться до этих масс, тем не менее, не может, потому что раньше него достучались до них пять-семь его конкурентов.

О христианстве и сатанизме у Булгакова. Сатанизм — не антитеза христианству, а, можно сказать, секта в нём. Булгаков — человек христианского воспитания (то есть с примесью христианского мусора в голове), но не сатанист и вообще не христианин, а индивид с раскованной фантазией, тепло относящийся к Иисусу Христу и со спокойным любопытством и уважением — к Сатане. Сатанинское у Булгакова — это частью проявление булгаковского мизантропизма, частью оригинальничание автора, желающего быть читанным, частью примеривание к себе «продажи души дьяволу» (дьявол у него — уж не Сталин ли?).

Несколько соображений, высказывавшихся ещё сотни лет назад (ну, не мною).

Одна из причин успешного распространения христианства состоит в том, что вытеснять ему приходилось многобожные религии, а в таких религиях в противостоянии их однобожным есть уязвимое место: для них бог христиан — тоже бог.

Вторая важная причина успешности христианства — его удобство для власть имущих.

Третья веская причина — настроенность на убогое большинство, «заточенность» под массового человека — прозябающую серость.

Так кого нам не спас от смерти Понтий Пилат — поверхностного философа-праведника или распространителя идеологической заразы?

Стиль у Булгакова мощный и качественный, хотя и не без литературных штучек, основное назначение которых — по-видимому, лишь в том, чтобы демонстрировать тонким эстетам, что автор может и ТАК.

Самое-самое в русской литературе, «Мастер и Маргарита». Впервые роман «был опубликован в сокращённом и подвергнутом произвольной редактуре виде в журнале „Москва“ (№11 за 1966 и №1 за