Мытари и фарисеи - Николай Еленевский

А здесь еще в составленном плане работы Ерохин возьми да и сделай перенос фамилии вопреки всем правилам грамматики: «Дуб-яйко» – и принес на утверждение. Дубяйко вначале размашисто вывел подпись, а когда прочел, вскипел:

– Капитан, это что такое? – он тряс стопкой листов перед лицом Ерохина, – что-о, тебя спрашиваю?!

– Ваша фамилия, товарищ подполковник.

– Капитан, я тебе такую фамилию покажу, что ты у меня всех своих предков вспомнишь, – он разорвал план и бросил в мусорную корзину, – сам полетишь в эту урну и не выкарабкаешься! Переделать!

Об этом с легкой руки того же Ерохина стало известно в штабе. В эскадрилье офицеры, увидев начальника клуба, подтрунивали: «Ероха, как твои «дуб» с «яйко» поживают? Смотри, не разбей, дуб покрепче будет».

Дубяйко был годами младше капитана. Но Ерохину с его средним училищем да детдомовским воспитанием на особое продвижение по службе претендовать и не приходилось. Разве что перед увольнением в запас, до которого оставалось менее года, мог получить звание майора. Поначалу он на это надеялся, даже думал, что станет им, куда раньше, еще там, в Кандагаре. И стал бы, окажись на месте Дубяйко иной офицер. Гаврилов же долго уговаривал нового начальника политотдела подписать представление, но тот уперся:

– Родина офицерскими званиями не швыряется, и мой долг коммуниста свидетельствовать об этом. Я даже не знаю, по какому праву он еще в партии.

Капитан Ерохин, опрокинув стакан разведенного кока-колой спирта, сказал:

– И «дуб» гнилой, и «яйко» протухшее…

Нашлись доброхоты, которые донесли об этом начальнику политотдела, тот возненавидел своего подчиненного лютой ненавистью.

Ерохина нашли на чирчикском базаре, где он утолял жажду кумысом и был немного захмелевшим от этого благородного, не значившегося ни в каком реестре алкогольных изделий напитка.

Увидев секретаря парткомиссии майора Сорокина, он радостно воскликнул:

– Давайте-ка сюда, Петрович! И как там в песне народной поется: «Не кочегары мы, не плотники, и сожалений горьких нет, а мы партийные работники, и с высоты вам шлем привет!!» Садись, угощаю! До чего хорош кумыс! Помнится, ты уважал этот напиток.

– Послушай, Ерохин, тебя весь полк ищет! – вскипел Сорокин, которому порядком надоело мотаться в жарком чреве «уазика» по чирчикским забегаловкам, – ты знаешь, что собрание перенесено?!

– Полк, это хорошо, выходит, я полку еще необходим, – добродушно ухмыльнулся Ерохин.

– Какое там хорошо, – Сорокин суетливо забегал туда-сюда перед столом под длинным, отбрасывавшим неглубокую тень парусиновым навесом. На другом конце стола продавец ловко раскачивал бурдюк с кумысом, не позволяя застаиваться и нагреваться, натренированно, даже с видимым шиком наливал полные косушки, при этом ни капли не проливалось на стол, и косушки мигом разбирались посетителями, – ну-ка, быстрее в машину!

– Не будем спешить, сколько на твоих кремлевских?

– Да нисколько! Кондиционеры не работают, микрофон молчит. Ерохин, ты знаешь, что уже сорвал собрание?

– Конечно, знаю, – Ерохин осушил косушку, – эх, до чего хорош напиток, холодненький, а за душу берет! Только дурак не может знать, какая судьба ему уготована, дорогой мой Иван Петрович. Полчаса туда, полчаса сюда, разве для генералов это время? Это для нас с тобой время. Забыл, значит, как я тебя на том проклятом склоне спасал? Ты знал, что мы выживем? Нет! А я знал!! Еще как знал, даже будь иначе, все равно бы полетел. Э-эх, к черту все! Я и сейчас знаю, как в той песне поется: «Капитан, никогда ты не станешь майором!» Вот так вот.

Подъехав к клубу, Сорокин быстренько провел Ерохина через тыльную дверь по узкому темному коридору в комнатку за сценой и приказал:

– Сиди и не высовывайся, а я постараюсь все уладить с Дубяйко.

Электрики уже выяснили причину отключения электричества. Оказалось, что сгорела соединительная муфта на кабеле подачи питания, и в этом никакой вины Ерохина не было. Муфту быстренько заменили. Сержант включил рубильник, загудели кондиционеры, зажглись люстры, засвистел микрофон, ожидавшие генерала офицеры стали занимать места подальше от сцены. На ней для президиума возвышались столы, накрытые тяжелыми красными скатертями, сшитыми женой Ерохина Натальей из отслужившего бархатного сценического занавеса, за что капитан выслушал похвалу от Гаврилова, правда, с добавлением: «Да не тебе, а жене твоей». – «Так ведь вы сами сказали списать и пустить на тряпки, а я вот…» – «Лады, и тебе спасибо».

Как я и предполагал, все пошло тем чередом, который давно устоялся для такого рода мероприятий. Радовало, что генерал Иванников постоянно посматривал на часы. Он снял их с руки и положил перед собой на трибуну. Каждую фразу начинал с чеканного, словно отлитого из металла призыва:

– Товарищи офицеры!

Дальше следовали пропущенные через генеральскую душу слова генерального секретаря компартии товарища Горбачева о том, что обратного пути у нас нет, что только перестройка позволит нам подняться к тем высотам социального благополучия, на которые нацеливает народ наша родная коммунистическая партия.

– Горбачев – наш президент! – Иванников снова громко повторил: – Горбачев – наш президент.

Первые ряды как по команде встали и начали дружно аплодировать и скандировать: «Горбачев – наш президент!» Их поддержали. Довольный Иванников аплодировал вместе со всеми.

– Партия была, есть и будет той силой, которая способна сцементировать наши ряды в единый монолит для претворения в жизнь всех намеченных планов. – Генерал потихоньку входил в ораторский транс. – Особая роль в это время принадлежит армейским коммунистам, которые всегда являли собой образец выполнения партийного и воинского долга.

Каждые новые аплодисменты, инициаторами которых были сидевшие в первом ряду партийные активисты, еще больше подхлестывали генерала. «Да, все, как на автопилоте», – шепнул мне Парамыгин. Сколько бы это продолжалось, не выйди на сцену капитан Ерохин, никто не знал, видимо, до самой посадки генерала в самолет. В руках у Ерохина был графин с водой и стакан. Увидев Ерохина, генерал дружески улыбнулся, отодвинулся чуть в сторону, разрешая установить графин на трибуне в подобающем месте. Парамыгин вдруг нервно оглянулся, зябко потер широкие, крепкие ладони: «Эхма, откуда его черт принес?! Да, покатилася торба с великого горба…»

Я даже не понял, к чему все это было сказано.

Ерохин графин со стаканом почему-то не ставил, а стоял с ними перед трибуной, слегка пошатываясь, казалось, что он и вовсе раскланивался перед генералом.

– Извините, товарищ генерал, извините. Сейчас, один момент, – он попытался налить воды в стакан, но вода упрямо текла мимо, ему на брюки, на пол.

– Да вы не волнуйтесь, товарищ капитан, не волнуйтесь, – Иванников снова улыбнулся офицеру, – ну, вот видите, все в порядке, ставьте, ставьте.

Ерохин поставил графин, а стакан попытался пододвинуть ближе к генералу. Зал замер, наблюдая за всем происходящим. На лбу у подполковника Гаврилова выступила испарина, и он машинально промокал ее белоснежным носовым платком. Дубяйко уперся взглядом в список выступающих, как будто гипнотизировал, у Громова под кожей забегали желваки, но он сохранял каменное выражение.

В зале заволновались. Это подспудно передалось и генералу, искоса наблюдавшему за сидевшими и за Ерохиным:

– Все, все, вы свободны, капитан, идите! – влетело к нам через микрофон. Но наполненный до края граненый стакан вдруг не послушался подрагивавшей капитанской руки, опрокинулся, и зал охнул. Гаврилов схватился за голову, а Дубяйко даже привстал, еще не осознавая до конца, что происходило. Ерохин же, конфузливо извиняясь, ухватился за трибуну, пытаясь рассмотреть, куда попала вода. Только Громов походил на каменного идола.

– Прямо невезение какое-то, товарищ генерал, вы извините, совсем нечаянно… вот, по жизни прямо невезение, – совсем по-детски бубнил Ерохин.

Генерал хмуро зажевал губами, покачал головой так, словно вколачивал в желто-лаковую доску невидимым молотком невидимый гвоздь.

К трибуне уже торопился перепуганный Сорокин…

Плакат упрямо свешивался на одну сторону, и я начал в очередной раз его поправлять, когда в дверь учебного класса постучали:

– Товарищ гвардии подполковник, вас срочно вызывает к себе начальник политотдела! – раскрасневшийся от бега посыльный держал ладонь у краешка панамы, на которой сидела перекошенная на бок красная звездочка с отбитой эмалью.

– Цель вызова?

– Не могу знать, товарищ гвардии подполковник!!

– Не могу знать, не могу знать, а прешь, как танк! – мне не хотелось прерывать только что начатое занятие с молодыми летчиками о пикировании вертолета для точного бомбометания. Еще в Кандагаре опробовал этот метод, разработал его для боевого применения.