Диагноз – бессмертие. Одержимые бессмертием - Мария Симонова

Они помолчали. Сид бесцельно щелкал тумблером поворотника — то включит, то выключит. Ксан меланхолично пережевывал табачный брикет. После акции его всегда одолевала апатия, когда кто–то умер, а ты еще жив и всех обставил, и «псы» — безопасники не сидят на хвосте. Но сейчас никто не умер, кроме тех двоих хейворков, таких же, как они с Сидом. Но они не в счет. Просто объектом оказался Моби, дружище Дик, его семьянин по интернату. И сволочь Клавдий, конечно, об этом знал: потому и заказал Дика именно ему. Сиду этого не понять, он пока с таким не сталкивался: молод еще, всего три акции за плечами. Да…

— Но ты же попал в него, Ксан! Я сам видел, что попал!

— Попал. Это точно.

— Ну вот. А после твоей пушки еще никто не выживал. Может, он уже сдох по дороге. А в моргах–то мы еще не смотрели! Вдруг он в каком–нибудь Склифе, в холодильнике отлеживается! Если у него не было с собой регенератора… А мы киксуем почем зря. Может, так и доложим старику, а?

— Тела–то мы представить не можем. Но доложить все равно надо. Давай, не менжуйся, звони экселенцу.

А про себя Ксан подумал, что Дик всегда таскал с собой аптечку со встроенным регенератором. Еще в интернате.

* * *

Женевьева Александер сидела в своей спальне, устало опершись подбородком о кулак и глядя на мужчину, спавшего в ее кровати. Он спал уже четырнадцать часов. И это только здесь. А до того — двенадцать часов в операционной: наркоз, операция и опять наркоз, для того чтобы организм находился в покое до полной регенерации тканей. У Женевьевы было время, чтобы на него насмотреться. И спокойно подумать. Но спокойно думать, сидя рядом с ним, у нее почему–то никак не получалось. Хотя опасность для его жизни уже миновала.

«…Господи, ну за что мне это? Вокруг полно мужчин — внимательных, чутких, добропорядочных, с деньгами, с положением, готовых бросить все это к моим ногам. Почему, за каким чертом мне нужен именно этот чумовой мужик?..

Сколько можно тлеть ожиданием/отчаиваясь от бесконечного ряда чужих телефонных звонков — не он… Изнывать от страха, что больше не позвонит, потому что заработал наконец такую «производственную травму», после которых уже не звонят. И начинать жить, лишь вновь слыша в коминсе отрывистый голос:

«Через полчаса заеду. Жди». Понимая, что снова ранен, потому и едет. Но ведь жив! Но ведь едет!»

Как, оказывается, ей немного надо. Ну и ладно, пусть не будет у нее семьи — да какая с ним семья? Спокойная работа, дети, телешар по вечерам, уик–энд на «люксе–экстра»? Это не про него. Глупо и мечтать. Хоть бы просто появлялся почаще, не только ради ее профессиональной помощи. Сидел бы напротив. Говорил — все равно о чем. Улыбался. Был близко. Обнимал…

Женевьева закрыла глаза: сердце забилось чаще. Она знала его тело, как не знает иная любовница, — каждую впадинку, каждый шрам, даже не ею залеченный. «Свои» она могла бы отыскать на нем с закрытыми глазами. К «чужим» относилась с некоторой ревностью и никогда о них не спрашивала: как поинтересуешься у мужчины, самая большая ласка от которого — дружеский поцелуй на прощанье: «Откуда у тебя этот длинный шрам на бедре?..» У любого другого пациента она так и спросила бы, не поведя и бровью. У Дика — не могла. Терялась. Просто не знала, как к нему подступиться. С чего начать. Она не умела делать первый шаг в отношениях — да в этом никогда и не было нужды:

все мужчины поголовно, даже старые грибы, сразу начинали за ней ухаживать. Дик — нет. Никогда. Тут необходимы были какие–то намеки с ее стороны. Одному богу известно, с каким трудом они ей давались.

Вот и сегодня… Она перевезла его после операции в свою спальню. Намек более чем прозрачный. Прозрачней некуда. И теперь ожидала его пробуждения, понятия не имея, как он среагирует, когда проснется. Но должен же как–то среагировать!..

Может быть, сегодня что–то изменится. Может быть…

* * *

Ронин проснулся с болью в груди, не покидавшей его все время сна. Или беспамятства?.. Не вдруг разберешься. И с гнетущим ощущением беды — словно над изголовьем висела на волоске пудовая кувалда. Сочетание оказалось настолько неприятным, что заставило сразу открыть глаза и сесть.

Кувалды не было. Вокруг что–то бело–розово–воздушное, складывается впечатление, будто проснулся в раю.

Пушистое облако, на котором он сидел, оказалось огромной кроватью в спальне, выдержанной в пастельных тонах, размерами с маленькую залу. Незнакомое место не вызывало ощущения опасности, возможно, потому, что в кресле неподалеку спала женщина. Тонкие запястья, пепельные волосы. Теперь он вспомнил все. Вспомнил, к кому он ехал.

— Жен!

Она не услышала.

Ронин огляделся в размышлении. Утонченная роскошь. Простота, возведенная в совершенство. Минимум предметов. Ничего лишнего — в том числе нет и его одежды. Хотя для него она была бы сейчас вовсе не лишней. Пойти, что ли, поискать? Вставать–то все равно надо.

— Не вставай.

Она поднялась и, подойдя, села рядом на край кровати. Настойчивым движением руки уложила его обратно на подушку.

Острая грудь под белой блузкой.

— Тебе идет белое.

Спокойная улыбка с ее стороны:

— Ради этого, конечно, стоило становиться хирургом.

Она слегка прикоснулась пальцами к его груди, ближе к плечу, где болело, — к месту выхода луча, залепленному круглым пластырем. Ею же после операции и залепленному.

— Откуда на этот раз упал? С крыши?

— Почти угадала.

— И прямо на лучевик?.. Производственная травма? Вместо ответа ронин спросил:

— Где мы?

— У меня.

Он глядел вопросительно: для подобного рода клиентов с «производственными травмами» у нее имелось особое помещение, хорошо ему знакомое. Она как будто смешалась, словно вполне уместный вопрос в его взгляде ее смутил. Сказала, отведя глаза:

— Я переоборудую лабораторию. Там сейчас, можно сказать, ремонт. Поэтому пришлось устроить тебя здесь.

«В твоей спальне?» — чуть не ляпнул он и осекся, мысленно обозвав себя болваном. Дорожка оказалась еще более скользкой: с Жен все могло быть только очень серьезно. Такого он не мог позволить себе и раньше. Никогда не мог. Обратная сторона профессии — ничего серьезного, близкого, дорогого. Такого, на что тебя можно было бы «взять», подсечь. Тем паче — теперь, когда на него открыта охота. И неясно пока — кем именно открыта. С этим пора было разбираться.

— Долго я провалялся? — спросил он, поглядывая на левое запястье: коминс — незаменимый напарник, часы, секретарь, переговорное устройство, личный комп и много еще чего «в одном флаконе» — показывал полшестого утра. Ронин прислушался к организму:

самочувствие довольно бодренькое, исключая отголоски боли в груди. Организм, обрадованный вниманием, сигнализировал, что не прочь был бы чем–нибудь подкрепиться.

— Ты отсутствовал двадцать девять часов и пятьдесят четыре минуты. Наркоз, регенерация. Зато теперь уверенно идешь на поправку, — ответила Жен, поднимаясь. — Я тебя ненадолго оставлю. Сейчас будет завтрак.

— Пришли заодно одежду! — крикнул он ей вдогонку и, подумав мгновение, набрал на коминсе номер.

Он предпочел бы разбудить — приятная мелкая месть. Но ответили сразу:

— Да.

— Это Дик. Работу сделал.

— Знаю. Почему не звонил?

«А то ты не в курсе», — подумал ронин и ответил:

— Засиделся в библиотеке.

Молчание. Все–таки не в курсе?.. И наконец:

— Я все выясню. Книги за мой счет.

— Контракт?

— Закрыт. Деньги тебе сегодня поступят. Жди. — И резкий отбой.

А до сих пор, выходит, не перевел. Ждал звонка? Возможно. Не в надежде ли, что переводить солидную сумму уже некому? Ладно. Идем дальше.

Коминс длинно потрескивает. На сей раз не отвечают долго.

— Алло?

Разбудил–таки. Это уже не месть, это необходимость.

— Здорово.

— Хай.

Ром. Напарник и старый друг. Старый и… Ну да,

выходит, что единственный.

— Спишь, что ли?

— Сплю. Какие проблемы?

— Меня позавчера чуть не отправили. Интересуюсь — кто.

— Где?

— На конкурсе эрудитов. Сутки прокопался в библиотеке. Нужен твой совет.

Глубокий вздох человека, отрывающего волевым усилием голову от теплой подушки и едва глядящего, продрав глаза, на часы.

— Хорошо. Попробую выяснить.

— Желательно сейчас.

— Этого не обещаю.

— Не исключено, что теперь возьмутся и за тебя.

Так что постарайся.

— Ладно, уговорил. Ты где сейчас?

— Все еще в библиотеке.

— Выходить уже можешь?

— Придется. Я сейчас быстро завтракаю и встречаюсь с тобой через сорок минут в «Стекле».

— Завтракаешь?.. — Буквально.

Завтрак и впрямь уже пожаловал: серебряный диск — по сути миниатюрный флаер, выполненный в виде подноса, плавно пересек спальню, выпустил «посадочные ноги» и остановился перед ронином, демонстрируя ему скудную картину, не вызвавшую в голодном организме особого энтузиазма: овощной салат, два яйца и бокал с чем–то белым. Времена, когда вид любой натуральной пищи заставлял его рот наполняться слюной, давно канули в Лету.