Крэнфорд (Без указания переводчика) - Элизабет Гаскелл

Вотъ въ чемъ было дѣло: у одной старой дамы, была альдернейская [3] корова, которую она любила какъ дочь. Вы не могли сдѣлать ей самаго короткаго визпта, чтобъ вамъ не разсказали объ удивительномъ молокѣ или объ удивительной понятливости этого животнаго. Цѣлый городъ зналъ и ласково смотрѣлъ на любимицу миссъ Бетти Баркеръ; слѣдовательно, велики были симпатія и сожалѣнія, когда, въ неосторожную минуту, бѣдная корова провалилась въ яму съ негашеной известью. Она застонала такъ громко, что ее скоро услыхали и спасли; но всетаки бѣдная потеряла много шерсти и была вытащена почти голою, холодною, въ самомъ бѣдственномъ положеніи, съ обнаженной кожей. Всѣ жалѣли о коровѣ, хотя немногіе могли удержать улыбку при ея смѣшной наружности. Миссъ Бетти Баркеръ рѣшительно заплакала отъ горя и безпокойства и говорила, что она думала попробовать сдѣлать коровѣ ванну изъ деревяннаго масла. Можетъ-быть, это средство посовѣтовалъ кто-нибудь изъ тѣхъ, къ кому она прибѣгала за совѣтомъ; но предложеніе это было совершенно убито рѣшительными словами капитана Броуна:

«Надѣньте на нее фланелевую фуфайку, если хотите сохранить въ живыхъ. Но мой совѣтъ: тотчасъ убить бѣдняжку».

Миссъ Бетти Баркеръ отерла глаза, съ чувствомъ поблагодарила капитана; принялась за работу и черезъ нѣсколько времени весь городъ толпился на улицѣ, чтобъ видѣть альдернейскую корову, кротко-идущую на пастбище въ темносѣрой фланели. Я сама видѣла ее нѣсколько разъ… Видали ли вы когда-нибудь коровъ, одѣтыхъ въ сѣрую фланель?

Капптапъ Броунъ нанялъ небольшой домикъ въ предмѣстьи города, гдѣ жилъ съ двумя дочерьми. Ему, должно быть, было болѣе шестидесяти въ то время, когда я въ первый разъ посѣтила Крэнфордъ послѣ моего переселенія изъ него. Но у него былъ мощный, мускулистый, упругій станъ; голову онъ держалъ прямо, ходилъ живо и все заставляло его казаться моложе своихъ лѣтъ. Старшая дочь его на видъ была такъ же стара, какъ и онъ, и открывала тайну: онъ былъ старше чѣмъ казался. Миссъ Броунъ, должно-быть, было лѣтъ пятьдесятъ; она имѣла болѣзненное, мучительное, озабоченное выраженіе въ лицѣ; казалось, что веселость молодости давно исчезла у ней съ лица. Но даже и въ молодости она должна была имѣть безобразныя и грубыя черты. Миссъ Джесси Броунъ была десятью годами моложе сестры и лучше ея въ двадцать разъ. Лицо ея кругло, съ ямочками. Миссъ Дженкинсъ сказала однажды, разсердившись на капитана Броуна (а за что, я сейчасъ вамъ разскажу), что она полагаетъ, миссъ Джесси ужь пора оставить свои ямочки и не пытаться цѣлый вѣкъ казаться похожей на ребенка. Это правда; въ лицѣ ея было что-то дѣтское и будетъ, я полагаю, до самой ея смерти, проживи она хотя сто лѣтъ. Глаза ея огромны, вѣчно чему-то удивляются, голубые, прямо-смотрящіе на васъ; носъ некрасивый, вздернутый; губы красны и влажны; она носитъ волосы небольшими рядами буклей, подкрѣпляющихъ эту дѣтскую наружность. Не знаю, была ли она хороша, но ея лицо нравилось и мнѣ и всѣмъ, и не думаю, чтобъ она была виновата въ своихъ ямочкахъ. У ней было что-то отцовское въ привлекательности походки и пріемовъ, и каждый наблюдатель женскаго рода мигъ открыть легкое различіе въ одеждѣ двухъ сестеръ; нарядъ миссъ Джесси стоилъ двумя фунтами въ годъ дороже наряда миссъ Броунъ. Два фунта были огромной суммой въ годовыхъ расходахъ капитана Броуна.

Таково было впечатлѣніе, сдѣланное на меня семействомъ Броуновъ, когда я въ первый разъ увидѣла ихъ въ крэнфордской церкви. Капитана я встрѣчала прежде, по случаю дымящагося камина, который онъ исправилъ простымъ измѣненіемъ въ трубѣ. Въ церкви онъ держалъ у глазъ двойной лорнетъ во время утренняго гимна, а потомъ прямо поднялъ голову и пѣлъ громко и внятно. Онъ читалъ отповѣди громче дьячка, старика съ пискливымъ, слабымъ голосомъ, который, я полагаю, обижался звучнымъ басомъ капитана и поэтому затягивалъ все выше-и-выше.

При выходѣ изъ церкви, бодрый капитанъ оказалъ самое любезное вниманіе двумъ дочерямъ своимъ. Онъ кивалъ и улыбался знакомымъ, но не подавалъ руки никому до-тѣхъ-поръ, покуда не помогъ миссъ Броунъ распустить зонтикъ, не освободилъ ея отъ молитвенника и терпѣливо не подождалъ покуда она дрожащими, нервными руками, приподниметъ платье, чтобъ пройдти по мокрой дорогѣ.

Я желала знать, что крэнфордскія дамы дѣлали съ капитаномъ Броуномъ на своихъ вечеринкахъ? Мы часто радовались въ прежнее время что не было мужчинъ, за которыми надо ухаживать и придумывать разговоръ за карточными партіями. Мы поздравляли себя съ интимностью нашихъ вечеровъ и съ нашей любовью къ аристократизму, и съ несочувствіемъ къ мужскому роду, мы почти увѣрили себя, что быть мужчиной значитъ быть «пошлымъ»; такъ-что, когда я узнала, что моя пріятельница и хозяйка миссъ Дженкинсъ собиралась дать для меня вечеръ и капитанъ съ дочерьми былъ приглашенъ, я ломала голову, желая знать, что можетъ происходить на этомъ вечерѣ? Ломберные столы, покрытые зеленымъ сукномъ были поставлены еще до сумерекъ, по обыкновенію; ноябрь былъ въ исходѣ; начинало смеркаться около четырехъ часовъ. Свѣчи и новенькія колоды картъ были приготовлены на каждомъ столѣ. Каминъ разведенъ; опрятная служанка получила послѣднія наставленія, и вотъ мы, нарядившись какъ можно лучше, и каждая съ зажигательной спичкой въ рукахъ, стояли наготовѣ разомъ зажечь свѣчи, какъ только послышится первый стукъ. Крэнфордскія вечеринки были торжественными празднествами; дамы чванно сидѣли въ лучшихъ своихъ нарядахъ. Какъ только пріѣхали трое, мы сѣли за преферансъ; я была, по несчастью, четвертая. Пріѣхавшихъ вслѣдъ за тѣмъ четверыхъ немедленно усадили за другой столъ и тотчасъ чайные подносы, которые я видѣла выставленными въ кладовой, проходя мимо утромъ, были поставлены въ срединѣ каждаго карточнаго стола. Фарфоръ былъ превосходный и тончайшій, старомодное серебро сіяло чистотою; но съѣдомое было весьма-легкаго свойства. Пока подносы были еще на столахъ, явплись капитанъ и обѣ миссъ Броунъ, и я могла примѣтить, что капитанъ былъ любимцемъ всѣхъ присутствовавшихъ тутъ дамъ. Нахмуренные лбы разгладились, колкіе голоса понизились при его приближеніи. Миссъ Броунъ казалась нездорова и уныла почти до мрачности. Миссъ Джесси улыбалась, какъ обыкновенно, и казалась почти столько же любима какъ и ея отецъ. Онъ немедленно и преспокойно присвоилъ себѣ мужское мѣсто въ комнатѣ; услуживалъ каждому, избавлялъ отъ труда хорошенькую служанку, наблюдая за опорожненными чашками и дамами безъ бутербродовъ, и дѣлалъ все это такъ свободно, такъ благородно, показывая, что сильному ухаживать за слабымъ дѣло обыкновенное, что былъ истиннымъ мужчиной во всемъ. Онъ игралъ по три пенни поэнъ съ такимъ же сильнымъ интересомъ, какъ-будто это были не пенни, а фунты, и между-тѣмъ, при всемъ своемъ вниманіи къ постороннимъ, наблюдалъ за больною дочерью, потому-что она была больна — я въ томъ увѣрена, хотя многимъ могла показаться только раздражительной. Миссъ Джесси не играла въ карты, но разговаривала съ той дамой, которая ожидала своей очереди въ игрѣ, и до ея прихода была нѣсколько-наклонна къ брюзгливости. Она также пѣла, аккомпанируя себѣ на старомъ разстроенномъ фортепьяно, бывшемъ, я полагаю, клавикордами во время своей юности. Миссъ Джесси пѣла шотландскую пѣсню несовсѣмъ-согласно, но изъ насъ никто не былъ музыкантшей, хотя миссъ Дженкинсъ била тактъ несовсѣмъ впопадъ, чтобъ показать будто она знаетъ толкъ въ музыкѣ.

Со стороны миссъ Дженкинсъ это было очень-хорошо, потому-что я видѣла, какъ за нѣсколько времени передъ тѣмъ, она была оскорблена неосторожнымъ признаніемъ миссъ Джесси Броунъ (по случаю шотландской шерсти), что ея дядя, братъ матери — лавочникъ въ Эдинбургѣ. Миссъ Дженкинсъ пробовала замять это признаніе сильнымъ кашлемъ, потому-что ея сіятельство мистриссъ Джемисонъ сидѣла за карточнымъ столомъ ближе всѣхъ къ миссъ Джесси — и что бы она сказала или подумала, узнавъ, что находилась въ одной комнатѣ съ племянницей лавочника! Но миссъ Джесси Броунъ (у которой не было такта, какъ мы всѣ согласились на слѣдующее утро) все-таки упорно повторила миссъ Поль, что она можетъ легко достать сй точно такую же шотландскую шерсть, какую ей было нужно: «черезъ моего дядю, у котораго самый лучшій выборъ шотландскихъ товаровъ въ Эдинбургѣ». Для того-то, чтобъ заставить насъ заѣсть эту горькую пилюлю и изгладить звукъ этихъ словъ въ нашемъ слухѣ миссъ Дженкинсъ и предложила заняться музыкой; поэтому, и говорю опять, очень-хорошо было съ ея стороны бить тактъ пѣнію.

Когда подносы явилась снова съ бисквитами и виномъ, аккуратно безъ четверти въ девять начался разговоръ объ игрѣ и взяткахъ, но вскорѣ капитанъ Броунъ вставилъ словечко о литературѣ.

— Видѣли вы выпуски «Записокъ Пиквикскаго Клуба?» сказалъ онъ. (Онѣ тогда издавались выпусками). — Капитальная вещь!

Миссъ Дженкинсъ была дочерью умершаго крэнфордскаго пастора и, основываясь на нѣсколькихъ рукописныхъ проповѣдяхъ и порядочной библіотекѣ изъ духовныхъ книгъ, считала себя почти ученой и смотрѣла на всякій разговоръ о книгахъ, какъ на лично къ ней обращенный вызовъ. Поэтому она и отвѣчала: