Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— была аккуратно вытравлена славянской вязью по трафарету.

— Ну, вот, — Гурьев посмотрел на мальчика и перевёл взгляд на Рэйчел. — Теперь ты – настоящий князь из рода Рюрика Сокола. А мы – твоя дружина.

— Это правда?

— Конечно, правда. И этот щит будет висеть в зале славы в твоём родовом замке, Тэдди. Здесь, в Мероув Парк. А там и… Мы восстановили очень древний обычай. Спасибо тебе, что ты согласился. Твой старший сын тоже когда-нибудь встанет на этот щит, и мы поднимем его так же, как поднимали сегодня тебя. А теперь, чтобы восстановить этот обычай по-настоящему, мы устроим княжеский пир. Тоже самый настоящий.

В этот вечер Гурьев, изрядно поднаторевший в геральдических тонкостях, объяснил присутствующим: вопреки распространённому в Европах мнению, русские князья – не герцоги, а, скорее, бароны и графы, и, хотя русскую систему лествичного права невозможно уравнять с майоратом, всё же такое сопряжение – наиболее близкое и во времени смыслов, и в их пространстве. Именно потому – княжич. И – княгиня. Княгинюшка. Это не вызвало ни тени улыбки, ни тени протеста – усвоено и принято к исполнению.

В этот вечер отошли в тень все условности, и даже вечно застёгнутые на все пуговицы японцы – разумеется, только те, что были свободны от службы! — забыв о своих поклонах и бесконечных извинениях, пили вареные меды и закусывали жареной телятиной на рёбрышках и жареной же в глине рыбой, — Гурьев позаботился и о том, чтобы угощения в этот вечер были как можно более традиционны, никаких кулинарных изысков, никакого спиртного в бутылках. В этот вечер Рэйчел впервые за много лет пела под аккомпанемент фортепиано и гитары – и навсегда заняла место Прекрасной Дамы в сердцах ошеломлённых и околдованных её голосом людей, казалось, уже забывших о том, что пением можно так восхищаться. В этот вечер, слушая её голос, Гурьев подумал: именно этот голос ему хочется слышать всю свою жизнь – и саму жизнь слышать в звуках этого голоса.

В этот вечер Рэйчел, не отрывая от взгляда от Гурьева, который, кажется, веселился вместе со всеми, сказала Осоргину:

— Сыновей бы ему…

— За чем же дело стало? — осторожно покосился на неё кавторанг.

— Ах, Вадим Викентьевич, будь на то моя воля… Так ведь сказал же – пока даже мечтать не смей. Одна надежда у меня – на это его «пока»…

— Это… Из-за травмы?

— Может быть, он опасается немного того, что с ним случилось в Японии. Или нет. Боюсь, это для него всего только повод для манипуляций.

— Ну, так вы же женщина, — улыбнулся Осоргин.

— И что?! — посмотрела на него Рэйчел. — А он – не просто мужчина. Если… Обмана он никогда не простит. Не тот человек. Да и… Я только сейчас вдруг поняла: я впервые вижу его среди своих, а не как обычно, — вечно собранного, вечно готового к бою… Я так волнуюсь за него, Вадим Викентьевич. Вы только посмотрите! Ведь все молодые мужчины проводят столько времени в обществе себе подобных. Мне кажется, им это просто необходимо. Не может же он постоянно опекать меня, буквально не отходить ни на шаг?! Я же ему надоем. И у него… Ведь мы все его старше. Я – совсем чуть-чуть, а вы… Николай Саулович, остальные офицеры. И по возрасту, и по званию. Не может ведь быть, чтобы он не думал об этом? Он же абсолютно никогда не отдыхает, не развлекается… Всё время дела, дела, бумаги, занятия… Он же надорвётся!

— Ну, вы, по-моему, преувеличиваете. А с вами? А с мальчиком он что же?

— Это ведь тоже не просто так. Вы же видите, что он сотворил с Тэдди…

— Не тревожьтесь, сударыня. Возраст… Ну, что – возраст. А со званием… С этим нет совершенно никаких проблем. Уж вы поверьте моему командирскому опыту, моя дорогая. У Якова Кирилловича и звание, и чин такой, что это вслух и произнести невозможно.

— Я знаю, — немного печально улыбнулась Рэйчел. — Ангел-Хранитель.

Лев Иерусалимский, подумал Осоргин. Меч Господень. Боже, спаси, сохрани и помилуй нас…

Мероув Парк. Июль 1934 г

Осоргин находился при кают-компании неотлучно, гася возможные разговоры, могущие вызвать разброд и шатание. Когда миновали первые три недели и офицеры немного втянулись – так, что у них появились другие желания, кроме как рухнуть после тренировочного дня на кровать и забыться тяжёлым, как колосник, шестичасовым сном, молясь, чтобы «господа инструкторы» не устроили ночную тревогу, — Гурьев остался на ужин, решив: не сегодня, так завтра придётся, наконец, снизойти до некоторых пояснений.

— А скажите, Яков Кириллыч! Вы, по молодости лет, нигде, кроме Красной Армии, служить ведь не могли?

— И там Господь не умудрил-с, — Гурьев развёл руками. — На самом деле, я ведь человек сугубо штатский, господа. То, что я военной историей и историей вообще исключительно сугубо интересуюсь, — это да, это есть. А школы армейской – чего нет, того нет.

— Яков Кириллович наш совершенно безосновательно скромничает, — Матюшин усмехнулся, поставил чашку на стол и посмотрел на Гурьева. — Вы уж меня извините, Яков Кириллович. Думаю, пришло время вам кое-что нам и порассказать… А?

— Неудобно, Николай Саулович, — вздохнул Гурьев. — Получается, что я как будто цену себе набиваю.

— Скромность – качество хорошее, конечно, — задумчиво произнёс Матюшин. — Но только, знаете ли, до известных пределов. Я тут подготовился, господа, вы позволите? Извините, если поздновато. Мозги уже не те, да и в оперативных средствах некоторое стеснение имеется…

За столом установилась мёртвая тишина, — генерала в «кают-компании» безмерно уважали.

— Да ради Бога, Николай Саулович… Не томите! — подал, наконец, голос кто-то из офицеров.

Матюшин не спеша достал из нагрудного кармана очки в простой тонкой металлической оправе, водрузил их на кончик носа, покосился на Гурьева, продолжавшего, как ни в чём не бывало, беспечно улыбаться и вдруг жестом фокусника-иллюзиониста вынул откуда-то из-за спины увесистую папку. Открыв её, генерал начал раздавать аккуратно сцепленные скобочкой листочки:

— Попрошу вас, господа, внимательно ознакомиться. Попрошу при этом учесть: для нашего дорогого Якова Кирилловича этот примечательный документ – совершенно такой же сюрприз, как и для всех вас. И тиражирую я его с некоторым трепетом, ибо клянусь – реакции на него Якова Кирилловича не знаю и даже предугадывать не берусь. Далее переносить, однако, то, что никто из вас, кроме меня и Вадима Викентьевича, не понимает, с кем его свело Провидение, невозможно. Поэтому – повторяю, прошу внимательно ознакомиться.

Документы. Ноябрь 1933 г

Трёхречье Манчжурское разделено на две волости, в соответствии с неким планом, утверждённым, как провозглашается, белоказачьим атаманом Семёновым. Главной станицей Северо-восточной волости (СВВ) является станица Драгоценка, Юго-западной (ЮЗВ) — Тынша. СВВ по размеру существенно уступает ЮЗВ, соотношение территории – примерно 3 к 1 в пользу последней.

В СВВ исп. власть представлена уполномоченным ат. Семёнова полковником Бородниковым. Под ружьём у Бородникова может обыкновенно находиться примерно ок. 600 сабель, в то же время активных отрядов насчитывается от 4 до 7 каждый численностью 20–25 чел. В случае военных действий это число может быстро возрасти до 1,2–1,5 тыс. Ничем особо интересным это направление для нас не является, т. к. оно полностью пропитано агентурой. Влияние советской печати и пропаганды очень сильное, хотя область находится в стороне от КВЖД. Регулярные донесения подтверждают уверенность, что переезд в СССР по мере ужесточения продажного режима буржуазии и милитаристов Манчжоу-Го сделается неизбежным. «…».

Совершенно иначе обстоят дела в ЮЗВ. Контрастирование с северо-востоком тут разительное, прежде всего в части управления и организации вообще жизни, а так же военной области. Адм. центр волости – ст. Тынша. Здесь заседает Волостной Круг в составе: «атаман», «полковник» Шлыков; гласные волостные, в составе 5 чел. казаков; по 1 представителю от станицы или 3–4 хуторов и по 1 гласному от них же. При Волостном Круге действует также и Женский «круг», в кол-ве 3-х чел. В волости действуют мельницы ветряно-электрические – 7 шт., маслобойных заводов – 2 (…), конных заводов – 4. Также имеются: школы церковно-приходские (17), школы средние (2), учительские курсы, фельдшерско-акушерские курсы и училище под рук-вом бывш. проф. Загряжского, 1 монастырское подворье, в котором находится также больница, приют для детей и стариков. В приюте дети находятся обычно недолго, т. к. младших разбирают по семьям казаки, а старшие попадают в кадетское казачье училище на полное довольствие волостного круга. Население волости постоянно растёт и сегодня приближается к 70 тыс.