Стиляги. Как это было - Литвинов Георгий

В бесконечном, уходящем в перспективу коридоре тянулась, упираясь в дверь туалета, длинная унылая очередь – каждый со своим стульчаком. Время от времени раздавался утробный рев низвергающейся из бачка воды, и счастливчик проскакивал в соседнюю дверь умывальника, освобождая место под солнцем следующему. В огромной кухне на десяти плитах помешивали ложками в кастрюлях сонные хозяйки в бесформенных халатах.

– Ким, давай что-нибудь повеселее! – крикнул Мэлс. – С ритма сбиваешь!

Ким улыбнулся и энергично взмахнул смычком. Под бодрую мелодию Мэлс быстрее замахал гантелями. Потом схватил свою трубу и присоединился. Они играли, глядя друг на друга, улыбаясь, и отец не выдержал, крякнул и, не выпуская папиросы изо рта, взвалил на колени гармонь, растянул меха и подхватил с середины фразы.

Унитаз вдруг проревел в такт, как валторна, в такт пропела водопроводная труба, хлопнула дверь, и лязгнула крышка на кастрюле, и швабра прошелестела, как щетка по барабану. И вся квартира вдруг ожила, проснулась и задвигалась в едином ритме.

Мэлс и Ким пристроились в конец очереди, но мелодия уже продолжалась без них. В такт ей Мэлс выскочил из двери туалета, безошибочно выхватил одну из тридцати зубных щеток над умывальником, макнул в одну из тридцати банок с зубным порошком, плеснул в лицо водой и вытерся одним из тридцати полотенец, тотчас уступив место Киму…

Они вышли из дома, махнули друг другу рукой:

– Пока, брат!

– Пока, брат! – и разошлись в разные стороны.

Изо всех домов во всем городе выходили люди и вливались в толпы темно-синих граждан, шагающих по улицам столицы в бодром ритме утренней мелодии, которую подхватили фабричные гудки, клаксоны машин, звон трамваев и трели милицейских свистков на перекрестках.

Полина в скромном синем платье, напевая что-то про себя, таращила глаза в старое тусклое зеркало, подводила карандашом. Казенно обставленная комната – ни одной яркой краски, черные кожаные кресла и диван, непокрытый овальный стол посередине, на серванте военная фотография отца с черной ленточкой в углу, на голой стене большой портрет Вождя.

Хлопнула дверь, – Полли тотчас сгребла косметику в ящик комода и прикрыла сверху. Вошла мать в полувоенном кителе, подпоясанном офицерским ремнем. Поставила портфель, расстегнула тугой воротничок, сняла ремень.

– Где опять до утра была? – без выражения спросила она.

– На дежурстве.

Мать, не глядя на нее, прошла по комнате. Полли как бы невзначай зашла с другой стороны стола. Мать двинулась обратно – она тоже.

– Иди сюда! – потребовала мать.

– Ну не начинай опять, мам…

– Шалава! – мать взмахнула ремнем, пытаясь достать ее через стол. – Проститутка! – она в бессильной ярости металась вокруг стола, опрокидывая стулья. – Ты понимаешь, что меня с работы снимут?! Двор пойду мести, и то если метлу доверят! Как я могу людьми руководить, если в своем доме шпионку вырастила?

Полли задела локтем вазу, та упала и со звоном разбилась. И с этим звуком обе замерли на полудвижении, глядя на осколки.

– Ой… – запоздало сказала Полли.

Мать бросила ремень, присела, попыталась сложить осколки – и молча заплакала, опустив голову.

– Извини, мам… – растерянно сказала Польза. – Я же не нарочно, – она осторожно подошла ближе. – Так лучше даже – новую купим. Хоть что-то новое будет.

– Я после отца… за десять лет ни налево, ни направо не посмотрела ни разу!.. – всхлипнула мать.

– Ну не надо, мам… – Полли коснулась ее плеча. Мать тотчас метнулась, пытаясь поймать ее за руку – та едва успела отскочить.

– Чего тебе не хватает, дрянь ты неблагодарная? Для чего я тебя растила, чтоб ты трусами из-под юбки сверкала? – мать снова кинулась за ней. – Мало я тебя била, надо было до кровавых соплей пороть, чтобы дурь вышибить! Где твое барахло американское? – она распахнула шкаф, стала выбрасывать на пол ее вещи. – Где ты его прячешь? Пожгу к чертовой матери, голой на улицу выгоню!..

– Все, мам, мне пора. – Полли подхватила сумочку и юркнула к двери.

– Куда! – мать опередила ее. – Только через мой труп выйдешь! Ну, иди! – она распахнула дверь и легла на пороге.

Спускавшиеся по лестнице соседи удивленно смотрели на эту сцену.

– Перестань, мам! Вставай!

– Ну, давай! Перешагни через родную мать!

Полли бросилась обратно в комнату, открыла окно и запрыгнула на подоконник.

– Полька, стой! Стой, разобьешься!..

Она по узкому карнизу добралась до пожарной лестницы и спустилась вниз.

– Лучше не возвращайся! – крикнула мать из окна. – Под дверью ночевать будешь!

В коридоре поликлиники около процедурного кабинета сидела длинная очередь. Открылась дверь, вышел пациент, болезненно потирая уколотое место, тотчас поднялся следующий.

– Минуточку! – остановила его медсестра, заметив подбежавшую Полину. – Проходите, девушка!

Очередь слабо зароптала.

– Спокойно, граждане! – сурово прикрикнула медичка. – Не на базаре!..

– Счастливая ты, Полинка, – вздохнула она, собирая шприц в кабинете. – Ну почему так – одним все, а другим только голые задницы с утра до ночи? Не поверишь – в лицо никого не помню, все одинаковые. Штаны спустил – здра-асьте, Иванов, давно не виделись! Так и буду всю жизнь с задницами разговаривать…

Польза перекинула через ширму синюю юбку.

– Пойдем с нами на Бродвей! – выглянула она сбоку. – Сто раз ведь звала.

– Ты что! – испуганно замахала та. – Я так не смогу…

Дверь распахнулась, из кабинета танцующей походкой вышла Полли – в цветастой блузке, короткой юбке с разрезом и ботинках на “манной каше”. Очередь, разинув рот, проводила ее глазами по коридору.

– Следующий! – строго окликнула медсестра. – Спокойно, граждане! Не в цирке!

Мэлс издалека увидел на улице Горького у Елисеевского магазина толпу зевак.

У витрины стояли стиляги, среди них уже знакомые Мэлсу со вчерашнего вечера: пухлый очкарик, девчонка с личиком говорящей куклы – огромными изумленными глазами и крошечным ртом, долговязый сутулый парень и Полли. Они резко выделялись среди одноцветной толпы не только пестрыми нарядами, но и громким, преувеличенно эмоциональным разговором, и преувеличенно свободными жестами, и особой, вихляющей во всех суставах походкой. И хотя они не обращали ни малейшего внимания на устремленные со всех сторон любопытные, удивленные, осуждающие взгляды, понятно было, что присутствие зрителей в этом театре необходимо.

Мэлс шагнул вперед, в полосу отчуждения между кругом зевак и стилягами. Те обернулись к нему.

– Оп-па! – в восторге развел руками долговязый. – Гляди – сам пришел!

– Чуваки! Ножниц никто не прихватил? – спросил очкарик. – Вернем должок?

– Да у него и так стричь нечего.

– С паршивой овцы – хоть шерсти клок!

Стиляги заржали.

Мэлс и Полли смотрели в глаза друг другу.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответила она.

– У них отношения!.. – ахнула кукла, в ужасе распахнув и без того круглые глаза.

– Была замечена в порочащих связях!.. – замогильным голосом откликнулся долговязый.

– Ты не простыл? – заботливо спросила Полли. – Мне показалось, ты вчера немножко оступился.

– А мне показалось, ты вчера что-то потеряла, – он протянул на ладони деревянного человечка.

– Да у них роман! – догадалась кукла.

– Товарищи, мы присутствуем при зарождении большого светлого человеческого чувства! – прокомментировал очкарик.

Полли посмотрела на талисман, потом на Мэлса. Молча взяла, завязала шнурок на шее.

– Могла бы спасибо сказать…

Она шагнула к Мэлсу, положила руки на плечи, приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы.

– Полли, не делай этого, отравишься! – замахал руками очкарик. – Ответственно предупреждаю, как будущий врач!

Долговязый торопливо закрыл ладонью глаза кукле:

– Деточка, тебе рано на это смотреть.