Лимонный стол - Джулиан Барнс

Ему требовалось попикать. Но этого нельзя. Не надо думать про пиканье. Он потерпит до дома. Крестоносцы сражались с сарацинами и освободили Святую землю от неверных. А варваров называли варварами, потому что они были бородатыми. Как Фидель Кастро, сэр? Одна из шуточек Вуда. Они носили кресты на своих плащах. Кольчуги в Израиле, наверное, накалялись. И перестань думать, будто ты можешь выиграть золотую медаль в соревновании, кто выше опикает стену.

— Местный? — внезапно сказал парикмахер. Грегори посмотрел на него в зеркало — в первый раз по-настоящему. Красное лицо, усики, желтоватые волосы цвета школьной линейки. Quis custodiet ipsos custodes[3], учили их в школе. Так кто парикмахит самих парикмахеров? Ясно было, что этот не только псих, но и педик вдобавок. Все знают, что педиков повсюду миллионы. Учитель плавания тоже педик. После урока, пока они дрожат, кутаясь в полотенца, а яйца у них совсем тугие, а их петушки плюс две моталки торчат, мистер Лофтхаус проходит вдоль борта бассейна, лезет на вышку, стоит там, пока они на него не уставятся — на бугристые мышцы, и татуировки, и вытянутые руки, и мешочек со шнурками вокруг его задницы, а тогда набирает воздуха, ныряет и проплывает под водой всю длину бассейна. Двадцать пять ярдов под водой. Потом коснется бортика и вынырнет, а они все хлопают в ладоши — конечно, понарошку, а не всерьез — а он их будто не замечает и отрабатывает разные стили. Почти все учителя, наверное, педики. Один даже носит обручальное кольцо. А это точное доказательство.

Вот и этот тоже.

— Ты тут живешь? — спросил он опять. Грегори на это не клюнул. Тут же явится записывать его в скауты или в Крестоносцы. А потом спросит у мамы, нельзя ли ему взять Грегори на ночевку в лесу — но палатка-то будет одна, и он начнет рассказывать Грегори истории про медведей, и хотя они учили географию, и Грегори знал, что медведи в Британии вымерли во времена крестоносцев, он все равно почти поверит, если педик скажет ему, что пришел медведь.

— Недавно, — ответил Грегори. Не слишком умно, тут же сообразил он. Они ведь только сейчас переехали. И парикмахер будет по-всякому шпынять его, когда он снова придет, и снова, и снова, годы и годы. Грегори метнул взгляд вверх в зеркало, но педик и виду не подал, а рассеянно щелкнул в последний раз. Потом запустил пальцы за воротник Грегори и встряхнул его, чтобы побольше волосков провалилось ему за шиворот.

— Подумай о Крестоносцах, — сказал он, высвобождая простыню. — Для тебя в самый раз.

Грегори увидел, как воскресает из-под савана, совсем прежний, только уши у него торчали больше. Он начал соскальзывать с резиновой подушки вперед. Гребенка стукнула его по макушке, теперь больнее, потому что у него там осталось меньше волос.

— Потише, потише, молодой мой человек. — Парикмахер вперевалку прошел по узкому залу и вернулся с овальным зеркалом вроде подноса. Он наклонил его, чтобы отразить затылок Грегори. Грегори посмотрел в первое зеркало, во второе зеркало и за него. Затылок был не его. Он выглядел совсем не так. Грегори почувствовал, что краснеет. Ему хотелось попикать. Педик показывал ему чей-то чужой затылок. Черная магия. Грегори смотрел и смотрел, лицо у него становилось все краснее, а он смотрел на чей-то чужой затылок, подбритый, обстриженный, но затем понял, что вернуться домой он сможет, только подыграв педику, а потому он еще раз посмотрел на инопланетянский затылок, храбро поглядел повыше в зеркало на равнодушные очки парикмахера и сказал тихонько:

— Да.

2

Парикмахер поглядел вниз с вежливым презрением и экспериментально провел гребенкой по волосам Грегори, будто там, глубоко в подлеске, мог притаиться давно забытый пробор, как какая-нибудь средневековая тропа паломников. Пренебрежительный взмах гребенки сбросил значительную часть оставшихся волос ему на глаза и ниже до самого подбородка. Позади этого внезапно упавшего занавеса он подумал: «Чтоб тебя, Джим!» Он сидел здесь только потому, что Элли больше его не стригла. Ну, во всяком случае, теперь. Мысль о ней обернулась страстным воспоминанием: он в ванне, она моет ему волосы и подстригает их, а он сидит там. Он выдергивал затычку, и Элли смывала с него клочки волос, играя струями душа, а когда он вставал, она почти всегда забирала его в рот и посасывала, вот так просто, обирая с него несмытые клочки. Вот так.

— Какое-нибудь конкретное… место… сэр? — Типчик разыгрывал поражение в поисках пробора.

— Просто зачешите назад. — Грегори мстительно дернул головой, так что его волосы перелетели через макушку, как им и полагалось. Он высунул руки из-под паршивого нейлонового балахона и пальцами зачесал волосы на место. Потом слегка взбил. Такими они были, когда он вошел сюда.

— Какая-нибудь конкретная… длина… сэр?

— На три дюйма ниже воротника. А по бокам снимите до кости, вот тут, — Грегори средними пальцами провел границу.

— И желаете побриться?

Наглость хренова. Бритое лицо в наши дни выглядит именно так. Только адвокаты, да инженеры, да лесничие каждое утро залезают в свои туалетные мешочки и соскребают щетину, будто кальвинисты. Грегори повернулся боком к зеркалу и скосил взгляд на себя.

— Ей нравится именно так, — сказал он небрежно.

— Так мы, значит, женаты?

Поостерегись, мудак. Не липни ко мне. Брось заговорщический тон. Разве что ты гомик. Не то, что я имею что-нибудь против такой ориентации. Я за свободный выбор.

— Или бритье для вас особая пытка?

Грегори не побеспокоился ответить.

— Сам-то я уже двадцать семь лет, — сказал типчик, защелкав ножницами. — Есть свои плюсы и свои минусы, как во всем прочем.

Грегори покряхтел более или менее выразительно, словно в зубоврачебном кресле, когда во рту у тебя полно пыточных инструментов, а протезисту приспичило рассказать тебе анекдот.

— Двое детей. Один уже взрослый. А девочка еще дома. Ну, да обернуться не успеешь, как вспорхнет и улетит. Все они рано или поздно покидают курятник.

Грегори посмотрел в зеркало, но их взгляды не встретились. Типчик щелкал ножницами, наклонив голову. Может, он не так уж и плох. Занудлив, конечно. Ну и, конечно, психологически безнадежно исковеркан десятилетиями покорной эксплуататорской связи господин — слуга.

— Но, может, вы не из тех, кто женится, сэр?

Эй, погоди-ка! Кто кого обвиняет в гомосексуальности? Он всегда питал омерзение к парикмахерам, и этот не составил исключения. Провинциальный мудила, и всё тут, два целых четыре десятых ребенка, взносы по закладной, вымыл машину, загнал в гараж. Недурной участок у железной дороги, курносая жена, развешивающая белье на металлической карусельной штуке. Угу, угу, насквозь вижу. Вероятно, днем по субботам бегает, как рефери на матче какой-нибудь занюханной лиги. Да нет, какой там рефери, просто судья на линии.

Грегори осознал, что типчик сделал паузу, словно ожидая ответа. Он ожидает ответа? Какие у него вообще есть права? Ладно, давай разберемся в этом субъекте.

— Брак — это единственное приключение, доступное трусливым.

— Да, ну так вы, конечно, поумнее меня, сэр, — ответил парикмахер тоном явно непочтительным. — Ну, университет и все такое.

Грегори опять только покряхтел.

— Конечно, я тут не судья, да только сдается мне, что университеты учат студентов презирать то, се, это куда больше, чем у них есть право. В конце-то концов, они нашими деньгами пользуются. Я только рад, что мой парень пошел в техническое училище. Ничего для него вредного. А теперь он хорошие деньги зарабатывает.

Угу, угу, в самый раз, чтобы содержать следующие две целые четыре десятых ребенка да обзавестись стиральной машиной чуть побольше и женой чуть менее курносой. Ну что же, для некоторых в самый раз. Чертова Англия. Впрочем, все это будет сметено. И такие вот места первыми исчезнут, снобистские старомодные заведения на основе господа — слуги, все эти искусственные разговорчики, классовые разделения, чаевые. Грегори не верил в чаевые. Он считал их укреплением дифференцированного общества, одинаково унизительными и для на чай дающего и на чай берущего. Они опошляли социальные отношения. В любом случае ему они не по карману. А сверх всего, чтоб ему провалиться, если он даст на чай цирюльнику, который обвинил его в задирании рубашки.

Этим не долго осталось. В Лондоне есть местечки, спланированные архитекторами, где звуковая система, последний писк, наяривает новейшие хиты, пока визажистик наслаивает твои волосы и подгоняет их под твою личность. Обходится это, надо думать, в целое состояние, но все-таки лучше, чем здесь. Неудивительно, что здесь пусто. Треснутый бакелитовый радиоприемник изливает танцевальную музыку, из которой песок сыплется. Им бы продавать бандажи, хирургические корсеты и лечебные чулки. Взять за рога рынок протезов. Деревянные ноги, стальные крючья вместо отрубленных кистей. Ну и парики, конечно. Почему парикмахеры не продают парики? Дантисты же торгуют вставными челюстями.