Викинг - Георгий Гулиа

На этом самом месте сон прервался. Гуннар открыл глаза и увидел над собой черные от копоти потолочные балки. Он спросил себя: «Что бы это значило?» Сон озадачил его. Рассказал сон своему старшему брату, который жил поблизости. Звали брата Сэмунд. И он сказал так:

– У тебя родится дочь. Цветок – это знак ясный и точный. Значит – четвертая дочь.

– Разве? – спросил удрученный Гуннар. – Я был бы рад, если бы вообще никто не появился на свет.

– Так не бывает, – сказал ему брат.

– Ты меня не утешаешь…

– К чему утешение? Разве ты женщина?

– Нет, – сказал Гуннар и сделался мрачнее тучи, беременной дождем и градом, – но и мужчина порой нуждается в добром слове.

Сэмунд рассмеялся:

– Не знал, брат, что ты такой неженка. Можно подумать, что ты никогда не бился с врагом, не знал горя или бедности.

– Скажу по правде, брат: знал я горе, хлебал его немало, а бедность – моя всегдашняя сестра. Кажется, она и тебе немного знакома.

– Еще бы! – На бледном челе Сэмунда вспыхнул болезненный румянец. Это у него была некая болезнь, которая душила его по ночам, а иногда и днем, если немного поволнуется. – Мы с тобой, Гуннар, родились на этот свет, чтобы сполна испить огромную чашу лиха. Но не тужи…

Брат стал задыхаться, и Гуннар ударил его ладонью меж лопаток, как если бы тот поперхнулся костью…

Сейчас, сидя у очага, Гуннар все время думал о сне, привидевшемся ему прошлой ночью. (Позже Сэмунд умер на берегу, у самой воды, и о нем больше ничего не будет сказано в этой саге.)

II

Гуннар встал со своего места у очага и подошел к повивальной бабке.

– Асгерд, – сказал он глухо, – не мучь меня: что там у вас?

Асгерд улыбнулась. Это с нею случалось редко, потому что была она немного странной, словно бы не жила меж людей, а скорее среди зверей. Правда, ведьмой ее не обзывали, но побаивались ее глаз изрядно. Не худо было время от времени задабривать Асгерд по прозвищу Старая Карга.

– Потерпи немного, – сказала она, шепелявя. – И подбрось-ка дров в очаг, чтобы сделалось светлей.

Она скрылась за дверью – крепкой, дубовой. И, пока дверь была открыта, Гуннар явственпо услышал крик. И он сообразил, что это дает знать о себе ребенок – новое живое существо на берегу этого фиорда, названного Каменным, потому что, кроме камня, ничего путного не было на его берегах.

Гуннар поступил так, как велела Асгерд, и пламя в очаге взметнулось высоко-высоко. Оно осветило просторную комнату, в которой собиралась обычно вся семья.

Вскоре вышла Старая Карга, и с пою еще две родственницы Гуннара и его жены – обе в летах и опытные в повивальном деле.

Асгерд держала в руках дитя – этакое красноватое существо со сжатыми кулаками, оравшее во всю глотку.

Гуннар стоял посреди комнаты, а женщины торжественно несли дитя.

«Его придется поить-кормить», – подумал Гуннар и начал прикидывать в уме, достанет ли у него сил и хватит ли урожая, будет ли рожать тощая земля необходимые злаки для разросшейся семьи. Жена его была женщина сильная, здоровая и могла наплодить много, много детей.

– Мальчик, – сказала Асгерд и указала глазами на безошибочный знак мужского пола. Она протянула дитя отцу согласно обычаю.

Гуннар медлил принимать… Размышлял…

Если отец повернется спиною к ребенку, если не возьмет его на руки, значит, малышу – погибель. В этом случае Гуннар выкопает в лесу могилку и уложит туда живого ребенка. Нет, он не засыплет его землей. Смерть сюда придет сама собою.

«Не возьмет», – решила Асгерд. Две другие женщины подумали точно так же. Одна из них пошла было сообщить роженице.

«Не возьмет», – думала Старая Карга.

Гуннар был словно каменный. А мальчик ревел, словно требовал решения скорого и справедливого. Решения человека, у которого всего две руки да соха, да клочок тощей земли.

Гуннар все думал. И та женщина, что направилась было к роженице, укрепилась во мнении, что Гуннар не примет ребенка. Она приблизилась к двери и на всякий случай оглянулась. Оглянулась в то самое мгновение, когда взялась за ручку тяжелой дубовой двери.

– Назад! – крикнула ей Асгерд Старая Карга и показала ей свои пустые руки.

Окропив дитя водою, Гуннар осторожно взял его к себе. Словно осознав свою судьбу, мальчонка успокоился в больших крепких отцовских руках.

Его назвали Кари. И к началу дальнейшего нашего рассказа исполнилось ему двадцать зим. И был он статен, высок ростом, в плечах чуточку узковат. Кари был единственным сыном в семье – старший брат его по имени Кольбейн утонул в фиорде, и остались у Кари одни сестры.

III

Теперь о Гудрид, дочери Скегги и Бергторы.

Ей минуло пятнадцать зим, когда ее впервые увидел Кари. Это было на другом берегу фиорда, недалеко от хутора Зеленая Низина. Сказать по правде, красавицей ее никто не считал. Но была в ней – в осанке, во взгляде серых большущих глаз, в ее тонкой и высокой шее, крепких икрах и маленьких ножках – некая дьявольская сила, которая привораживала молодых людей. (Впрочем, не только молодых, но и тех, кому перевалило за тридцать зим.) И одевалась она чудно, не так, как все девушки этого фиорда. Бабушка ее была великой мастерицей ткать и окрашивать ткани в удивительные цвета. Для крашения она выискивала такие травы и такие глины, о которых мало кто знал. Кузнец, добывающий железо из болотной тины, меньше вкладывал умения и хитрости в свое дело, чем бабушка Гудрид при крашении тканей для своей любимой внучки.

Гудрид всегда глядела прямо перед собой. При встрече не опускала глаз, подобно некоторым своим сверстницам. И взгляд ее был светел, как родник, голубеющий в дикой каменной чаше.

А появление ее на свет, вернее, первые минуты ее на этом свете отличались от тех, которые пришлись на долю Кари. Об этом можно судить по рассказу бабушки Гудрид, который приводится здесь дословно.

– Мучилась мать ее день, мучилась ночь, а разродиться не могла. То ли таз у нее был мал, то ли плод слишком велик. Что делать? Такова женская доля от сотворения мира… Скегги, и брат его по имени Флоси, и сосед Гицур, сын Ульва, сидели у очага в ожидании доброй вести: ведь должен же появиться первенец!.. Скегги томился ожиданием и попивал брагу, чтобы заглушить в себе тревогу… И брат его Флоси, и сосед Гицур, сын Ульва, тоже пили брагу заодно с ним. Вот как было!.. Когда же наутро после тяжкой ночи явилась на свет девочка, ее по обычаю поднесли к отцу. А пока несли девочку на руках, от двери до середины комнаты – Скегги улыбался, поджидая дитя. И принял на руки маленькую Гудрид. Так было! И радовался он первенцу своему, потому что ждал его. И выбрал имя сам, ни с кем не советуясь. И снова отнесли малютку к матери с превеликой вестью, что отец благосклонен к девочке и она будет жить!

Бабушка широко улыбнулась своим воспоминаниям и продолжала:

– Потом Скегги веселился. Вышел во двор, чтобы немножко остудить голову после бессонной ночи. И с ним были другие мужчины. Все они пили брагу, а Скегги говорил: «Вот теперь я настоящий человек, потому что есть у меня потомство! Дочь будет в мать – такой же красавицей, а ежели в меня, то и тогда не станет она хуже от этого. Не так ли?» Мужчины поддакивали ему, и было у них большое веселье. Скегги поклялся, что будут у него и сыновья, что он вырастит их, если даруют боги воду и пищу, и некоторый достаток. Вот что говорил Скегги! А брат Флоси сказал ему так: «Больно ты, брат мой, размечтался. Давно ли у тебя амбар наполнен хлебом? Ты разве не голодал? Не холодал? Учти: на свете есть такая плохая штучка – недород». – «Нет, – возражал Скегги, – что было, то больше не повторится». Сосед сказал ему: «Скегги, не забывай тех, которые живут в глубине фиорда». А жили в глубине фиорда братья-головорезы из рода Лютинга. Это были бешеные волки-берсерки. Не так улыбнись им, не так скажи слово – живо проткнут грудь или голову расколют, как полено. И как полено – топором! Такими уж они были… Обо всем переговорили Скегги, брат его и соседи. С трудом успокоились. Далеко за полдень. Скегги пошел спать, велев еще раз показать ему крошечную Гудрид. Отец смотрел на нее с нежной улыбкой. Я об этом сказала своей дочери, и она чуть не плакала от радости.

Таков был рассказ бабушки маленькой Гудрид, дочери Скегги. Об этой старухе дальше не будет речи.

IV

Если смотреть на горы, почти всегда покрытые снегом, и плыть в глубь фиорда, то по правую руку будет усадьба родителей Гудрид, а еще выше, но по левую руку, жил некий скальд по имени Тейт, сын Скарпхедина. Ему исполнилось пятьдесят зим. Бороду носил длинную, и волосы были густые-густые, чуть потемнее бороды. Из-под лохматых бровей глядели два острых как шило глаза. Казалось, попадись им на пути – и они пронзят тебя насквозь.

Скальд жил один. Мало кто знал о нем что-либо достоверное. А сам он не любил болтать. Кажется, Тейт жил бобылем всю жизнь. Любил ли он кого-нибудь из женщин? Этого не знал никто. Где его родители, откуда берет начало его род? И этого никто не знал.