Секретное досье - Лен Дейтон

– Мой дорогой друг, больше ни слова, обещаю.

1

Водолей (20 января – 19 февраля). Трудный день. Вы столкнетесь с разнообразными проблемами. Рекомендуются встречи с друзьями и визиты. Это может побудить вас к лучшей самоорганизации.

Что бы вы ни говорили, 18 000 фунтов (стерлингов) – большие деньги. Британское правительство уполномочило меня заплатить их человеку, сидевшему за столиком в углу и с помощью ножа и вилки совершавшему сейчас ритуальное убийство пирожного с кремом.

Правительство называло этого человека Сойкой. У него были маленькие поросячьи глазки, большие усы и туфли ручной работы десятого, кажется, размера. Ходил он слегка прихрамывая и обычно разглаживал бровь указательным пальцем. Я знал его как самого себя, поскольку ежедневно в течение месяца смотрел фильм о нем в маленьком, совершенно закрытом кинотеатре на Шарлотт-стрит.

Ровно месяц назад я слыхом не слыхивал о Сойке. Три последние недели моей службы стремительно приближались к концу. Провел я их, не занимаясь почти ничем или ничем, разве что разбирал собрание книг по военной истории, если только вы готовы счесть это подходящим делом для вполне взрослого мужчины. Из моих друзей к этому были готовы немногие.

Я проснулся, говоря себе «сегодня – тот самый день», но все равно не очень-то горел желанием выбираться из постели. Шум дождя я услышал прежде, чем раздвинул шторы. Декабрь в Лондоне. Покрытые сажей деревья за окном хлестали себя до исступления. Я быстро задернул шторы, приплясывая на ледяном линолеуме, пошел за утренней почтой и сидел в унынии, дожидаясь, пока закипит чайник. Через силу облачился в темный шерстяной костюм и повязал единственный у меня галстук для официальных оказий – красно-синий шелковый, с узором в виде квадратов, – но такси пришлось ждать сорок минут. Они, видите ли, терпеть не могут поездки к югу от Темзы.

Мне всегда было несколько неловко произносить слова «Военное министерство», сообщая водителям такси, куда ехать; одно время я называл паб на Уайтхолл-плейс или говорил: «Я скажу вам, когда остановиться», только бы избежать этих слов. Когда я вышел из такси, доставившего меня ко входу с Уайтхолл-плейс, мне пришлось обойти квартал до подъезда на Хорсгардс-авеню. Там был припаркован «чэмп», водитель с красной шеей советовал капралу в замасленном джинсовом полукомбинезоне «вмазать ему разок». Все та же старая армия, подумалось мне. В длинных коридорах, напоминающих общественные уборные, было темно и грязно, и на каждой двери, выкрашенной зеленой краской, висели маленькие белые карточки, подписанные с военной четкостью: Общий штаб-3, майор такой-то, полковник такой-то, мужской туалет. Видел я и странные безымянные чайные комнаты, из которых в перерывах между алхимическими опытами выходили оживленные старые леди в очках. Комната 134 ничем не отличалась от любой другой: четыре стандартных зеленых картотечных шкафа, два зеленых металлических буфета, два стола, стоящих лицом друг к другу у окна, и фунтовый, ополовиненный пакет сахара от «Тейт энд Лайл» на подоконнике.

Росс, тип, к которому я приехал, оторвался от писанины, безраздельно владевшей его вниманием в течение трех секунд с того момента, как я вошел в комнату.

– Ну что ж, – проговорил Росс и нервно кашлянул.

Мы с Россом пришли к действовавшему несколько лет соглашению – решили ненавидеть друг друга. Характерно английские, эти напряженные отношения проявлялись с восточной вежливостью.

– Садитесь. Закурите?

Уже года два не менее двух раз в неделю я отвечал ему:

– Нет, спасибо.

Перед моим лицом взмахнули дешевой инкрустированной сигаретницей (купленной в Сингапуре на уличном рынке); рисунок древесного волокна напоминал бабочек.

Как кадровый военный, Росс не пил джин после 7.30 вечера и не бил дам, не сняв прежде шляпы. У него был длинный тонкий нос, усы, напоминавшие тиснение на обоях, редкие, тщательно расчесанные волосы, а лицо напоминало цвет пеклеванного хлеба от «Хоувиса».

Зазвонил черный телефон.

– Да. О, это ты, дорогая. – Росс произносил каждое слово с безразличием. – Честно говоря, собирался.

В военной разведке я проработал почти три года. Послушать иных людей, так подумаешь, что Росс и был военной разведкой. Спокойный интеллектуал, он вполне довольствовался работой в рамках предписанных ему строгих ограничений отдела. Росс не возражал: выход на пятую платформу вокзала Ватерлоо с розовым бутоном в петлице и с зонтиком наперевес был для Росса началом дня, заполненного операциями со штампами и копиркой. Наконец-то меня должны были освободить. От армии, от военной разведки, от Росса: для штатской работы со штатскими же в одном из самых маленьких и самых важных отделов разведки – УООК(П).

– Тогда я позвоню тебе, если мне придется остаться на ночь в четверг.

Я услышал, как голос на том конце сказал:

– Носков у тебя хватит?

Три странички, отпечатанные под такую плохую копирку, что прочитать их я никак не мог (не говоря о том, чтобы прочитать в перевернутом виде), он надежно хранил под рукой рядом с деньгами на чай для офиса. Закончив беседу, Росс заговорил со мной, и я напряг мышцы лица, изображая полное внимание.

Он отыскал свою трубку из черного бриара, вывалив содержимое карманов пиджака из жесткого твида на стол. Нашел табак в одном из буфетов.

– Ну так. – Росс чиркнул поданной мной спичкой о кожаную декоративную заплату на локте. – Итак, вы переходите на временную работу.

Проговорил он это со спокойным презрением; армия не любит ничего временного, особенно людей, и, разумеется, УООК(П), и, полагаю, меня тоже. Росс, видимо, считал мое назначение очень тонким решением, принятым до того момента, когда я совсем уберусь из его жизни. Не стану передавать вам всего, что говорил Росс, потому что большая часть его слов была просто скучной, а часть – все еще секретной и погребенной в одной из его четко, но безобидно подписанных папок. Трубка его раскурилась не с первой попытки, а это означало, что каждый раз он начинал свой рассказ сначала.

Большинство людей в Военном министерстве, особенно из разведывательной периферии, к которой относился и я, слышали о УООК(П) и о человеке по имени Долби. Он отчитывался напрямую перед кабинетом министров. Другие отделы разведки завидовали Долби, критиковали его и соперничали с ним, потому что он обладал почти абсолютной властью в этой сфере. Направляемые к нему люди фактически покидали армию и изымались почти из всех документов Военного министерства. В нескольких редких случаях, когда люди возвращались к обычной службе после УООК(П), их заново ставили на учет и снабжали новым серийным номером из списка, зарезервированного для государственных служащих, выполняющих военные обязанности. Платили совсем по другой шкале, и я гадал, на сколько мне нужно растянуть остатки жалованья за этот месяц, пока не вступит в силу новая шкала.

Отыскав маленькие военные очки в металлической оправе, Росс приступил к долгой и муторной процедуре увольнения, проявляя любовное внимание к деталям. Начали мы с уничтожения секретного контракта о компенсации, который подписали в этой самой комнате почти три года назад. Закончив, Росс проверил, полностью ли я оплатил расходы на питание. Приятно было работать со мной, Временная служба разумно поступила, взяв меня, ему жаль терять такого человека, а мистеру Долби повезло, что я направлен к нему, и не трудно ли мне занести этот пакет в комнату 225 на обратном пути – курьер, похоже, не зашел к Россу этим утром.

Контора Долби располагается на захудалой длинной улице в районе, который был бы Сохо, если бы у Сохо хватило сил пересечь Оксфорд-стрит. Тут стоит приятного вида здание, переделанное под офисы, где немигающий голубой неоновый свет горит даже в разгар летнего дня, но это не контора Долби. Отдел Долби находится по соседству. Его здание грязнее обычного, с нелепой в своем благородстве потертой латунной вывеской, с которой сообщают о своем существовании «Бюро найма “Бывший чиновник”. Осн. в 1917 году», «Монтажные комнаты киностудии “Акме филмз”», «Б. Исаакс. Портной – специалист по театральным костюмам», «Сыскное бюро Долби – укомплектовано бывшими детективами Скотленд-Ярда». На фирменном бланке значилось то же объявление и приписка шариковой ручкой: «Сыскное бюро на третьем этаже, просьба звонить». Каждое утро в 9.30 я звонил и, перешагивая через большие трещины в линолеуме, начинал восхождение. Каждый этаж имел свой характер – темно-коричневая стареющая краска сменялась темно-зеленой. Третий этаж был темно-белым. Я проходил мимо убогого старого дракона, охранявшего вход в пещеру Долби.

Шарлотт-стрит всегда ассоциировалась у меня с шахтерскими духовыми оркестрами, которые я помнил по своему детству. Дежурные водители и шифровальщики составляли небольшое братство, сидевшее в диспетчерской на втором этаже. Обладатели очень громкого граммофона, все они были ярыми поклонниками духовых оркестров; весьма эзотерическое увлечение для Лондона. Сквозь покоробленные и поломанные половицы доносилась наверх сияющая, элегантная музыка. «Фэри авиэйшн» снова выиграла в тот год Открытый чемпионат, и звук принесшего победу произведения добирался до всех помещений в здании. Долби казалось, что он присутствует на параде королевской конной гвардии, а мне – что я вернулся в Бернли.